Снохождение

— Доброго вечера, мой легат.

Он был сам.

— Здравствуй, — предложил самое лучшее место в виде единственного стула, встав с него. — Садись, поболтаем, — сам сел на сложенные один на другой щиты.

Они сели друг напротив друга. Столом им служили сколоченные доски, поставленные на колышки, что забивают в землю для шатров.

— Наверное, думаешь, что я пригласил тебя… как это говорится…

— Моему легату виднее, зачем он меня пригласил. Я, в свою очередь, могу перенести то, что должна.

Он усмехнулся и вытащил на стол две бутыли.

— Не бойся. У меня две дочки, девятнадцать и шестнадцать — такие, как ты. Ещё, наверное, есть дети, но я без понятия, что они да как.

Миланэ кивнула.

— Расскажи-ка лучше о себе. Выпьем?

— Не посмею отказаться.

Их еженедельные посиделки в претории сразу превратились в традицию. Они садились и начинали беседовать обо всём на свете; под конец легат всегда напивался вдрызг и внезапно засыпал (за что каждый раз извинялся на следующий день); Миланэ, конечно, пила чисто символически. Она было посчитала, что он большой любитель виночерпия, но остальные дренгиры уверили, что обычно он вообще ни-ни. Поэтому в один из вечером она решилась об этом спросить.

— Ты так на меня действуешь, — ответил легат.

— Как? — опешила она.

— С тобой… освобождаешься, вот тут… — постучал себя по виску. — Не хочешь ни о чём думать. С кем я ещё здесь могу искренне поговорить?

Так было и в эту тёплую, глубокую ночь. У Миланэ целый день хранилось прекрасное настроение; немало этому способствовало то, что ровно через семь дней ей предписано уехать в Сидну. «Я возвращаюсь!», — тихо ликовала она. Легат где-то ухитрился раздобыть вполне неплохого вина для неё, сам же пил какое-то местное невообразимое варево. Ни он, ни она не говорили ничего, но понимали, что так они сидят в последний раз.

— Прошу прощения. Мой легат, сиятельная… Плохие новости, — вдруг вошёл один из когортенных.

— Что случилось? — спросил легат, и Миланэ впервые в жизни увидела, чтобы кто-то вмиг протрезвел.

— Прибежал раненный. Сообщил, что на северной дороге разбили обоз.

— Какой ещё обоз? Где?

— Возле овражного провала, на развилке.

Развернули карту. Командующий легионом никак не мог внять, какой обоз мог там очутиться. Северная дорога была непроходимой и дикой — это раз. Два — это обоз не появлялся возле их лагеря. И три — он вообще не мог там быть.

Привели льва. Тот воистину выглядел ужасно: грязный, израненный, еле стоял на лапах. Крупный и сильный с виду, он совсем сдал, и никак не мог внятно объяснить, кем является.

— Хозяйка погибла, хозяйка погибла, — только и повторял.

Легат поскрёб гриву.

— Хайти, возьми своих головорезов из первой и сходи туда. Да, лучников Харнаса не забудь.

— Толку там от них, — пожал плечами дренгир когорты.

— Что-то не так? Что-то неясно? — осведомился легат.

— Слушаюсь, мой легат. Ваалу-Миланэ, пусть сиятельная займётся этим… — он указал на раненого льва.

— Хорошо.

Она увела того в свой шатёр; заснул он вмиг, как только дотронулся к меховой накидке на кровати, каким-то неестественно быстрым и глубоким сном. Тем временем Миланэ полностью раздела его, осмотрела. Так, он явно от кого-то убегал: на спине виднелся знак сильного удара; также оказался ранен в плечо, но несильно, вскользь. За всё время он даже не пошевелил ухом — так сильно спал; в какой-то миг она посчитала, что вовсе умер, но напрасно.

Набросав всякой одежды и несколько шкур на два сундука, Миланэ прилегла поспать; казалось, она проспала лишь кратенький миг, как тут в её шатёр вошёл тот самый когортенный.

— Ваалу-Миланэ…

— Да-да, — резко встала Миланэ, притворившись бодрой и вовсе не сонной.

— Прошу преподобную поехать со мной.

**

Ранний рассвет.

Картина её взору предстала, конечно, ужасная. Хоть она и была на Востоке уже почти четыре луны, но настоящих картин смерти почти не видела, во многом благодаря везению — она служила легиону, который сейчас отдыхал от походов. Этот странный обоз состоял из одного, очень богатого дилижанса, уже разбитого и разграбленного дочиста, да большой повозки со всякими вещами, которые были разбросаны по дороге и лесу. На земле осталось десятка два львов; все вооружены и в доспехах, но это были не воины Легаты, а личная охрана.

Воины выставили охранение, осматривали убитых, пытались найти какие-либо бумаги и переворачивали оставшиеся вещи.

— Как ужасно… Кто эти Сунги? — спросила Миланэ, когда они с когортенным приехали к месту.

— Выясняем.

— Всё очень плохо, но… чем могу помочь, сир Хайти? — спросила она, держась за его плечи.

Он соскочил с фиррана и помог слезть молодой Ашаи. Фирран зарычал, обнажив клыки.

— Нэй, нэй… — когортенный потрепал его по гриве, ибо фиррана волновал запах крови. — Пошли, сиятельная. Тут всё непросто, есть кое-что. Точнее, кое-кто.

Миланэ заметила, что недалеко от дилижанса собрались львы. Все они глядели вниз, но она не могла увидеть, на что именно; кто скрестил руки, кто чесал гриву, кто негромко переговаривался. Узнала командира второй когорты, потом ещё нескольких дренгиров, затем заметила и самого легата.

— Мой легат, наша Ашаи здесь.

— Хорошо, — негромко ответил легат Уруз. — Ваалу-Миланэ, надо бы сюда подойти.

На земле лежала молодая львица; как загнанный зверь, она смотрела снизу вверх с полуоткрытым ртом и прижатыми ушами. Собой она прикрывала кого-то, вцепившись в окровавленную одежду когтями, выглядела крайне неважно, нос её почернел, она сильно дрожала то ли от холода, то ли страха.

— Не подходите, не троньте, — хрипло повторяла. — Нельзя. Не подходите, не троньте…

— Вот, вот, посмотри, вот пришла Ашаи-Китрах! Посмотри, подними голову! — спохватился один из дренгиров; было ясно, что он провёл немало времени, упрашивая её сдаться и дать себя забрать от того, кого она прикрывала. Удивительно, но никто не делал насильных попыток убрать её от мёртвого тела.

Миланэ присела возле на одно колено.

— Что случилось? — дотронулась она к щеке львицы, но та с необычайной силой отпрянула.

— Ты Ашаи? — насторожилась; в глазах затеплилась жизнь и хоть какое-то осмысление окружающего.

— Да, Ваалу-Миланэ-Белсарра, Сидны дисциплара. Несу служение в этом легионе. Кто ты и кто под тобой?

— Это наша госпожа. Её убили, — ответила львица, причём с таким безмерным удивлением, будто бы их госпожа была бессмертной и вдруг случилось невероятное.

— А кто твоя госпожа?

Какие-то мгновения от неё не было ответа.

— Вестающая, — она приложилась щекой к мёртвому телу. Миланэ попыталась забрать её прочь, но львица воспротивилась. — Нельзя…

Впрочем, слова были сказаны слабо, а противление — мягким.

— Мне можно, я Ашаи, — успокаивала Миланэ, взяв её за подбородок. — Я — мастерица траура. Мне можно. Мне можно. Заберите её…

Воины с готовностью забрали, взяли на руки и унесли.

— Наконец-то, — вздохнул кто-то из львов.

— Ваалу-Миланэ, она нам говорила, но мы не очень верили. Это действительно Вестающая? — спросил Уруз.

Дисциплара ответила не сразу — осматривала погибшую. Стройная львица тёмной шерсти в некогда превосходном наряде, совсем юная; лицо её сильно обезображено с левой стороны, руки, намертво сложенные у живота — в крови. Пояс разорван — с него сняли кинжал-сирну, стамп и вообще всё, что только можно снять ценного. Серебряного кольца сестринства тоже нет, но Миланэ заметила явный след от него, ведь кольцо Ашаи-Китрах почти никогда не снимают.

— Нет, это не Вестающая. Она ещё не прошла Приятия… Она слишком молода. Это ученица Вестающих.

Легат прикрыл ладонью глаза и с шумом вздохнул. Воины зашумели:

— Почему она не давала её осмотреть?

— Ты что, не знаешь? К Вестающим нельзя прикасаться без разрешения, — зашумел кто-то сзади.

— А если умерла, тогда можно?

— Ну, видишь… наверное, и к мёртвым нельзя.