Снохождение

Гул в ушах стих, колючая вода стекла по телу вниз, ничего не произошло. Она, сновидящая, и дальше созерцала чёрные камни в жутко искаженной перспективе и ничего более. Потом прямо перед нею упала толстенная книга, которую пришлось поднять с чёрной, песчаной земли, но на всех её страницах, отдающих тихим сиянием, было лишь одно слово: «Имя». Имя, имя, имя. На каждой странице.

Пришедшее безмолвное знание оказалось сложно облачить в слова; тем не менее, основная суть стала ясной: с Ваалу-Фреей, безусловно, как и любой Вестающей, можно побеседовать в снохождении; только тайна в том, что совершить это чрезвычайно непросто, и скорее ты сможешь ворваться в сон простого льва и простой львицы, чем достучаться к Вестающей; это будто бы искать кого-нибудь в огромном городе, не зная ни места жительства, ни внешнего вида особы. Безусловно, Фрея доступна, но только для тех, кто знает, как её найти, а остальным путь заказан.

Чёрный мир взимал за свою извечную услугу — верную отдачу безмолвного знания — весьма немалую плату. Чувствуя великое истощение сил, Миланэ было собралась домой, в тело о двух лапах, двух руках и хвосте, как тут снова её начало уносить, но не вверх, как обычно бывает при выходе, а назад и вниз, со сверкающим звоном. Миланэ явно бросало не туда, куда она намеревалась попасть, и это впервые за всё снохождение вызвало ползущий страх, быстро перерастающий в сложнопреодолимый ужас, столь знакомый всем сновидящим. И вот так, терзаемая тревогой, она распласталась навзничь в белом мире сверкающих небес. Миланэ не совершала попыток подняться: ей было хорошо и утомлённо.

Казалось, прошла вечность, как тут над нею склонились две высокие львицы белой шерсти и совершенной красоты. Они присели возле на колени, а Миланэ спросила их мыслью:

«Где найти львицу Фрею, Вестающую Ашаи-Китрах, дочь Сунгов?»

«Их не бывает у нас, к нам попасть с ваших миров — много силы истратить. Им запрещено посещать наш дом», — отвечали они.

«Кто им запретил?»

«Они сами. Им невольно обессиливаться понапрасну, ибо всякая из них страшится одного — перестать вестать».

«Так где найти их?»

«Неоткуда знать — прячутся они».

Миланэ ещё что-то хотела спросить, но её, очевидно, изгнали из сего мира; но зналось — изгнали вовсе не со зла, а от великого сострадания и жалости, ибо останься она там ещё, то не смогла бы возвратиться домой от сей истомы, блаженства и усталости, и так бы погибла, растворившись в Тиамате, а наутро Раттана обнаружила бы свою хозяйку мёртвой в постели, и все бы сетовали, что вон, ещё одна Ашаи умерла во сне — так их забирает Ваал к себе.

Пора домой, не так ли?

Нет, не так ли. Вокруг словно из-под воды — нестройно, туманно и волнисто — явилось то, что Миланэ доселе не видала. Красно-жёлтая «земля». Чернота неба с мириадами невероятно ярких звёзд. Огромное солнце этого мира. Обелиск фантастической, неимоверной высоты, вокруг которого вьются синеватые огоньки.

Осознание стало слабым, будто чужеродным, и она в каком-то смысле прекратила быть собой, превратившись в чистое восприятие. Видение было настолько монументальным, что подавляло любую волю, любое «Я»; и, верно, она так бы и забыла о себе и осталась здесь, если бы не на миг возникшая мысль, что есть где-то такая львица, которую зовут Ваалу-Миланэ-Белсарра. Я? Я! Мне надо домой, я соскучилась по дому, надо возвращаться! И сразу, как только вспомнила о себе, начался знакомый взлёт вверх… наконец-то… домой.

Она понимала, что попала в тот мир по случайности; будто падая с мирового древа, она ненадолго зацепилась на одной из ветвей, к которой в обычном случае не долезешь, и чуждость всего виденного лишь доказывала, что там она была лишь случайной гостьей — там нет ничего хотя бы близко львиного.

Ой-ёй. Здравствуй, мир вязкой серости и слабости внимания. Что вокруг? Тёмный, хвойный лес гор, ничего более; сама Миланэ — на небольшой полянке. То ли сумерки, то ли рассвет — попробуй пойми из-за жидкого тумана.

И всё бы хорошо, но лес пленил, а она давно обессилела. «Может, я на самом деле всё время и жила в сем лесу? Может, вернулась домой?». Вмиг явилась иная личность, иная Миланэ, которая имела свою предысторию и жизнь; оказывается, она — супруга главы небольшого прайда, ушла на ритуальную охоту начала Луны Изобилия и потерялась в слишком далеких землях. И та, что была Ашаи-Китрах, яростно сражалась с тою, которая была первой львицей-супругой, а некая третья, очень тихая сторона её естества, тише вздоха и камня наблюдала за этой борьбой.

Но тут вздрогнула земля, наваждение ушло и сознание Миланэ прояснилось настолько, сколь оно вообще может быть ясным в снохождении.

— Фрея-Вестающая, отзовись мне, Миланэ!

Земля ещё раз вздрогнула, будто кто бил её исполинским молотом. Сновидящая львица духа несколько раз обернулась на месте, но кроме леса не было ничего. Вдруг при следующем повороте она заметила льва, что стоял поодаль, в десятке шагов; он словно поджидал нужного мгновения, чтобы подкрасться сзади, и лишь только её осмотрительность позволила вовремя разоблачить его намерение. Лев был привлекательным и страшным одновременно: очень высоким, большим, с хищной прорезью глаз и бесконечно уверенно-нахальной улыбкой, приглаженной гривой внушительной длины, темноватым. Кроме того, он оказался совершенно и неприлично нагим, но в руке держал большой меч; значительно больше, чем Миланэ видела в жизни.

Чего врать: Миланэ сразу чуть притрусила и заосторожничала при виде такого самца, причём не от явного страха, а от чистого инстинкта самки, зова крови, готовая следить, слушать и внимать тому, что он будет делать-говорить. Словно учуяв её зажжённую кротость, тот улыбнулся ещё нахальнее и пошёл прямо к ней:

— Ты воззвала к Вестающей, милая? Ступай ко мне, проведу.

Миланэ не стала этого делать, а вместо встала полубоком, недоверчиво, обвив лапы хвостом, будто молодая и стеснительная маасси. Лиша-аммау — так зовётся эта классическая поза, которая в среде Ашаи-Китрах считается манерной и наивной одновременно.

— Корись! Ты зовёшь моих вернейших вестниц, моих служанок, моих рабынь. Ты сама надлежишь к самкам, что ублажают меня. С детства надлежишь! Сюда! Ко мне!

— Не хочу к тебе, — ответила Миланэ.

Он помотал головой и свершил броский жест рукой, будто она сказала нечто крайне глупое и неприличное.

— Силы ты берёшь от меня, — приближался он. — Свой огонь ты берёшь из меня. Не строптивься, услужница. Подойди ко мне, я так тебе велю — соединишься со мной.

— У меня есть тот, к кому я подойду, — ещё тише молвила Миланэ.

— Поклянись в верности мне — Ваалу! — дочь Сунгов, безгривая!

Лев встал перед ней, навевая страх.

— Служанка, что решила отрицать хозяина. Неслыханно. Сейчас я укажу твоё место. И я пощажу тебя, если вовремя отбросишь глупости. Криммау-аммау передо мной! Пади ниц.

Ещё миг — и он набросится на неё. Наверное, чтобы душить. Как Арасси.

Вдруг это очень разозлило Миланэ; нет, не так — привело в дичайшую ярость. Она так пытается найти Вестающую, чтобы доказать ей, чтобы поговорить с нею, чтобы спасти своего Амона, а этот жалкий и тщетный фантазм, пытающийся прослыть ужасно-могущественным, мотается у неё под хвостом. Тщетно всё! Не достать и отсюда Вестающих. Пожалуй, не может она достичь их вообще — что-то ей неведомо. И это всё он, он повинен, этот недоносок духа, жуткое творение глупых и слепых душ, ухвативший чужие, чистые души; ему служат его лучшие дочери, Вестающие, его именем прикрываются и властвуют над Сунгами, имея всё, что имеют. Это он удушил Арасси, что не сумела сопротивляться, не сумела сжечь свою веру в сердце.

Миланэ он перестал быть страшен — он стал отвратителен. Он даже не был достоин того, чтобы вытащить кинжал. Она присела к земле этого мира и тут же возле ладони явился светящийся камушек, ведь самый жест презрения — бросить камнем.

— Уходи прочь, не дерзи мне, львина.

Задрожала земля, раздался жуткий звук, будто обрушивается всё живое и неживое. Лев-фантазм весь вспыхнул огнём.