Страница 27 из 100
— Цеца рассказал.
— Нет, не может быть: Цеца не предатель.
— Цеца — негодяй и растленный тип. Мы ему обещали, что не выдадим эпарху, если он сознается, тем и развязали язык.
— Ладно, пусть записка моя и к синьоре Барди; но ведь там указано: «не предпринимай ничего фатального». О каком соучастии речь идёт?
— Получается, о «фатальном» вы знали?
— Я предполагал.
— Что давало повод так предполагать?
— Ничего конкретного, собственные домыслы.
— А когда вы в последний раз говорили с моной Летицией?
— Накануне её замужества — минуло два года.
— И с тех пор не виделись?
— Нет.
— Как же вы могли делать заключения, если не общались? Неужели она задумывала «фатальное», выходя за Барди?
— Я не знаю. Думаю, что вряд ли.
Дознаватель кивал:
— Вот и я так считаю. Получается, что после вашего приезда в Константинополь вы имели контакты с моной Летицией. Или очные, или заочные. Кто являлся посредником? Цеца? Или кто-то из её слуг?
— Отвечать отказываюсь.
— Это не в вашу пользу. Чем скорее вы согласитесь с нами сотрудничать, тем скорее сможете выйти на свободу.
— Вы меня отпустите?
— Если окончательно установим вашу непричастность к данному злодейству.
— А синьор Барди жив?
Итальянец поморщился:
— Спрашивать на следствии — моя прерогатива.
— Извините, но я должен знать. Это очень важно.
— Разумеется, важно. Нет ничего важнее человеческой жизни... Слава Богу, жив, только легко ранен. Цеца стрелял из германского арбалета, но промазал, лишь задев плечо. Стража дворца захватила злодея, а уж мы из него вытрясли все подробности. И нашли при нём вашу записку.
— Стало быть, Летиция её не читала?
— Вероятно, нет.
— Как она сама?
— О, синьор Дорифор, вы чересчур любопытны.
— Обещаю, что взамен на ваши слова о её самочувствии я отвечу на любые вопросы. Не кривя душой.
— Что ж, достойное предложение. Как приятно работать с умными людьми! Знайте же, мессир: от всего случившегося дочка Гаттилузи преждевременно разрешилась. И она, и ребёнок вне опасности. Это девочка.
— Слава Богу! Повивальная бабка так и предполагала... — вырвалось у художника.
Сразу же воспрявший дознаватель принялся записывать:
— С этого момента я бы попросил вас подробнее. Как вам стало известно о повивальной бабке?
Феофан послушно начал рассказывать.
А в конце недели неожиданно заключённого посетил сам Франческо Гаттилузи. Он слегка поседел за эти годы, и мешки под его глазами сделались рельефнее, толще. Консул сел на поданный ему стул, жестом предложив Софиану сесть на лавку напротив. И проговорил:
— Ах, мой друг, как мне горько видеть вас в этой обстановке! Неприятности так и сыплются на мою несчастную голову. Не успел прийти в себя после гибели незабвенной Фьореллы, как случилась новое: покушение на зятя — да ещё замысленное Летицией! Я едва не сошёл с ума!
Феофан, не зная, как его утешить, выдавил из себя фразу:
— Но зато она подарила вам внучку.
Генуэзец отреагировал бурно:
— Головную боль подарила мне она в первую-то очередь! Не без вашего, дружище, участия!..
Сын Николы, опустив глаза долу, рефлекторно поёжился:
— Моего? Я-то здесь при чём?
Собеседник скривился:
— Э-э, не стройте из себя святого угодника. Сударь, вы при том, что она вас любит. И решила избавиться от мужа, чтобы не мешал вам соединиться.
— Но мессир...
— И не возражайте. Мне известно всё. Вплоть до её письма, за которым вы приходили на свиданье с Анжелой — преданной служанкой моей дочери. Натворили дел, а теперь расхлёбывай!.. — Он взмахнул рукой. — Марко вне себя, требует развода, смертной казни для Цецы и запрета вам посещать Галату... Ну, насчёт последнего не волнуйтесь, в ходе дознавательства было установлено, что за вами нет никакой вины, нынче вечером вас отпустят, и вы сможете продолжать работы в храме. Цецу вышлем на остров Тенед, осудив на каторгу. Пьеро и Летицию, думаю, помирим со временем... При одном условии. С вашей стороны.
Дорифор посмотрел на консула вопросительно. Тот сидел нахмурясь.
— При каком условии, кир Франческо?
Гаттилузи ответил невозмутимо:
— Что дадите слово навсегда забыть о синьоре Барди. Не иметь контактов, не обмениваться письмами и, случись увидеться где-то в городе или на балу, даже не здороваться.
— Даже не здороваться?!
— С этого мгновенья вы с ней не знакомы. И тогда я смогу гарантировать ваше благополучие в генуэзской фактории.
Живописец обречённо молчал. Видя его колебания, консул веско добавил:
— И сама Летиция просит вас об этом.
Богомаз позволил себе выразить сомнение:
— Вы, должно быть, шутите?
— Нет, нимало. Прочитайте, сделайте одолжение. У меня пергамент, адресованный вам. — И достал свиток из-за пазухи.
— Господи помилуй! Отчего не отдали сразу?
— Я хотел вас вначале подготовить...
Разломав сургуч, живописец уставился в несколько написанных ровных строчек:
«Феофано! Подтверждаю правильность слов отца. Между мной и тобой всё кончено. Для меня отныне существует единственная любовь — к новорождённой Томмазе, ей и посвящу весь остаток жизни. Заклинаю: смирись, вырви меня из сердца, заведи семью и детей. Мы отныне чужие. Не сердись и прощай! Л. Б.»
Он воскликнул:
— Почерк не Летиции! Я не узнаю её почерка!
Дон Франческо не отрицал:
— Дочь ещё слаба и лежит в постели. Попросила Анжелу написать под диктовку. Но внизу приложила руку. Видите печатку?
Сын Николы вскипел:
— За кого вы держите меня? Взять печатку, а затем приложить к пергаменту мог любой. И письмо, поданное вами, ничего не стоит! — Он швырнул его на скамью с брезгливостью.
Итальянец встал. Стукнув палкой с набалдашником об пол, грозно произнёс:
— Господин мазила, не забывайтесь! Вы пока что не на свободе и сидите в тюрьме Галаты, — стало быть, в моей власти. Поведу бровью, и от вас останется лишь одно ничтожное мокрое место!.. — Посопев, закончил: — Если выдвинутое мною условие принято не будет, то не будет и вашей росписи храма Богоявления. Я вам запрещу въезд на территорию, контролируемую Генуей.
Дорифор в свою очередь поднялся. С колотящимся в груди сердцем, но довольно твёрдо он проговорил:
— Как вам будет угодно, сударь. Никаких условий я не принимаю. И в фальшивые письма не верю. Вы меня можете уморить в тюрьме, выслать на Тенедос, не пускать в Галату. Но не в состоянии сделать главного: запретить мне любить Летицию, а Летиции приказать не любить меня. Рано или поздно мы соединимся. Если не на Земле, так на Небе.
Тот расхохотался:
— Да уж, на Земле вам рассчитывать не на что. Я об этом сумею позаботиться. А на Небе — пожалуйста. Лет через пятьдесят-шестьдесят. Ничего не имею против. Власть моя на Небо не распространяется. — Повернулся и вышел, по дороге бросив: — Романтичный сопляк. Ненавижу идеалистов. Хуже сумасшедших.
А племянник Никифора возразил вполголоса:
— Ненавижу прагматиков. Чересчур нормальны.
Вечером его действительно отпустили. Он приехал на коляске домой, запёрся на ключ в бывшей комнате Аплухира и проплакал несколько часов кряду. Но потом поужинал, выпил целый жбан красного вина, развалился в кресле и сказал с печальной улыбкой, обращаясь к невидимому противнику:
— Может, вы и правы, мессир. Это всё химеры. Надо смотреть на вещи более спокойно. Пожениться с Анфиской, нарожать от неё детей и заботиться о благе нашей мастерской. Остальное — чушь. И не стоит выеденного яйца. — И, уже засыпая, пробормотал: — Без Летиции я — мертвец... Жизнь не удалась.
Глава четвёртая
1.