Снохождение

Упорство, достойное восхищения!

— Миланэ, послушай. Это я… — она запнулась, потому что хотела сказать «наставница Амалла», но передумала. — Амалла. Всё будет хорошо. Слышишь? Всё будет хорошо. Я уже… выясняла. Всё обойдется. Не переживай.

Выждала, повременила, глядя на недоумевающую и немного рассерженную Манзанни, которая раньше никогда не видела таких трюков на втором испытании учениц.

— Не отвечай, — чуть погодя, сказала Амалла, хоть никто и не отвечал, — тебе нельзя.

Громко и тяжело выдохнув, она ушла прочь от дверей.

Миланэ, сонная и безучастная, незамедлительно открыла дверь Кругу Семи перед рассветом; троекратный, противный стук о железную пластину на дверях, в которую стучали специальной ритуальной сирной с большим набалдашником на рукояти, вывел её из полудремы, которой она предавалась, облокотившись о стол. Она устала и хотела спать, совсем не чувствуя торжества момента, как иные ученицы, полагая лишение сна изощрённой пыткой перед неизбежным.

— Всё ли ты обдумала, ученица?

— Да, наставницы, — облики наставниц сливались в одно большое, малоинтересное пятно.

— Желаешь ли ты стать сестрою-Ашаи, ученица? — торжественно спросила другая.

— Да, наставницы, — блекло ответила Миланэ, еле подавив зевоту.

— Тогда пойдём с нами и Ваал примет тебя.

— Да будет так.

Они молча вышли из Аумлана, чей силуэт в раннем утре казался зловещим и безрадостным. Занимался рассвет, багровели тучи.

Миланэ понятия не имела, куда её ведут — место третьего испытания хранится в тайне. Но в её случае секрет лишь в том, в какое именно из семи Обретений её отведут; именно так именуют круглые, закрытые сооружения, созданные для третьего испытания и только для него. Из сестёр Круга Семи она никого не знала, кроме одной (поверхностно), остальные были из других дисциплариев или на служении; оказалось целых две свободных Ашаи-Китрах. Таких в Империи большинство: воспитанниц дисциплариев всего лишь треть… но эта треть имеет много больше влияния, чем «простые» сестры. Заметно, что свободные держатся чуть особняком.

Сёстры с интересом поглядывали, что переносица у Миланэ окрашена в красное; цвет сильно поблек, пигмент растёкся, превратившись в ярко-кровавые потеки, и теперь Миланэ выглядела скорее устрашающей воительницей древнего прайда, нежели ученицей-Ашаи, заканчивающей обучение последним экзаменом. Но стирать всё это нельзя до самого конца.

Ей не дали насладиться молчаливой прогулкой — местом третьего испытания оказалось ближайшее к Аумлану Обретение, находящееся на небольшом возвышении возле озера. На входе — два воина: они стерегут от посторонних. Вошли в аванзал; кто-то из наставниц подсказал Миланэ пойти переодеться, когда она попыталась вместе с ними в колоннадный зал, в святая святых всякого Приятия, и это было немного нелепо и конфузно. Cразу свернула налево, где находилась маленькая, неприметная комнатка, вход в которую прикрывала щупленькая дверца; её проём инстинктивно заставлял пригибаться при входе.

Оказывается, ей заботливо принесли узел вещей, о котором она уже и напрочь забыла — отлаженный многими сотнями лет порядок предусматривал любую мелочь. Миланэ сняла совершенно всё, переоделась в белую тунику, а из неё выпал северный амулет.

— Ты мой милый, — грустно улыбнулась она, подняв с пола и погладив, словно живое. — Всё меня преследуешь. Зачем только брала тебя у Хайдарра?..

Надевать, конечно, не стала. Велик риск, могут обнаружить сестры Круга, она оскандалится ещё живой. А будет мёртвой — так кто с неё спросит?

— Побудь здесь, пожалуйста.

Бросила его на пласис, который ранее аккуратно сложила.

Страшно не было. Ничуть. Даже подскакивало внутри некое страшноватое любопытство. Вообще, всё стало напоминать театр, абсурд, игру, в которую до конца не можешь поверить.

Вроде как следовало посидеть с собой наедине, вспомнить, что надо; но на месте усидеть невозможно, мысли разбегались. Посмотрела по углам, выглянула в неприютное окно. Потянулась вверх, зевнула, провела руками по талии и бёдрам, топнула лапой, вздернув подбородок вверх. Посмотрела на кончик хвоста — не измарался ли?

Ну, пора.

Сильно возострились чувства, как-то нюх, слух, зрение; она слышала отчётливо, как бьётся сердце и струится воздух, каждый шаг казался длинным, очень длинным и долгим; видела, как сёстры Круга Семи встали в стройный полукруг и смотрят в свете огней-факелов, смешанным с рассветной мглой мира, видела ажурный пьедестал на тонкой ножке, где чаша с сомой, видела ложе в центре залы, похожее то ли на каменный склеп, который делают патрицианские роды, то ли на алтарь варварского божества, которому приносят жертву, и Миланэ подумала, что она очень даже подходит на роль жертвы Ваалу, таковой является по сути, хотя ясно говорится в вере Сунгов, что никаких жертв Ваалу не требуется, ибо Он — дух Сунгов, Он питается совсем иным, Ему нет дела до даров; ложе укрыто простой белой тканью, и на него придётся лечь, когда лапы уже не будут держать, а это пройдёт, сколь известно, четверть часа, максимум — полчаса (для самых крепких телом учениц), а лапы точно не будут держать, ибо сома — жуткое вещество, почти яд, вгоняющий тело и душу в глубокую бездну. Но не только они смотрели на неё, но и Миланэ — на них; её эмпатия обострилась до предела, и она могла бы поведать очень занятные вещи о сёстрах Круга Семи, если бы кто спросил; к примеру, вон эта, по центру, первая среди равных в Кругу, разменявшая шестой десяток, со смешным щербатым носом и почти рыжего окраса, имеет трёх детей, безумно беспокоится, что они ещё не подарили внуков, а к этому Приятию относится с большим, привычным, заученным безразличием. На всех она смотрела безо всякого пиетета, а с чувством, близким к презрению. Это было презрение той, кто отважилась на очень гордый и безрассудный поступок, и Миланэ хорошо ведала, что никакая из них не проходила через такое, ибо все они живы и здоровы, и будут жить-здравствовать далее, когда её, мёртвую, унесут отсюда, чтоб торжественно сжечь.

«Кровь моя, неужели никто, никто не предчувствует? Почему они не видят моей поверженной души?»

Миланэ уже не помнила, как молча преклонилась, как говорила церемонную фразу о готовности к верному служению, а наставницы отвечали, и так далее, и тому подобное; лишь в какой-то момент реальность ворвалась в сознание, когда кубок с сомой очутился в ладонях, и вот она стоит, уставившись на тёмно-зелёную жидкость с хищным поблеском на поверхности, а все сёстры Круга преклонились в криммау-аммау. И теперь. Ей. Надо. Всё. Это. Испить.

Сома прохладна, вязка и приторно-сладка на вкус, следы горечи. Вдруг Миланэ оживила яркая вспышка надежды, пока пила, закрыв глаза и отрешившись от мира: яд не может быть таким… таким… таким простым по вкусу, напоминающим сильно подслащённый, горьковатый травяной чай, только очень густой.

Поставив чашу обратно на пьедестал, Миланэ залихватски утёрлась ладонью, чем, наверное, немало удивила сестёр Круга и встала, выставив левую лапу вперёд и не зная, что делать с собой дальше. Эта часть Церемонии Приятия всегда оставалась для учениц глухой тайной. «Что происходит, когда испита сома?», — вопрос оставался без внятного ответа. Никаких поучений о том, что делать, что говорить, как себя вести после принятия сомы, не существовало.

Конечно, всё куда проще, чем кто-то может себе представить. По тайным канонам, в которые посвящены только сёстры-Ашаи, но не ученицы, следует позволить испытуемой всё, что угодно, как-то: разговоры на возвышенные темы, игру на инструментах, наставления на будущую жизнь, сложение стихов, цитирование классических текстов и размышления об этих цитатах, рассказ поучительных историй… Вот так чинно должно проходить время, пока испытуемая не ощутит явное действие сомы, потом она спокойно уляжется и с умиротворённой улыбкой уйдёт в иное состояние сознания — на встречу с Ваалом.