Страница 14 из 100
— В чём исход? Свергнуть Кантакузина?
Дон Франческо отвёл глаза:
— Ах, не называйте имён, мессир, ибо стены имеют уши, надо соблюдать осторожность... А на ваш вопрос я отвечу так: основная цель — примирить католичество с православием. Остальное — только ступени к этому.
— Мне такая задача по нраву. Христиане должны объединиться. Турки наседают, и без помощи всей Европы мы не удержим империю.
— Значит, надо действовать заодно, — протянул ему ладонь итальянец. — Что желаете вы в качестве награды?
Тут бы Феофану сказать: руку вашей дочери! — но послушник потупился, начал лепетать что-то несерьёзное:
— О, синьор Гаттилузи, я и так сверх меры вознаграждён — вашей добротой и возможностью посещать ваш дом...
— Хорошо, о награде поговорим позже. Лишь бы дело выгорело. Славою сочтёмся!
В общем, Дорифор волею судеб стал «двойным агентом» (как мы выразились бы теперь): представляясь шпионом Патриарха у генуэзцев, разглашал только то, что ему подсовывал консул. В результате и волки были сыты, и овцы целы. А художник слыл «своим человеком» и среди овец, и среди волков.
Между тем портрет Летиции был закончен. Всех, кто видел его, он буквально завораживал — и похожестью на оригинал, и какой-то обобщённостью образа. Вроде бы — вольная фантазия на тему «молодая кокетка из семьи банкира». А почти что живые глаза наблюдали с доски за зрителем, под каким углом тот ни становился к картине, словно говорили: «Не уйдёшь, дурачок, и тебя покорю, и любого другого, если захочу!» Гости цокали языками, утверждали, что этот Софиан — вровень с Дуччо, Чимабуэ и Джотто. Но послушник, слыша похвалы, лишь краснел и конфузился.
Не понравилось творение только одному человеку — Пьеро Барди. Он сказал, что Летиция изображена плохо, чересчур вульгарно, словно издевательски, красота юной девушки не передана, так что восхищаться ею не хочется. Дочь Гаттилузи ответила:
— Вы несправедливы, мессир. Я такая и есть, как нарисовал Феофано, эгоистка и стервочка. Но при сем — несравненная эгоистка и очаровательная стервочка. Разве нет?
— Глупости, мадонна: живописец не должен изображать недостатки людей — потому как пороков хватает и в жизни. Для чего их множить? Живопись недаром называют «бель арт» — изящное искусство, ведь она должна нам являть образцы красоты, совершенства. Как античные статуи. Софиан ваш — ремесленник и мазила.
— Значит, не хотите купить портрет, чтоб повесить у себя в спальне и, разглядывая его, думать обо мне?
Барди рассмеялся:
— Я монеты ломаной не дам за такую дрянь. И к тому же, для чего портрет в моей спальне, если вскоре в ней окажетесь вы сами?
Генуэзка вспыхнула:
— Вы уверены?
— Да, не сомневаюсь.
— И напрасно. Мы помолвлены, но не обручены.
— Разорвать помолвку вам отец не позволит.
— Я и не спросясь его могу это сделать.
Пьеро сдвинул брови:
— Не играйте со мною, синьорина Летиция. Если рассержусь, то уже не прощу обиды. А отцам нашим ссориться негоже — их раздор не пойдёт на пользу Галате.
— Так вы женитесь на мне лишь для пользы Галаты?
— Нет, не только. Сами знаете. Но и благоденствие нашей фактории для меня на одном из первых мест.
— Очень мило: укреплять собой и своей единственной жизнью прочность фактории! Я-то думала, вы хотите сделать меня счастливой.
— Я и сделаю вас счастливой. Не могу не сделать.
— Поживём — увидим.
Сын начальника полиции хмуро произнёс:
— Наша с вами помолвка — в силе?
Девушка поморщилась:
— Я же говорю: поживём — увидим.
— Хорошо, если вы желаете, я куплю портрет и повешу в спальне.
Та расхохоталась:
— Нет, синьор Барди, одолжений ваших уже не надо. И портрет отныне не продаётся. Он мне дорог как память.
— Память? Интересно, о чём же?
— О прекрасных днях беззаботной юности.
Вскоре Гаттилузи в тайне ото всех на своём корабле отбыл из Галаты на остров Тенедос. Предстояли переговоры с Иоанном V и бывшим Патриархом о решительных действиях против Кантакузина.
6.
Феофан, отметив семнадцатилетие, с увлечением помогал Аплухиру выполнять заказ в монастыре Хоры. Основные площади церкви были покрыты мозаикой, созданной лет тридцать назад, — несколько евангелических сцен и апокрифов[4] из жизни Девы Марии. Богомазам предстояло изобразить Успение Богородицы и вокруг Неё — апостолов во главе с Христом. Вместе с Филькой обсуждали композицию и характеристики главных фигур. Иисус должен был возвышаться над всеми и держать в руке спелёнатого ребёнка — душу Матери, отделившуюся от тела. Сгрудившиеся у гроба апостолы видят лишь покойную, и на лицах их — скорбь, смятение, ужас, покаяние. В основном сюжет был одобрен всеми, разногласие вызвало предложение Феофана: снизу дать красное пятно — тонкую горящую свечку.
— Нет, — сказал Евстафий, — свечка как символ жизни не должна гореть, так как Пресвятая скончалась.
— В том-то всё и дело, — возражал Дорифор, — что скончалось тело, а Сама Она остаётся жить, и горящая свеча это подтверждает.
— И потом красное пятно внизу чрезвычайно эффектно, — поддержал его Филька. — Я бы дал и второе такое же, сверху, в виде шестикрылого Серафима.
— Вы тут напридумываете ещё! — разозлился мастер. — Я, конечно, против слепой прорисовки образцов, но не до такой степени! Хорошо, Серафим пусть останется, но не красный, а розовый, чтобы не мешал белоснежности одеяний Христа. А свечу рисовать не станем. Это лишнее. И вообще она запутает прихожан. На иконе не должно быть двусмысленностей.
Исполняли заказ весь май и половину июня. Патриарх Филофей, посетивший монастырь, лично принял работу и остался доволен. Когда ему представили богомазов, удостоил их кивком головы. Находившийся тут же Киприан улучил момент, чтоб шепнуть послушнику:
— Велено сказать, что тобою довольны. Все полученные сведения подтверждаются из других источников. Продолжай в том же духе, и Его Высокопреосвященство не забудет тебя в своей милости.
— Многие ему лета, — не особенно радостно отвечал Софиан.
Мысли живописца занимала уже другая идея: расписать в Галате только что отстроенную православную церковь. Но, по правилам и уставам тогдашней Византии, он не мог заключать договора на подряд, так как не был ещё принят в корпорацию живописцев, даже не назывался подмастерьем. Значит, предстояло уговаривать Аплухира — подписать документы за него. А захочет ли мастер брать на себя лишнюю ответственность? Феофан не знал.
И действительно, разговор вышел непростой, у Евстафия появилось несколько возражений: мол, и времени на всё не хватает, мастерская еле справляется с нынешними заказами, и своим добрым именем он рисковать не хочет — если Дорифор станет выполнять фрески вместе с Филькой, без него.
— Мы покажем все эскизы заранее, — наседал племянник Никифора, — согласуем с вами, учитель. Никаких не допустим вольностей. В точности исполним ваши поправки. — А в конце добавил: — Вы своим недоверием раните меня.
Мэтр вспылил:
— Вот ещё, подумаешь, нежности какие! Я его раню! А запорете работу — чья тогда выйдет рана? Не моя ли? — Посопел, подумал и сказал добрее: — Ну, допустим, соглашусь подписать пергаменты... Как разделим полученные деньги?
Сын Николы пожал плечами:
— О деньгах, признаться, пока не думал. Назначайте сами.
— Мне — две трети суммы, треть — тебе и Фильке.
— По рукам.
У опекуна отвалилась челюсть:
— Ты согласен?
— Да, а что?
— Но ведь это явный грабёж с моей стороны! Я сказал нарочно.
— Почему — грабёж? Поручительство дорогого стоит.
— Дядя твой Никифор тебя бы не понял. Вот уж кто денежки считал!
— Значит, я не в дядю. Мой отец Никола относился к деньгам легко. Есть они — прекрасно, нет — переживём.
4
апокрифы — произведения иудейской и раннехристианской литературы, не включённые церквами в канон.