Страница 55 из 55
Задача «самосохранения своего духовного типа» — высшая для отдельного человека и для всего народа. Иркутские писатели (без всякой, заметим, слащавой идеализации) и смогли указать всем нам, что пока наш духовный тип сохраняется (несмотря на распад личности, который зафиксировала современная городская проза). Мы еще едины «в породе». И как-то особенно ясно эту нашу особую «породу», свою «родову» я почувствовала в любовной повести Анатолия Байбородина «Елизар и Дарима». Два мира (русский и бурятский) во всей своей самобытной красочности предстанут пред читателем в молодых, страстью охваченных героях. Два мира переплетутся в истории этой любви и, слившись, сомкнувшись, опалив судьбы друг друга, вновь обретут в разъединении свой покой и свою полноту. И пусть на бурятской свадьбе (обряд которой в точных психологических картинах дан писателем) к русскому парню отнесутся с почтением, и пусть русскую песню, которую он запел, подхватят многие в застолье — все равно не простят Елизару, умыкнувшему (соблазнившему) Дариму с этой чужой свадьбы; не простят его беззаконной любви. Их короткая общая потаенная жизнь, осуждаемая и русскими, и бурятами, быстро катилась под горку. А в окаменелом лице своей возлюбленной так и не смог углядеть Елизар своим ли ей стал, чужим ли оставался? Этот бесблагословенный «брак», украденный у судьбы, по законам не ими заведенного порядка и не мог закончится ни чем иным — не с Елизаром, а с парнем «одного с ней роду и племени» осталась смуглая девушка Дарима…Выгорит любовь к ней до тла, и будет казаться Елизару их тайная жизнь только сказочным красивым сном… Нет, не о «крови» эта повесть Анатолия Байбородина, а о духе, так как всякая его (духа) свобода связана определенными отношениями нравственности, строя чувств, да и попросту элементарными жизненными привычками…
И все же земля у нас общая — и для всех дышит она тонкими ароматами лета, ядреным духом зимнего мороза, скошенным хлебным полем и трудовым потом сильных мужчин, вечными — то милыми, то вызывающими в скачущих всадниках страсть и молодую любовную дрожь — просторами. Как отлична эта вольная воля, эта жизнь на земле от новой жизни тех нынешних героев, которые заняты изнурительным трудом «изменения среды» вокруг человека с одной целью, «чтобы чужая душа рассталась с деньгами». Иркутские писатели поймали в свою сети это чудо восторга перед тайной жизни, перед всем тем, что не имеет цены в денежном эквиваленте — не продается и не покупается. И только очами любви видится эта сродненность всего со всем, раскрывается невыразимая словами «души высокая свобода» (А. Ахматова).
2
Среди образов мира иркутской прозы, вошедших раз и навсегда в мою душу, я могу назвать и Совку (героиню одноименной повести Евгения Суворова). Наверное, повесть о Совке можно читать по-разному, но я читала ее именно как чудесное повествование о тайне любви — сокрытым зовом, но и чистым звоном, воплощающей тайну жизни. Совка — самый странный женский образ повести: образ, обжигающий своей нежной силой. Возможно, что только таким он — образ женственности — и может быть на земле. Но нет в нем никакой Вечной женственности эстетов-мистиков, никакой Прекрасной дамы декадентов, никакой публичной (на вынос) красоты нынешних полуголых мисс шоу-бизнеса.
Эта деревенская девчонка, кажется, вобрала в себя все великолепие своего скромного и подлинного деревенского мира: силу просторов и дали, горячие лучи солнца, особую музыку жизни, услышанную ею в простом и таинственном звуке пастушьего рожка. Она больше других любила все вокруг. Она восторженно-нежно принимала этот плен «утешного света» — ей казалось, что и «она сама превратится в дорогу или тропинку…». Может ли быть обычной судьба у такого создания, сотканного из любви и света? Нет, конечно, нет. Она трижды обронила свою любовь (все три мужа ее погибнут, первый — на войне). Она раздала им свою красоту, но не стала беднее. Она сохранила втайне свою детскую любовь к пастушку и вырастила (даже в разлуке) этой любовью в нем сильного мужчину. Ее любовь мужчина пьет как хмель жизни. Она воздвигнет в каждом из них дивный «сад», в котором и их собственная душа возрастает. Она подарит им такое утоление жажды земной любви, когда с «далью сливается улыбка», когда становится ближе весь мир, когда обернувшись в себя, обнаруживаешь там обволакивающее тепло безмерной жизни. Совка — это все женское. А потому история жизни и любви Совки станет преданием.
«Совка-царица, ходи всегда разнаряженной, ничего не делай, а мы будем смотреть на тебя», — скажет этими сберегающими словами (словами восторга и любования) своего героя Евгений Суворов. И завершит свое повествование голосом другого (молодого) героя: пусть в этом мире все меняется, сливаются деревни, зарастают тропинки, но «только бы осталась Совка». Останется Совка — будет чем утешаться мужскому сердцу, будет кому возвести нас на вершину собственных чувств. Тайна жизни — в даре любви. И столько победительной силы звучит в этом писательском утверждении и как бесконечно жаль, что количество людей, умеющих любить в нашем мире катастрофически сокращается. «Усохшее «я»«, сморщенное до жалких размеров потребления текстов и информации — разве способно оно к такому преклоненно-восторженному вскрику: «Совка — царица!»
Иркутская проза — это чуткий барометр твоей русскости, дорогой читатель. Иркутская проза — это проверка нашего реального живого интереса к русской литературе. Если такое слово нас не волнует, если эти герои нам не сродни, то значит — больны мы, а не русская литература. Но и у нас, потраченных душой, всегда остается возможность омыться чистой водой большой реки настоящей русской прозы.
2001