Страница 107 из 115
Ого! А вот этого - не ждали. Нет смысла обсуждать дурные и хорошие следствия сей перемены, ибо не человеческою волей она совершается. Мне важно, что амнистия будет! Но лучше бы парки чуть повременили рвать императрицыну нить. Хотя... К дележке должностей все равно не успеть. Сначала новая власть должна утвердиться, потом она решит - кого прощать.
Однако же, как дружно уходят в лучший мир монархи! В мае месяце скончался прусский король, теперь одновременно - эти двое... В двадцать седьмом году было нечто похожее. Как будто смена караула! Явился небесный разводящий... А что будет в Англии и Франции? Короли там, правда, еще не старые; зато министры... Господа Флери и Уолпол, на выход! Надо проследить их судьбу. Вообще, все это похоже на некий ритмический процесс. Тринадцать лет в периоде. Ну-ка, что было в четырнадцатом? Окончание испанской войны. Перемена всей системы межгосударственных отношений. Правда, 'король-солнце' умер в пятнадцатом. А в семьсот первом? Начало той же войны. Годится! А в восемьдесят восьмом? Переворот в Англии. Война Аугсбургской лиги с Францией. Столкновение Петра с царевной Софьей произошло, однако, годом позже. Все равно неплохо. С точностью до года, цикличность явно имеет место. Страницы истории переворачиваются.
Я вызвал помощника управляющего.
- Слушаю, Ваше Сиятельство.
- 'Савватий' все еще в порту?
- Да, принимает рис и вино для Капо Верде.
- Останови. В Лондон пойдет.
- С каким грузом, Ваше Сиятельство?!
- Со мной. Впридачу помощники и слуги, числом около дюжины. Приближаются важные события: надо быть ближе к России.
ПУТЬ ДОМОЙ
Я ошибся. Сразу по смерти Анны генеральной амнистии не дали. Да и кто ее даст, если регентом при младенце-государе волею покойницы был сделан Бирон? Герцог, драть бы его на конюшне, Бирон... Впрочем, за время моего путешествия в Англию он успел из герцога и регента обратиться в состоящего под судом государственного преступника. Взамен курляндца, на вершину власти забрался Миних, а с ним уже можно было иметь дело. Несколько писем, приправленных самой пошлой лестью (как он любит) умчались от меня в Санкт-Петербург - увы, пока безответно. Все более приходя в нетерпение, занимался повседневными делами: читал отчеты приказчиков, ходил по судам, дремал на заседаниях Королевского Общества, - и с каждым невозвратно канувшим в Лету днем чувствовал, как уходит драгоценное время. Тает недолгий промежуток, когда перемена судьбы (не только собственной, но, возможно, целого государства) зависит, хоть в малой степени, от меня. Еще немного, и перекресток, где расходятся пути, останется в прошлом. Упорхнет легкокрылая фея свободы, и снова жизнь зажмет в железные тиски внешних обстоятельств. А пока - еще можно выглянуть через дыру в небесном своде и попробовать ухватиться неосторожной рукой за неумолимо крутящиеся часовые колеса мироздания.
Вокруг бурлил деятельный Лондон: чужой, многонаселенный, жадный до денег. Война с Испанией началась блестящим успехом: адмирал Эдвард Вернон с шестью всего лишь линейными кораблями и потеряв только трех человек убитыми, захватил Порто Белло, важнейший транзитный пункт на узком перешейке против Панамы. Градус воодушевления поднялся до небес, патриотический жар охватил все сословия. Один шотландец сочинил по сему случаю дьявольски талантливые вирши, сразу же положенные на музыку и обретшие невиданную популярность. Слова новой песни доносились отовсюду. 'Правь, Британия!' - призывал хорошо поставленным баритоном оперный певец, - 'Правь волнами морскими!' Забыв обычную английскую чопорность, благородные леди и джентльмены с горящими глазами подпевали комедианту: 'Rule, Brita
Подполковник де Орбиньи, племянник моего университетского приятеля, едущий в Петербург с намерением вступить в русскую службу, согласился взять на себя добавочную миссию и напомнить Миниху о существовании графа Читтано. Однако, при первом же упоминании сего имени, фельдмаршал воспламенился гневом: дескать, граф через евреев-шинкарей склонял к дезертирству его солдат при совершении маршей через Польшу. Вздор какой! Ничего подобного я даже в мыслях не держал. Довольно было командующему навести порядок в комиссариатской части, чтобы довольствовать армию по высочайше утвержденным рационам, и дезертирство не превзошло бы обычных размеров! Кормить надо солдат - вот и весь сказ. А вороватых комиссаров - брать под стражу и, по расследовании, карать. Нет, эти простые и ясные способы наведения порядка остались у Миниха в забвении. Теперь же признать свои собственные огрехи никак невозможно, зато обретающийся за тридевять земель соперник имеет быть зачислен в козлы отпущения.
Не успел задуматься, как бы развеять предубеждение фельдмаршала, а нужда в сем уже отпала. Пришло известие о его внезапной отставке. Что за черт? Кто его подсидел?! На видимой стороне - борьба за первенство с принцем Антоном-Ульрихом Брауншвейгским, родителем государя-младенца. Но много ли значит в России этот принц? Сам по себе - ничего. Пустое место. Вообще, в политике сила фигуры измеряется числом и калибром ее сторонников. У Миниха сильные позиции среди армейских и чуть слабее - среди гвардейских офицеров, а что за люди стоят за брауншвейгским бычком-производителем? И, самое главное, можно ли с ними договориться?
Остерман? На него указывали чаще всех. Действительно, из столпов прошлого царствования только он один и остался. Однако... Я слишком хорошо его знаю. Это заяц. Необыкновенно крупный, наглый, холеный - но все же заяц. Для власти, хотя бы тайной, ему кой-чего недостает. Ума хватает, коварства в избытке, а вот мужества.... Мужества, смелости, силы духа - как угодно назовите - Бог не дал. Готовности рубить головы врагам, с хладнокровным сознанием, что собственная шея столь же уязвима. Бирон, будь он трижды гад ползучий, необходимой решимостью обладал. Миних - тем паче. Остерман же, ставши правителем государства, обречен превратить его в посмешище, - хотя бы потому, что склонен прятаться, когда обстоятельства требуют выйти на авансцену и повелевать. Уж коли претендуешь на главную роль - умей взять на себя бремя ответственности. Подданные стерпят любую власть: несправедливую, жестокую, даже глупую, - лишь бы она была дееспособной.
А если не Остерман, тогда кто? Картина невнятная и мутная рисовалась из расшифрованных писем. Я клял своих людей на все корки... Грешен, братие! Теперь готов признать, что требовал невозможного: известия агентов точно передавали реальность. Невнятица и муть безвластия, распространяясь, охватывали государственный организм, как смертный холод - члены умирающего. Известие об отставке Миниха принц Антон-Ульрих велел публиковать под барабанный бой, словно весть о военной победе. Только знал ли победитель, что ему делать дальше? Добрый и порядочный, но слабохарактерный, принц мог бы жить мирно и счастливо - если бы понимал, что людям его склада хвататься за кормило правления никак нельзя. Не тронь, целее будешь! Тем более, он совершенно не понимал ни государственных задач империи, в которую забросила его слепая фортуна, ни собственного положения в ней. Ну вот, представьте: имея чин генералиссимуса, Антон-Ульрих вряд ли мог при этом рассчитывать хоть на одну роту по-настоящему верных войск. Да что войска - собственная жена его не слушалась! Получившая, после низложения Бирона, регентство при сыне-императоре, двадцатидвухлетняя Анна Леопольдовна совсем закусила удила: третируя законного супруга, как каналью, она почти открыто сожительствовала с прежним своим фаворитом, саксонским посланником Линаром. Все государственные дела решались по советам любезного друга. Еще немного - и политику России станут определять, вместо Санкт-Петербурга, в Дрездене или Варшаве.
Кому такое понравится? Разумею, кому из русских? И, действительно, корреспонденты мои сообщали, что среди дворянства, а особенно - в гвардии, пробудилось нечто вроде национального чувства. Не такого, как у британцев, гордых преобладанием над прочими народами: тут, скорее, пробилось недовольство германским засильем при дворе. Чувство естественное и понятное. Вот только почему его распространение финансировалось французским посольством, а главными проповедниками русского патриотизма оказались отпрыск гугенотов Лесток и крещеный еврей Грюнштейн? Стоило маркизу де ла Шетарди позвенеть золотом, как эти проходимцы мигом обрусели! Знаменем же нарождающегося движения сделалась царевна Елизавета.