Страница 51 из 62
Мы заскочили обратно в свой транспорт, спасаясь от палящих прямых лучей, находящегося над нашими головами солнца, и сорвались с места. Однако спустя несколько минут Фольксваген выпустил клуб пара и замер. Топливный бак Ровера тоже перегрелся, и двигатель заглох как раз в тот момент, когда мы настигли грузовик. У нас не осталось шансов. Нам пришлось остаться там на день.
Пытка под открытым небом
К 11 часам утра на термометре читалось 110, и воздух был уже невероятно душным. Джефф перетащил полную канистру воды из багажника Ровера в салон, положив ее между сидениями. Теперь, когда автомобиль больше не двигался, облегчение от обдуваемых потоков воздуха прекратилось. Дыхание стало затрудненным, беседа усилием, которого лучше было избегать. Потоки пота струились по нашим лицам, смешиваясь с мокрым зловонием наших футболок, и капали на сидения, на которых мы растянулись, лишенные сил после 30 часов, проведенных без сна. За пределами этого бесшумного золотого ада, как заключенные безжалостной ярости, стояли два маленьких автомобиля, представляющие собой единственную жизнь в сердце чистилища.
Ртуть начала раскалывать стеклянную колбу термометра. К полудню температура достигла 120° и продолжала расти, словно желая растворить бездвижные фигуры в безмолвных машинах. Единственным движением было слабое позвякива-ние бутылок с водой, вызывающее ненасытную жажду, которая жгла горло и раздувала язык, остающийся толстым и резиновым независимо от того, сколько бы мы не пили.
Исключительная тишина палящего безмолвия была монотонным удушьем, заполняющим напряженные легкие. Мы все были измучены и галлюцинировали, но спать было невозможно. Движение стало немыслимым. Само дыхание и глотание воды отбирало массу сил. А температура все еще продолжала ползти.
В 1:20 ползущая красная линия прекратила подыматься и остановилась на отметке 130° прожигающей пекущей ужасающей жары. Желтый песок превратился в ослепительно белый, всюду отражающийся бликами. Единственное облегчение можно было найти в уставившемся взгляде и запрокидывании головы, наподобие тряпичной куклы. Минуты не проходили, часы длились вечно. Жажда была нестерпимой; кварта воды исчезла в трех спазматических глотках, и несколько минут спустя они были такими же сухими; глотание напоминало удушье. Накал температуры был невероятным, невозможным и нестерпимым. Это было непередаваемое чувство застревания в центре ничего бездвижного и страдающего, с единственным присутствием солнца над головой и песка, исчезающего вдали по всем направлениям.
Агония отступает
Наконец, худшее было позади. К 2 часам по полудню ртуть начала свое медленное снижение, и в 4:30 она упала до отметки ПО впервые за почти семь часов. Мы были абсолютно обессилены и чувствовали только туманное изумление, что существующий порядок, наконец, изменился.
Наши 40 литров воды сократились до 10, и в остальных канистрах оставалось не многим больше. Мы все выглядели изможденными и слегка оглушенными, по мере того, как соскребали себя со своих мест, заводили машины и трогались дальше. Мы были как раз на полпути к Борджи-Переза и вне расписания. Мы понимали, что у нас будут серьезные неприятности, если мы не доберемся туда до наступления жары следующего дня.
Наш дух оживает
Изможденное раздвоенное состояние, в котором мы были до того, как жара остановила нас на нашем пути, изменилось только слегка, как бы там ни было, но с движением нашей машины и понижением температуры в два раза наше упадочническое состояние постепенно вылилось в усталое возбуждение. Наш дух постепенно подымался. Когда с нами поравнялся Фольксваген Джозеф и Ганс восседали на крыше, одетые в старые спортивные шлемы, и взирали на мир, как два крутых исследователя, потерявшие своих верблюдов.
У Ганса имелся бинокль, в который он изучал горизонт, когда он отнял его от глаз и показал на точку, виднеющуюся вдалеке, и указывающую на необходимость остановки. Точка медленно обретала форму, пока не превратилась в фургон, наподобие Фольксвагена, застрявший как раз в четверти мили от столба. Мы прикинули и решили остановиться рядом. Наши немцы выпрыгнули еще до того, как заглох мотор, пытаясь открыть запертые двери и добыть сидения и мотор.
Они напоминали великих автограбителей. Со сноровкой, которая изумила и восхитила Джеффа и меня, они посрывали все отделяемые детали и аксессуары - радиатор, бензобак, карбюратор, коробку передач, все фары и большинство отделяемых проводов и сложили все это в Фольксваген. Две передние запаски были пристроены снаружи на импровизированной крыше и за считанные минуты превратили бывший вполне нетронутым фургон Таврус в полуисколеченныи остов. Я очень надеялся, что за ним никто не вернется.
Еда и ремонт
Поскольку мы ничего не ели и не останавливались в течение целого дня, мы решили поддержать наши опавшие формы небольшим подкреплением. Кроме того, нужно было немного повозиться с Фольксвагеном, если мы собирались добраться до Борджи-Переза. Солнце к этому времени висело низко на западе, и ужасающая жара приготовилась к следующему дню. Налетел мягкий бриз, создавший некоторые трудности с разжиганием плиты. Сахара не собиралась так просто прощать нам то, что мы так далеко углублялись в ее недра. Внутренность фургона обеспечила некоторый приют, и вскоре на сковородке парилась колбаса с горохом.
Мы ели больше по необходимости, чем из чувства голода солнце и утомление уничтожили наш аппетит Еда, пережевываемая нашими раздутыми ртами, по вкусу напоминала мел. Мы бросили затею с едой после нескольких усердных попыток ее разжевать, но все же смогли напиться. Джефф вскоре заварил чай, покрошив в заварной чайник три лимона и добавив полчашки сахара. Это был самый вкусный напиток, какой я когда-либо пробовал в своей жизни.
Впоследствии годы и годы я угощал таким чаем, какой сделал тогда Джефф. Как бы там ни было, но по мере того, как мы выпивали эту сладкую, резкую, подернутую паром, жидкость в центре Сахары, нам казалось, что мы никогда до этого не испытывали настоящей жажды и никогда не утолял ее в столь царственной манере.
Мы выпивали чайник за чайником, проглатывая и позволяя теплу струиться и ликовать в наших усталых членах и смывать все трудности дня и опасения ночи. Не было ничего особенного в ингредиентах, ничего необычного во вкусе, который как правило дает чай с лимоном, но в том месте и в то время это был нектар, который никогда не пробовали и олимпийские боги.
Неожиданная задержка
Когда мы, наконец, расположились после еды, и посуда была сложена обратно в Ровер, мы по прошествии некоторого времени присоединились к немцам, чтобы понаблюдать за ходом ремонта. Они отладили карбюратор, зачистили контакты и пытались завести двигатель. По каким-то причинам он отказывался заволиться. Джеф завел Ровер, и мы подтолкнули микроавтобус, который подбросило на то место, откуда мы стартовали. Он по-прежнему не подавал признаков жизни. После следующей смены контактов мы подтолкнули его еще быстрее, но реакции его двигателя так и не последовало.
Это было серьезно. Машина, которая не заводилась в таких условиях, израсходовавшая почти полный карбюратор воды, в то время как до следующего колодца было почти 200 миль, должна была быть либо быстро отремонтирована, либо брошена, и все мы об этом знали. Ганс, Джефф и я яростно отыскивали поломку, освещаемые мощными лучами фар Ровера. Остальные три парня стояли в стороне, неспособные помочь, в то время как Герман лежал, распростершись на песке и храпел.
Новые и новые попытки
Ничего не менялось, что бы мы не пытались сделать; не работало зажигание. Наше разочарование в результате этой неразрешимой загадки возрастало с каждой минутой, и наши натруженные руки и измученные мозги отказывались толком функционировать, заставляя нас ронять инструменты, сбиваться с толку и принимать неверные решения. Мы отрывисто переговаривались друг с другом, готовые вспыхнуть и исчерпавшие терпение друг друга, в то время, как ничего не было сделано. В конце концов, я бросил отвертку, которой работал, проследовал к Роверу, забрался внутрь и выключил фары.