Снохождение

— Ты ещё хранишь тот северный амулет?

— Да. Мне его дал один лев, мы обменялись памятью. Такие вещи нельзя бросать, даже если они кому-то не нравятся.

— Ничего нельзя бросать лишь потому, что это кому-то не нравится.

— Верно. Но за всё можно поплатиться. Тот, кому что-то не нравится, может оказаться сильнее… и накажет за то, что ты делаешь.

— Поэтому Ашаи-Китрах должна быть сильной, — Даэльси утирала слёзы Миланэ.

— Но есть предел любой силе; есть вещи, с которыми невозможно совладать. И тогда остаёшься перед выбором: пасть в схватке или уйти с поджатым хвостом.

Наставница молчала.

— Но Ашаи-Китрах не поджимают хвоста.

— Как ты себя ограничиваешь. Почему бы не уйти, гордо взмахнув им?

— Это будет фальшиво.

— Зато ты продолжишь делать то, что хочешь.

— Это будет фальшиво.

Наставница убрала руки, Миланэ сощурилась от света солнца. Миланэ быстро встала.

— Пусть наставница простит. Я пойду… Прощаюсь с наставницей.

— До свидания, Милани, — улыбнулась ей Даэльси.

Потом она долго и упорно искала любимую наставницу Хильзари. Оказалось, она в Гелейсе; и Миланэ пришла как раз вовремя — ей надо было уезжать далеко в Хольц. Заметив одну из любимиц, Хильзари бросила небольшую компанию сестёр и поспешила к ней:

— Ах, как жаль, что не смогу видеть тебя сразу после Приятия.

— Спасибо за всё, наставница Хильзари. Спасибо за всё. Все эти годы львица заботилась обо мне. Помнит ли наставница, как я, испуганная, приехала из Ходниана, вместе с Ваалу-Мрууной? И львица была одной из первых, кого я увидела…

— Это…

— Я старалась быть хорошей ученицей. Я пыталась сделать всё. Пусть мне простится, Хильзари. Я прошу прощения.

— Ты куда?

— Туда…

«Я не боюсь. Страха нет. Смерти нет. Ничего нет», — думала она, разоблачаясь, чтобы взять одеяние для жестов, поз и танцев. — «Делай, что должна, и будь, что будет. Делай, что должна, и будь, что будет. Делай, что должна, и будь, что будет».

Красный зал Гелейсы был пуст, когда она зашла в него. Тишина умиротворяла. Она сама себе приказывала, какую позу принять; и одна плавно перетекала в другую, а та — в третью, а та… И так без конца.

Это помогало не размышлять. Мысли стали назойливы, противны, они никуда не вели и ничем не могли помочь.

Ученицы, что пришли на предвечерние занятия, осторожно указывали на неё, ибо Миланэ делала всё хорошо, вполголоса сообщая друг другу:

— Смотрите, смотрите: это — дисциплара перед Приятием.

Когда она пришла домой, то даже не успела омыть лапы, как в дверь робко постучались.

— Можно.

Служитель, совсем юный, почти львёнок, молча передал записку, совершил неуклюжий полукивок-полупоклон и исчез. Тряхнув несколько раз лапой, которую потянула в Гелейсе, Миланэ рассмотрела записочку, потом развернула и прочла:

Достойная Ваалу-Миланэ-Белсарра, Сидны дисциплара, сестринство напоминает, что в день начала испытаний Приятия крайне нежелательно принимать пищу. Также перед этим рекомендуется не ужинать. Ещё рекомендуются питьё достаточного количества воды и внутренние омовения. Сёстры остерегают от употребления любых веществ, сдвигающих душу, а также ободряющих, успокоительных, рвотных, противорвотных и влияющих на живот.

При себе необходимо иметь полное облачение. Не приветствуются украшения и личные вещи.

Напоминается, что Круг Трёх будет ожидать дисциплару 13-го дня 1-й Луны Огня 810 г. Э. И. в Зале Огня Сидны, где и начнутся испытания Приятия.

Сестринство Сидны

Миланэ ухмыльнулась. Всегда считалось, что перед Приятием ученица должна наизусть помнить, что ей необходимо. Но, вероятно, многие так волновались, что напрочь всё забывали, путались и попадали в нелепое положение. Поэтому существовала такая практика: незаметной запиской дисципларе напоминали, что делать, а чего — нет. Она сама создавала такие записки: учениц младших годов очень часто привлекали помочь Админе их писать; двойная польза: и упражнение в каллиграфии, и запоминаешь.

Упоминание о еде призвало небольшой голод, но она не собиралась ослушаться советов, ибо во время Приятия и после него, как показывает огромный опыт Ашаи-Китрах, с дисципларой случается всякое — она может напрочь утратить власть над телом. А обтекаемо-приличным «внутренние омовения» подразумевалась крайне прозаичная процедура, но это завтра, с помощью Арасси.

«Хотя мне-то должно быть всё равно».

Миланэ села у окна, подперла щёку кулаком и уставилась на вечернюю зелень сада. Арасси где-то снова пропадала… Хорошая подруга Арасси.

«Завтра меня не станет. Миры будут стоять, как прежде. Завтра я познаю тайну жизни и смерти; интересно: если поверить в Нахейм — вдруг я попаду в него? Буду своя средь своих… А, какая разница. Мне есть о ком вспомнить».

И она написала письмо Амону, самые простые слова. Сложные попросту не хотели ложиться на бумагу. Спрятала в ящик. Матери написать не решилась. Матери незачем знать, что она ведала о собственной смерти — это будет слишком. Амону нужно знать — она не может исчезнуть из его жизни бесследно. Вытащила «Снохождение», освободила от ткани, вздохнула. Да, раньше строились планы, раньше хотелось переписать самые интересные и нужные места. Теперь записки, конечно, не пригодятся. Миланэ перелистывала «Снохождение», иногда задерживаясь на некоторых страницах, просто так.

— Знали бы все, что ты — здесь, — говорила Миланэ с книгой, как с живым существом. — Они думают, что я смотрела одним глазком в библиотеке, ха-ха. А тебя украл мой Амон. Мой самый лучший на свете Амон. Когда умру, ты попади к нему без приключений, ладно? Не хочу никому неприятностей. А потом обратно в ящичек. Надеюсь, ты ещё увидишь мир.

Как ни престранно, ей было ничуть не жаль, что «Снохождение» сейчас здесь, у неё на руках; хотя, по большому счёту, именно оно повинно во всём. Оно разбудило нечто тогда, возле мёртвой ученицы-Вестающей; оно повернуло колесо её судьбы там, в библиотеке. Тем не менее, она понимала, что весь происходящий абсурдный кошмар — не вина «Снохождения»: книга ни в чём не может быть повинна.

Ей нравился стиль Малиэль. Чувствовалось, что та была львицей дела, и всё описанное для неё было глубоко естественным, даже привычным. Тогда, при торопливом перелистывании в Марне, она упустила очень многое; да что там говорить — почти всё. Здесь же спешить некуда. Много рецептов и советов для сновидящих, размышлений, наблюдений, несколько рисунков и схем. Большая книга, пять сотен страниц.

Иногда взгляд цеплялся за предложения и изречения:

…я лишь мост к львице духа. Пусть лучшие ученицы идут по мне на свои вершины…

— Уже без меня, — с самоубийственным сарказмом отметила Милани. — Я цеплялась за свою вершину, но свалилась вниз. Подвели когти… Или мне их обрезали, — она поглядела на свои когти.

Но вот то, что она нашла двумя страницами далее, умерило её трагичную смешливость и ввергло в то особое состояние, которые испытываешь, когда увидишь, услышишь, прочтёшь нечто разящее:

…Шамани, наши не сёстры, но матери духа — учись у них, ученица; то, что они дадут тебе, несравнимо с тем, что ты можешь дать им; когти их чистого духа пленят тебя, и ты поймёшь, что нету других путей, кроме как наверх, к вершинам древа мира…

«Кровь моя, почему она называет шаманай… эм, шамани… “матерями духа”, почему?», — всерьёз задалась вопросом Миланэ, но без скепсиса, а с чистым удивлением. — «Сестринство имеет столь древнюю историю, ей ли это не знать, нам ли это не знать. Это ведь они научились у нас, но потом ушли своим особым путём».

Сестринство не основалось на голом месте. Вот взять сестёр-предвестниц. Кем они были? Таков ответ: жрицами мелких культов тогда ещё нестройных, молодых Сунгов, и знахарками. Но после великих ознаменований Ваалу-Вирис, основательницы сестринства, появились Ашаи-Китрах, мощь Сунгов; а остальной львиный род, увидев их красоту, пал ниц в поверженном трепете; а гордые северные прайды так не захотели, и попытались воссоздать величие Ашаи-Китрах у себя; их львицы использовали знания Ашаи и соединили со своими суевериями и верованиями. Нет, Миланэ не всему верила в таком описании прошлого, но, тем не менее, соглашалась, что общая линия сего повествования вполне верна.