Страница 108 из 115
Де Орбиньи, как истинный сын своего отечества, мгновенно с маркизом подружился и принял самое живое участие в его замыслах. Все планы, в кои мой эмиссар был посвящен, стали достоянием сего интригана. Послу, как водится, не хватало денег: хоть он и сам был человеком не бедным, и министерство французское не скупилось, однако размах затеянной аферы оказался настолько велик, что и десятикратное увеличение субсидий всех насущных нужд не покрыло бы. Возможности, открывающиеся при моем участии, он оценил с ходу. Письмо его, чрезвычайно льстивое и рисующее самые радужные першпективы (которые распахнутся сразу, лишь стоит мне тряхнуть кошельком), я перечитал много раз, пытаясь постичь за дипломатической гладкописью истинную суть. Да, это был сильный игрок. Но с какой стати он возомнил, что может ходить графом Читтано, как пешкой? Французам вообще присуща самонадеянность. Они искренне полагают, что их племя - вершина совершенства, и что весь мир, для его же блага, следует перекроить по французским лекалам. Британцы, впрочем, думают совершенно так же, только лекала норовят подсунуть свои: в сем залог вечной вражды между сильнейшими европейскими нациями.
Подозревать Шетарди в желании блага России не было ни малейших оснований. Сведения о его дипломатической службе в Берлине во время польской войны, коими я располагал, определенно аттестовали маркиза, как врага русских. Врага не только по должностной обязанности, что естественно для служителя оппонирующей державы, но и по убеждению, даже по страсти. Логика его нынешних действий становилась понятна лишь в свете крайнего презрения, питаемого к туземным жителям. По мнению посла, всем своим политическим значением сия страна обязана была иноземным пришельцам; сами же русские, прозябая в рабстве и невежестве, абсолютно ни на что не способны. Возбудивши в них зависть и вражду против кучки немцев, окружающих трон, и уничтожив влияние сих последних, Франция может ценою небольших, сравнительно, издержек вернуть 'страшилище востока' к древнему бессилию, в каком оно пребывало до Петра. Сим объяснялось рождение 'русской партии', созданной на французские деньги.
Надо ли показывать маркизу, опьяненному безмерным апломбом, глубину его заблуждений? Нет, если отвергну предложение и встану на другую сторону. А если не отвергну - тем более, нет! В таких делах компаньон - всегда соперник. Любой его просчет может и должен быть использован против него. Сказать по правде, обе партии вызывали мало симпатий. Одна из них, в силу династических связей, предана венскому и польско-саксонскому дворам, другую кормят с рук французы и шведы... Лично Елизавета приятней двоюродной племянницы, нелепым стечением обстоятельств получившей высшую власть - но в политике личные чувства неуместны. Царевна в ее нынешнем положении - все равно, что размалеванная тряпичная кукла, которую циничные и беспринципные интриганы прикрепили на свой щит для увлечения неразумной толпы.
Тем не менее, мой ответ Шетарди был выдержан в самом благожелательном духе. Бесконечно признателен любезному маркизу, чрезвычайно заинтересован его многообещающими начинаниями... И так далее. Переводя на язык простой и грубый - денег дам, если буду уверен в результате. Прежде хочу получить свидетельства серьезности намерений. Словом, обычный разговор между прожектером и капиталистом. Ничего обязывающего с моей стороны. С гораздо большим удовольствием я дал бы присягу действующим властителям России. Но кому? Принцу Антону-Ульриху? Тогда подскажите, каким образом вложить в его тупую брауншвейгскую башку мысль, что ему нужен генерал Читтанов? Он Миниха-то прогнал, считая, что сам справится лучше... За широкой спиною Бурхарда-Кристофа можно было жить-поживать, не опасаясь никаких заговоров. Никто бы и сговариваться не посмел. Конечно, пришлось бы поделиться властью. Ничего страшного: Миниху контрбалансировал бы Остерман; а пока эти двое меж собой тягаются, надлежало озаботиться приобретением верных сторонников, нажить государственный опыт, или хотя бы создать у людей привычку к себе... Вот так поступил бы умный человек. Нужен ли принцу верный генерал в настоящий момент? Как утопающему - рука помощи. Но, во-первых, он этого еще не понял. Во-вторых, после долгого отсутствия мне понадобится довольно много времени, чтобы взять войска в свои руки. Несколько месяцев на один лишь столичный гарнизон; и вполне может статься, что необходимая натяжка поводьев как раз и ускорит выступление противной стороны.
Нет. Надо признать откровенно: Миниха не заменит сейчас никто. И я не заменю, если даже вдруг пожелаю. Он единственный мог держать гвардию в повиновении. Конечно, терпеть его новым правителям России было трудновато, по безудержной властности и неумеренным амбициям фельдмаршала; но все же следовало терпеть! Когда они собственноручно убрали ключевую фигуру, придающую силу и прочность их позиции... Как помочь людям, которые сами себя губят?!
И еще. Даже заполучив каким-то неведомым способом доверие принца, серьезного веса в государстве приобрести не удастся. Не будем забывать, что Антон-Ульрих в августейшем семействе занимает лишь третье по значению место. Императорское достоинство принадлежит его сыну-младенцу, права регентства - неверной жене... А к ней подход только через Линара. Можно попробовать дать этому господину солидную взятку - да как-то не хочется. Противно.
Кстати, отставка Миниха несомненно инспирирована Линаром, в интересах союзной Марии-Терезии. Фельдмаршал терпеть не может цесарцев, после их сепаратного мира с турками, отнявшего у него плоды столь тяжко выстраданной победы. Саксонский посланник, при его нынешнем влиянии, легко мог сделать простодушного и недалекого принца своим слепым орудием. Остерман, безраздельно приверженный союзу с венским двором, тоже, наверно, руку приложил. И, разумеется, все сии нити влияния идут через Анну Леопольдовну, 'правительницу'. Да что это за нашествие бабье на Русь?! Ладно, старшая Анна, тетка нынешней. Та хоть понимала, как действует механика власти. Эту же никто не обучил даже самым азам государственного искусства. Все равно, что младенца посадили править плохо объезженной упряжкой. При первых движениях такого возницы хочется отобрать у него кнут и вожжи, пока не задавил никого и не расшиб. А глядит на сии экзерциции весь Петербург - и ох, как многим хочется крикнуть: 'Эй, девка, слезай с облучка! Опрокинешь нахрен карету!'
Вот, вообразим, что представили бы меня сей регентше. И что бы я ей сказал? Ежели быть с нею честным, сначала надобно объяснить, что она дура. Мол, батюшка твой Леопольд с Мекленбургом не сладил - маленьким герцогством в дисциплинированной Германии, где, наверно, даже младенцы сосут материнскую титьку в согласии с высочайше утвержденным регламентом. А ты, милая, намерена править огромной страною - буйной, неусмиренной, косматой... Учитывая масштаб, космически косматой... И смеешь наивно полагать, что твоего жалкого полудетского умишка на это хватит?
Разумеется, формулировки сих резонов обязаны быть более деликатными. И все равно, подобные нравоучения, с каким изысканным политесом их не излагай, не могут окончиться ничем, кроме пинка под зад непрошеному советчику. Тем более, эта семейка меня не знает. Слишком молоды. Может, слышали какие байки о генерале Читтанове - но и те, скорее, очернительные. Придворные круги вообще славятся злословием.
В отличие от брауншвейгско-мекленбургской парочки, царевна Лиза со мною издавна знакома. Наверно, помнит еще, как я катал ее маленькую, вместе с отцом и сестрицей, на огненной машине. Да и потом мы, хоть не были очень близки, вполне симпатизировали друг другу. У нее особое отношение к людям, возвышенным Петром Великим. Ей ведомо, что батюшка имел острый глаз на людские таланты, и коли ты им примечен - значит, безусловно стоишь внимания. Она, несомненно, слушала бы мои советы. Не только мои - но я не претендую на монополию.
Одна беда. Сейчас принять сторону французов означает войти в сговор с явными врагами своего отечества. Хорошо бы так исхитриться, чтобы и Лизу посадить на трон, и Шетарди прокатить на вороных...