Страница 20 из 100
Филька приоткрыл от удивления рот, а его напарник произнёс обиженно:
— Чем же мы прогневали ваше высокопреподобие?
Тот сказал со скрипучим смехом:
— Да ничем. Я ценю таланты. И хочу, чтобы вас узнали на всём Афоне. Стало быть, идите в лавру Святого Афанасия, что на южном склоне горы. Там хорошая иконописная мастерская и умелые живописцы. Вместе и трудиться сподручней, и научитесь многому друг от друга. А рекомендательное письмо к настоятелю Исидору я вам предоставлю сегодня же.
В лавре обитало много больше народа, чем у Макария. Да и сам Исидор выглядел мощнее и помоложе — лет, наверное, не больше пятидесяти. Говорил низким голосом, нараспев, как во время церковной службы, и при этом оглаживал пышную курчавую бороду. Поселили Феофана и Фильку в двух соседних кельях, потом показали им мастерскую — целую артель, где работало человек пятнадцать, с разделением труда: кто-то изготовлял краски, грунтовал доски, около десятка художников занимались росписью, кто-то сок чесночный давил (чтобы сделать клей для сусального золота), кто-то это золото покрывал яичным белком... Фильке же такая поточная система сразу не понравилась — он привык на уроках Евстафия проходить все этапы сам. Жаловался другу после возвращения в келью:
— Никакого полёта воображения, никакого творчества — знай себе клади одинаковые мазки на одно и то же место! Я, когда учился, слепо подражал образцам, Аплухир меня за то постоянно ругал. Ты же помнишь. Но теперь не могу копировать — стыдно, скучно.
— Погоди пока бунтовать-то, — успокаивал его Феофан. — Надо присмотреться, понять. Всё, в конце концов, от тебя зависит. Скажем, в мастерской дяди — вроде бы не надо иметь фантазии, делай одинаковые гробы, и претензий нет. Но и тут Иоанн ухитряется творить чудеса — режет дерево искуснее иного художника, будто бы плетёт кружева. Так и здесь. При желании можно проявить самобытность.
К сожалению, прав оказался Филька: оба юноши не смогли вписаться в «конвейер». Уставали, злились, спорили с мастерами-наставниками, крайне неодобрительно относившимися к их стремлению предложить что-то новое. Многие монахи-художники невзлюбили приезжих, этих «воображал из столицы», строящих из себя гениев, а на деле — еретиков. Кто они вообще такие? Мы здесь пишем иконы безропотно, делаем, как все, а щенки рычат? Подавай им свободу? Ишь, чего задумали. Где свобода, там ересь. Жизнь должна протекать в русле догм и канонов. Никаких отступлений. Потому и зовёмся мы православными, ортодоксами. И за убеждения наши живота не пожалеем. Ни чужого, ни своего!
Стычки возникали на каждом шагу, оба друга маялись и в конце концов, ближе к лету, перешли в монастырскую лавру Карая, под крыло самого тогдашнего прота Амвросия. Несмотря на возраст (далеко за семьдесят), белизну волос и бесцветность почти прозрачной кожи, старец сохранял не просто ясность ума, но по части парадоксальных суждений мог соперничать со многими молодыми. От отца Макария из Ватопеда он узнал про Филькину с Феофаном «Троицу» и велел принести её показать. Увидав, тут же захотел, чтобы в увеличенном виде появилась икона в церкви в Протате, где уже имелись два шедевра старого мастера Панселина — образы Святого Максима Исповедника и Святого Саввы.
— Мы бы с превеликим желанием, — заявил Дорифор, — но отпустит ли нас игумен?
У Амвросия иронично пошевелились усы:
— Разве он откажет самому проту?
— Думаю, что вряд ли.
Так и состоялся их переход. Фреску начинающие художники написали быстро — ровно за неделю. После Афанасьевской лавры оба пребывали в крайнем воодушевлении и работали на редкость легко. Выразительней остальных вышел ангел в центре, возвышающийся над остальными, — грозный, суровый и всемогущий. Феофай придал ему отдалённое сходство с Григорием Паламой, виденным однажды в храме Святой Софии; на Афоне вообще Паламу очень почитали, ратуя за его канонизацию, и подобная вольность богомаза никого не смутила, а наоборот, вызвала немалое одобрение. Прот Амвросий восхищённо изрёк:
— Будто бы живой вышел. Боязно взглянуть, аж мурашки бегут по коже. И особенно — его взор. Белые белки по сравнению с затемнёнными веками. И похож на смертного и не похож. Нечто потустороннее. Удивительно!
После этого старец не захотел отпускать приятелей к Исидору и оставил у себя в лавре. И хотя они писали немного, но зато с душой и желанием, проводя остальное время в изучении древних книг, разговорах с монахами и прогулках по полуострову. К лету побережье Эгейского моря совершенно преобразилось — утонуло в листве и хвое, воздух наполнился ароматами цветов и полыни, птицы распевали на ветках, и порой к их трелям присоединялся звон колоколов, доносящийся из монастырей. Рай земной, да и только! А беседы на религиозные темы заставляли задуматься — о природе, о мироздании, о судьбе, о предназначении человека. Интереснее других отвечал на вопросы юношей сам Амвросий. Например, он считал, что Востоку и Западу никогда не сойтись, потому что в основе их — разные начала. Запад — суть мужская активность, агрессивная и напористая, а Восток — изнеженно-женствен и консервативно-пассивен. Жертвенность присуща Востоку, но не всякая жертвенность, а святая. Запад живёт под знаком Рыб, Восток — это Дева. Запад оплодотворяет Восток, но не прикасаясь, — так же, как самец рыб оплодотворяет икру, выпущенную самкой, на расстоянии. Дева Мария покровительствует Востоку.
Филька спрашивал:
— Отчего же Мария после смерти не вознеслась?
Старец объяснял:
— Ибо тело Ея сохраняло человеческую природу. Ибо не могло быть иным. Иначе не выполнило бы предназначения своего — стать вместилищем несовместного: Божьего бессмертного Духа и конечной материи, плоти. Богоматерь стала посредницей между Богом и человечеством. Превратила Бога в сына человеческого и преобразила людей в Сынов Божьих. Именно в момент Благовещения Бог изрёк слова, противоположные осуждению Евы и Адама, и благословил на бессмертие во Христе. Покрестившись, люди обретают это бессмертие.
Феофан просил:
— Просветите, отче, как вы понимаете: Бог Отец главный в Троице или вся Она нераздельна?
— Разумеется, нераздельна. Дух Святой сошёл от Отца в момент непорочного зачатия. Значит, Дух уже оказался в Сыне. Почивал в Нём. И был явлен в момент крещения Иисуса в Иордане. То есть Дух Святой, от Отца исходящий и в Сыне почивающий, обладает неслитым с Ними единением и нераздельным от Них различием. Две части Троицы — Отец и Дух Святой — Свидетельствующие, а Сын — Свидетельствуемый. Что Свидетельствуют? Божество Своё и взаимное единение.
— Всякая ли тварь любезна Богу?
— Всякая. Но различие мы видим. У животных есть дух жизни, но нет бессмертного ума. Ангелы имеют бессмертный ум, но не имеют духа жизни, ибо бестелесны, бесплотны. Только человек обладает и тем и другим. Значит, он любезнее Богу, чем остальные. Даже больше ангелов.
— Получается, что телесно мы не отличаемся от букашек и таракашек?
— Совершенно не отличаемся. Наше различие с ними — Слово, Логос, ум души. Мы вольны в своём выборе между злом и добром. И Христос послан в тварный мир для спасения нас от зла. Он проводит нас в новую эпоху. Ибо время Творения было подвластно цифре семь. Новое же время — под числом восемь. Это жизнь вечная. И не зря купель имеет восьмигранную форму.
Феофан заметил:
— В нашей с Филимоном иконе — тоже восьмиугольник, образуемый табуретами «Троицы» и подножиями внизу, горкой наверху и различными архитектурными деталями.
— Значит, живописали верно.
Много говорили об исихазме. Слово «исихия» означает по-гречески «покой, безмолвие». Именно в покое, безмолвии, внутреннем сосредоточении призывали жить и молиться первые исихасты — Нил из Италии, Селиот, Гавриил, Илия, Никодим из Ватопеда. Никодим стал духовным наставником Григория Паламы. И Григорий философски обосновал правила учения, защищал его от противников. Главный принцип — самонаблюдение, самоуглубление и тем самым отрешение от всего дурного, от греховных страстей. И тогда Божественный Свет можно созерцать внутренними своими очами. Надо только понять, истинный ли это свет, или силы зла обманывают тебя, маскируясь под истинный. И отец Амвросий просвещал друзей: