Страница 35 из 71
Время наступило чудесное: отец после занятий каждый вечер проводил с семьей, часто они все трое гуляли по улицам легендарного города, который заезжие туристы величали Северной Пальмирой, продавались даже папиросы с такой маркой. Отец же называл город ласково — Питером. Рассказывал о том далеком времени, когда молодым парнем протирал подметки на плацу Кронштадтского флотского экипажа, здесь же примкнул к большевикам, но штурмовать Зимний дворец ему не довелось, весной 1917 года его с маршевой ротой послали на Сибирскую флотилию.
Накрепко врезались в память Сергею слова отца, когда стояли они на Дворцовой площади перед мрачноватой громадой здания с лепными фигурами на карнизах. «Отсюда начался отсчет новейшей истории мира, — задумчиво произнес отец. — Двадцать два года прошло, а кажется, все было только вчера…»
Слушая отца, Сергей не осознавал тогда еще всей быстротечности времени: все, что было до его рождения, казалось далекой стариной; не верилось, что отца водили на молитву во здравие царя и отечества, а после отец партизанил вместе с тем самым Сергеем Лазо, памятник которому стоит во Владивостокском сквере. Он закрыл глаза, представил, как бросают в огонь живого человека, и содрогнулся от ужаса. Ведь и отца могли сжечь в топке паровоза японцы вместе с Лазо и его боевыми товарищами…
Запомнилось Сергею, как прилаживали на окна общежития черные занавески, а малышня выбегала на улицу смотреть — не пробрезживают ли лучики света через плотную материю. Где-то неподалеку, в лесах Карельского перешейка, гремели бои с белофиннами, на этот раз без участия отца, хотя он вместе со всеми слушателями курсов просился на действующий флот. Но им велено было продолжать учебу.
За ту зиму несколько раз город будоражили сигналы воздушной тревоги, семьи командиров торопились в просторный сырой подвал соседнего дома, который ненадолго становился шумным цыганским табором. Тревоги оказывались невзаправдашними, вызывали веселое оживление, особенно среди мальчишеской братии. Но и взрослые не знали тогда, какие страшные, суровые испытания ждут Ленинград всего через два года…
Ну а в мартовский день пришла пьянящая радость победы, пока без салютных фейерверков. В этот день Сергею довелось впервые в жизни увидеть настоящего Героя Советского Союза. В гости к ним пришел старый знакомый отца, капитан третьего ранга Федор Григорьевич Вершинин, прославленный балтийский подводник. Как зачарованный глядел Сережа на Золотую Звезду и орден Ленина и удивлялся тому, какой обыкновенный, веселый и добрый человек дядя Федя.
Спустя много лет курсанту Урманову довелось изучать на лекциях по военно-морскому искусству вершининские артиллерийские удары по вражеским транспортам, которые в Великую Отечественную успешно повторил североморец Магомед Гаджиев. Опыт малой войны очень пригодился, когда разгорелась мировая.
В июле сорокового отец закончил курсы и получил назначение в Севастополь. Самым большим сюрпризом для Сергея оказалось то, что в одном доме, этажом ниже, жили Русаковы, их отца тоже перевели на Черноморский флот. Во Владивостоке Сергей не шибко ладил с Павлушкой Русаковым, тот дразнил его малявкой, теперь же они стали закадычными дружками. Вместе проводили остаток лета на пляже Приморского бульвара, азартно удили бычков с дощатого причала Артиллерийской бухты, а по вечерам забирали из детского сада младшую сестренку Павла Танюшку. Встречные улыбались, смотря на голоногую троицу, на беленькую, легкую, как одуванчик, девочку с большим розовым бантом на макушке.
В апреле сорок первого года Сергея принимали в пионеры. На торжественный сбор в школу пришли шефы — курсанты училища береговой артиллерии. Сергею повязал галстук Андрей Русаков, старший брат Павлушки, кумир всех мальчишек. Строгий, затянутый в морскую форму курсант был лучшим форвардом училищной футбольной команды — чемпиона флота. В дни ответственных матчей Андрей приносил целую горсть розовых служебных пропусков на стадион и щедро раздавал их пацанве. Пусть приходилось сидеть прямо на беговой дорожке за воротами, зато они видели, как их кумир с ходу впаивал мяч под верхнюю штангу.
И еще одна радость согрела в ту весну Сережкину душу — он получил путевку на вторую смену в знаменитый пионерский лагерь «Артек». С яростным нетерпением ждал он заветное 8 июля, не зная, не ведая, что не только его жизнь, но и судьбы всего народа перевернет роковой день 22 июня 1941 года…
Весь июнь отца не было дома, шли флотские учения. Да и город словно обезлюдел, непривычно было видеть вечерами его улицы без голубых матросских воротничков и белых командирских кителей. Лишь в пятницу двадцатого числа корабли возвратились в базу.
Отец же вырвался со службы только в субботу: у начальника штаба дивизиона дел всегда невпроворот. Но этим же вечером за ним прислали вестового. Сергей еще не успел заснуть и слышал, как тревожно заверещал электрический звонок, как отец перебросился несколькими фразами с пришедшим, потом мигом собрался и вышел, осторожно притворив за собой дверь. Во всем этом не было ничего необычного, потому вскоре Сергей уже сладко посапывал носом.
Разбудил его сильный взрыв, от которого вздрогнули стены дома и жалобно зазвенели стекла. Затем со стороны бухты донеслись частые резкие хлопки. «Пушки стреляют», — догадался Сергей, вскакивая с постели и натягивая штаны. Метнулся было к выходу, но его остановил строгий окрик матери: «Куда ты? Ночь еще!» — «Мама, я только с балкона посмотрю! взмолился он. — Интересно же!» В его мальчишеской голове не было даже мысли о том, что стреляют неспроста.
Через полчаса все жильцы дома были на ногах. Наспех одетые женщины высыпали во двор и подступили с расспросами к двум старикам, бывшим краснофлотцам: «Что случилось? Почему стреляли?» Те лишь недоуменно пожимали плечами.
Первые новости принесли вездесущие мальчишки, успевшие побывать на Приморском бульваре: «Немцы налетели! Бомбу сбросили на Примбуль! На Северной стороне парашютистов ищут!»
«Значит, война», — крякнул надсадно один из стариков, и во дворе стало тихо, словно внесли покойника. Потом послышались всхлипы, сморкания, пожилая женщина, не выдержав, истошно заголосила: «Не увижу я тебя больше, сыночек мой Петенька!» Сын ее служил на западной границе.
Позже, в училище, Сергей узнал, что самый первый доклад о нападении фашистской Германии на СССР поступил в Москву из Севастополя: командующий Черноморским флотом вице-адмирал Октябрьский сразу же сообщил об этом по прямому проводу высшему командованию и правительству. И сбрасывали фашистские самолеты не бомбы, а магнитные морские мины, которыми пытались заблокировать выход из бухты, чтобы затем разбомбить корабли возле причалов. Но подлый этот замысел черноморцы сорвали, корабельные пушки и береговые зенитные батареи дружно открыли огонь, не дали прицельно выставить мины и сбили один самолет.
В конце июля началась эвакуация гражданского населения. Уехали в Сибирь Татьяна Трофимовна Русакова с Павлом и Танюшкой, эвакуировались многие другие соседи. Сергей очень боялся, что скоро наступит их с матерью очередь. Но все обернулось совсем не так, как он предполагал.
Однажды отец, забежавший домой на минутку, позвал его в гостиную для серьезного разговора.
«Дело складывается так, сын, — сказал он, — что тебе придется временно пожить у тети Сони в Кургане…»
«А мама?» — по-щенячьи пискнул Сергей.
«Мама — врач. Она нужна здесь». — Отец посмотрел ему в глаза, а мать, молча сидевшая рядом, виновато потупилась.
«Тогда и я с вами!» — решительно заявил Сергей.
«Твое дело учиться, — строго отчеканил отец. — Мама тебя соберет, послезавтра выедешь, я нашел тебе попутчиков».
Маленький городок Курган, где вскоре оказался Сергей, находился за полторы тысячи верст от фронта, но и в нем чувствовалось зловещее дыхание войны. Почтальоны с виноватым видом разносили похоронки, в январе сорок второго года один из них принес горе в квартиру Урмановых. Сверстники Сергея теряли отцов, а он остался без матери. Хотя грех ему было обижаться на тетку, Софью Ниловну, которая относилась к нему словно к родному сыну. Горько плакала, провожая его в сорок четвертом на Кавказ, в Тбилисское нахимовское училище.