Страница 14 из 29
Предложив мне подписать написанный им протокол, он цинично сказал:
— Ставьте вашу сигнатуру, и рецепт смерти готов.
Я отказался.
Лицо Ораса побагровело. Он встал и, подойдя к двери, крикнул караульному:
— Выведите эту сволочь!
Меня «вывели» во внутреннюю тюрьму ВЧК и забыли на три недели.
Когда же меня отправили в школу шпионажа, в числе лиц, собравшихся в приемной начальника оперативной части Разведупра, был и Орас.
Увидев меня, он подошел ко мне и протянул руку со словами:
— Желаю вам успеха. Это я поддержал вас, а то бы того.
— Да? — спросил я, подавляя нарастающий гнев.
Руки не подал и пошел к выходу.
Потом я узнал, что Ораса готовили в той же школе для дипломатической карьеры.
«Собирайте уличающий материал» — значило на языке посвященных в работу ВЧК — напишите такую сводку, что расстрел неминуем. Проверять никто не будет.
X
Бергман установил посредством своей агентуры, что один из сотрудников хозяйственной части полпредства Большаков взял «чаевыми» двадцать тысяч марок с поставщика М-а. Большаков был приглашен в кабинет Муценека и после упорного препирательства сознался и обещал Бергману, производившему следствие, искупить свою вину «разоблачением» шпионки, сотрудницы торгпредства.
Бергман «помиловал» его и предложил в кратчайший срок дать материал о сотруднице «американской» разведки.
Большаков, будучи женатым и оставив супругу в России, сошелся с миловидной «землячкой», машинисткой торгпредства К-ой.
В пространном рапорте Большаков «разоблачал» девушку в передаче «финскому майору», агенту американской разведки, секретной переписки экономического отдела торгпредства.
Указывая не только содержание бумаг, но и даты различных отношений ВСНХ, рапорт Большакова погубил его возлюбленную, готовящуюся стать матерью его ребенка.
Машинистку командировали в Внешторг с подотчетными документами, доставили в ВЧК и… расстреляли.
Но это дело не прошло даром Большакову. Путем случайных разоблачений была установлена фиктивность рапорта Большакова, и его привезли в конспиративную квартиру Арвола под «конвоем» чекистов Лагутина и Петрова для нового допроса.
Был приглашен и я, как информатор одной части деятельности провокатора. На этом импровизированном в московском масштабе допросе присутствовали Бобрищев, Муценек, Бергман и пьяненький секретарь Коренец.
Бергман, стуча по столу рукояткой нагана, потребовал признания, и бледный, с искаженным от страха лицом Большаков рассказал пространную историю о шпионаже своей жертвы.
Бергман встал и рукояткой револьвера ударил его по лицу.
— Собака, провокатор белогвардейский! Я тебе покажу, сволочь продажная! — крикнул он взвывшему от боли предателю и нанес кулаком новый удар в переносицу.
— Убить собаку мало, — прорычал Бергман вытирая залитую кровью руку о носовой платок.
— Все правда… она была шпионкой, — хрипло прошептал Большаков, закрывая рукой багровую щеку.
— Не лги, подлец! — бросил атташе и, повернувшись ко мне, спросил: — Материал у вас?
— Да. Заявление Большакова чистейшая ложь. Она никогда не была на службе «ама». Но у меня есть «кое-что», чем можно принудить господина Большакова к признанию, — ответил я, желая ускорить безобразную расправу.
— Что? — спросил Бергман.
— Фотография с письма этого провокатора, в которой он просит одного мясника одолжить ему пять тысяч марок под вексель. И если этого мало, то могу сообщить товарищам, что указанного в рапорте Большакова финского майора надо искать в воображении его гнусной фантазии. Невинно погибшая Кирсанова оставила письмо, которое многое расскажет о Большакове в прошлом. Я получил его от товарища Веры. Судя по этому письму, видно, что советский гражданин Большаков не кто иной, как Архип Семенович Семенов, отбывавший наказание в Литовском замке за грабеж, учиненный им в Курске, откуда родом и Кирсанова, — ответил я, вынимая из портфеля «дело».
— А вот ты какая птица! Офицер бывший — по анкете. Так-так. Ах ты б…. этакая! — воскликнул Бергман и навел на Большакова револьвер.
Бобрищев вскочил.
— Ян! — крикнул он резко и оттащил Бергмана от Большакова.
— Все равно я его поставлю к стенке… Собака паршивая, — прорычал резидент тяжело дыша и, отойдя от Большакова, опустился на диван.
Спрятал в карман револьвер и снова принялся вытирать руку.
— Вот какими бандитами кишит наше торгпредство, — продолжал он, не спуская злобного взгляда с Большакова, — жаль, что мне не дано полномочий «погребок» открыть. Настукал бы я черепов из подобной сволочи.
Облик чекиста Бергмана воскрес.
— Не стоить, товарищ, кипятиться, — хладнокровно заметил Муценек, — он напишет для нас подробное признание. В случае дальнейшей ошибки мы представим этот документ кому надо.
И Большаков написал докладную записку — право на расстрел без суда и следствия.
Но через месяц Бергман командировал Большакова в Москву, снабдив его лучшими рекомендациями.
Теперь он служит в Туркестане, в областной Чрезвычайной комиссии начальником оперативного отдела.
Такие сотрудники ценны для «пролетарской» власти.
Как-то вечером, сидя на скамейке в аллее Брунспарка, я «познакомился» с Арвидом Геймансом, безработным журналистом и участником финской освободительной войны…
Бедно одетый, в потертом непромокаемом пальто и выцветшей шляпе, небритый и, по-видимому, изголодавшийся тип попросил у меня папиросу.
Я предложил ему портсигар. Закурив, он обратился ко мне с вопросом:
— Вы не сердитесь за мое нахальство? Курить смерть хотелось.
— Нет, пожалуйста, — ответил я, бросив взгляд на исхудалое лицо «стрелка».
— Времена теперь тяжелые. Работы не найти. Тесно стало всюду жить. Трудно приходится всякому «оптанту», — сказал он через несколько минут и вздохнул.
Длинные, тонкие пальцы правой руки забарабанили по спинке скамейки.
— Простите, господин… что я пристаю к вам, но бывают минуты, когда хочется поговорить. Я ведь бывший финляндский интеллигент. Да… меня печатали в «Uusi Suomi» и других «хороших» газетах. Журналист, а теперь обитаюсь в ночлежке Армии спасения. Спился. Если вы имеете представление об этой «альтруистической» организации, то поймете всю ненависть обитателей ночлежных домов к «спасенным». Всех, каждого они хотят приобщить к своему балагану… Вчера меня увещевали целый час, а я спать хочу. Устал, вдребезги устал, а они со своими проповедями, — глядя куда-то вдаль произнес незнакомец и, сняв шляпу, положил ее на колени.
— Разве так трудно найти работу? — спросил я, заинтересованный ночлежником из бывших.
— Работы? Невозможно, абсолютно невозможно. Физической работы мне не дадут, а другой нет. Я владею семью языками, но применить их негде. Уехать отсюда и то невозможно. Визы и паспорт стоят немало. Удрать в Россию, что ли? — ответил сокрушенно он и повернул ко мне свое исхудалое лицо.
— А там что делать? — спросил я.
— Там, может быть, я пригожусь на что-нибудь, — ответил он улыбнувшись.
— Нет, вы не знаете, очевидно, жизни в России. Вы же не коммунист, а там лишь им открыт путь к человекоподобному существованию. Я был в России и заверяю вас: лучше тут быть пансионером Армии спасения, чем там искать счастья, — сказал я, подумав о возможности дать ему «работы».
— Может быть, но и тут мне делать нечего, — произнес он печально и опустил голову.
— Вы русским владеете хорошо? — спросил я.
— Отлично! Я же родился в Петербурге и жил до революции там, а что?! — воскликнул радостно незнакомец, и в его глубоко запавших глазах блеснул луч надежды.
— Переводить вы могли бы?
— Все, кроме строго научной литературы.
— Я имею отношение к американскому газетному тресту. Если вы пожелаете, я дам вам постоянную работу, — сказал я засиявшему от радости типу.
— То есть я буду работать? — спросил он робко.
— Да. Вы будете переводить мне все статьи о России с финского и шведского на русский язык и потом писать сжатые сводки. Об условиях мы поговорим детальней у меня, — ответил я.