Снохождение

Миланэ действительно бросила кошель в сторону, на край стола.

— Это — уже не мои деньги, — обратилась она к стражам. — Я их оставлю здесь: заберите себе или отдайте в казну. Посчитаем, что ничего он не украл. Не держите его: пусть отходит прочь на четыре стороны.

Первый страж сидел на лаве напротив, глава стражи опирался о свой стол. Двое вмиг встали, не веря собственным ушам.

— Сиятельная, — подошёл к ней глава, начав так, словно хотел кротко усмирить безумную, — но он уйдёт и продолжит воровать у других. Мы ведь этого не можем допустить, правда?

Но Миланэ лишь взмахнула ладонью прочь, потом скрестила руки, заложив лапу за лапу.

— А пусть ворует. Не сворует всего, не наворуется, — усмехнулась с презрением. — Те, у кого отберёт, рано или поздно обретут снова и не вспомнят о нём, ибо у них будет то, что причитается. Он же, сколько бы не отобрал, ничего не получит — песок сквозь пальцы будет сочиться, только так. Глупый и шелудивый, он снова попадется на своём воровстве, его более никто не пощадит.

— Такие недостойны ходить по земле. Ловишь их, ловишь… Это неправильно.

— Пусть так. Но его мать и отец полагали по-иному, они дали взглянуть на этот мир. Его же кто-то взрастил, кто-то смотрел на него с надеждой. Будем же иметь уважение к этому. Я львица, мне ведомо, что дать жизнь много трудней, чем отобрать её.

Указала на него всеми пальцами, вытянув когти и склонив голову; камушки-хризолиты на подвесках серьг засверкали от случайных лучей солнца.

— Ты — не Сунг. Не смотри на меня, не подходи ко мне, — так запретила ему. — Ты — не сын своего отца. Так тебе говорит Ашаи-Китрах. Ты купил свою жизнь за семнадцать тысяч восемьсот ворованных империалов. Можешь возгордиться своей ценой. Дорогого стоишь.

Юный лев уже вовсю плакал, сполна чувствуя страдание в безжалостном мире.

— Не хочу так жить! Не будут так жить! Не давай им денег, я украл деньги! Я сын своего отца! — пытался оправдаться он хоть чем-то.

Удивилась Миланэ:

— Не оставлять деньги? Ты отказываешься от моей милости?

— Не оставлять! Я украл! Я!

— Ты отправишься на каторгу либо умрёшь в таком случае, — нахмурилась, причём левый глаз сделался мрачнее правого.

— Я лучше умру! Я сын своего отца! И матери тоже!

— Как хочешь. Ты выбрал свою судьбу.

Без всяких сомнений Миланэ взяла перо, обмакнула его в страшную ёмкость, отдалённо напоминавшую чернильницу, и споро принялась писать своё обращение к стражам и просекутору о покушении на собственность Ашаи. Подкреплённое стампом, такое обращение — грозный документ, а не кусок бумажки; согласно законам Империи и привилегии доверия сестринства Ашаи-Китрах, судья может даже не вызывать Ашаи для разбирательств на суд, достаточно её письменных заверений.

Взяла тяжёлый стамп, примерилась и свершила сильный оттиск красным чернилом-киноварью. Львица, кифара, плектр.

Документ выставила перед собой и буднично зачитала:

— Кража огромной суммы в размере семнадцать тысяч восемьсот империалов золотом, угроза расправой львице сестринства Ашаи-Китрах, хула на дух Сунгов, сквернословие на сестринство, явное знакомство с нечестивыми взглядами на веру, попытка к бегству, попытка поджога помещения стражи путём опрокидывания чаши с огнём на бумаги. Всему я, Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи, Сидны дисциплара, была верным свидетелем. Явные преступные склонности и опасность для всех верных граждан Империи. Прошу рассмотреть вышеизложенное согласно законов Империи и верным способом отсечь сего топтателя законов и нравов Сунгов от всякой жизни в добром обществе.

— Грязная лживая тварь! Я только украл деньги, я ничего не хулил и не жёг! — яростно встал Райнар, но тут же получил удар под дых и осел.

Миланэ вздрогнула от такого насилия, взмахнула первому стражу, мол, не бей, оставь.

— А я что говорила. Натурально, сквернословие, — так закивала.

Обращение она положила на стол главы стражи; маленьким, незаметным кивком головы позвала того за собой. Вор и первый страж остались наедине, а Миланэ с главой стражи вышли в коридор и начали направляться к свету выхода; но тут она остановилась сама, остановился и он. Прежде чем говорить, выдержала небольшой миг.

— Там совсем другое написано.

— Пусть сиятельная простит, не совсем пойму…

— Только не говорите правды, предавая его позже суду, — Миланэ смотрела на него, играя серебряным кольцом на безымянном пальце. — Не убивайте. Деньги не стоят этого.

Состроив скептическое выражение, глава поста посмотрел в сторону, заложив мощные руки за пояс.

— Видящая Ваала слишком милостива к этому отбросу.

— И пусть. У меня скоро Приятие — не хочу омрачать его. У нас есть традиция, по которой перед Приятием прощаются все обиды, а всякое зло обозначает дурной знак.

Ваалу-Миланэ, конечно же, привирает: помине нет и не было такой традиции.

— Жаль, что так случилось.

— И я не могу поверить.

— Мда уж, бывает. Насколько я понял, сиятельная вначале выгораживала воришку, — не забыл страж этой обиды.

— Пусть лев мне простит нетерпеливость в словах. Я виновата перед всеми здешними стражами, ошибалась, признаю. И благодарна за то, что уберёгся подарок моего патрона. Моя благодарность не забудет этого.

— Пустяки, служба такая. Как я люблю говорить — доверяй, но проверяй, хе-хе-хе, — засмеялся глава и сделал шаг навстречу выходу, намекая на то, что разговор затянулся.

Но Миланэ не сдвинулась с места. Ещё не всё.

— Это хороший урок для меня. Лучше не придумаешь.

Вынув кошель, она без скрытности медленно отсчитала десять золотых, умотала их в первый попавшийся кусочек ткани (такие она всегда носила в сумке). Миланэ, дочь торговцев и хозяйственников, хорошо умела давать благодарства-подарки-взятки-откупы, прекрасно чувствуя нужные моменты и правильные способы; всё это, умноженное на чувствительность, ум и такт Ашаи, не раз помогало в жизни. Подошла к нему вплотную, на расстояние очень близкого знакомства и поцелуев, левой рукой обняла его плечо, а второй заложила свёрток сзади за пояс.

— Вам всем за хлопоты. Моя благодарность. Не убивайте. Попугайте и отпустите.

— Ээээ, на службе, это самое… не это… не беру, — сказал он, просто чтобы хоть что-то сказать.

Миланэ медленно пошла к выходу.

— Это благодарность. Ашаи отказывать нельзя. Пусть лев берёт-берёт. Я настаиваю.

— Что ж…

— Лишь не убивайте, не сдавайте на каторгу. Не омрачайте мне Приятие, хорошо?

— Не убьем, не сдадим, — заверил глава. — Пару неделек поработает, да и всё.

— В рекруты сдайте. Пусть по следам отца идёт.

— Да кому он там такой гнилой нужен.

Вышли на улицу, к тёплым ветрам из южных степей; прямо у порога пронеслось перекати-поле. Миланэ взглянула вверх, и небо показалось ей настолько огромным и свободным, что она аж вздохнула от томления, а по спине, от ушей до хвоста, прокатилась волна озноба.

— Милосердна всё-таки преподобная. Очень милосердная. Слишком милосердная к этой собаке. Пусть простятся мне такие слова.

— У каждого свой порок.

— Его пороки слишком вредны.

— Я о себе.

К зданию стражи уверенным, топчущим всё на пути шагом направлялся Хайдарр, желая вмешаться и узнать, надобна ли его притягательной Миланэ какая-либо помощь, потому что он готов отрубить головы всем её недругам.

— Ну, чего там? — требовательно, с напором спросил он.

— Всё хорошо. Деньги вернули, вор пойман, можно ехать дальше, — тут же сказала-успокоила Миланэ. Обратилась к главе поста: — Благодарю за защиту и помощь. Сильного льву дня.

— Верен делам Императора, — несильно, формально стукнул себя по груди. — Красивого дня для сиятельной.

— Идём, — заторопился Хайдарр, желая её уберечь, как маленькую.

— Меня уже все заждались? — улыбнулась она.

Глава поста вернулся обратно, в свою вотчину. В коридоре перепрятал деньги, предварительно пересчитав (тысяча империалов!) и по привычке попробовав на зуб (доверяй, но проверяй).