Страница 8 из 27
Она говорила все это очень спокойно. Я обвел глазами всех присутствующих. Мы сидели в окружении клумб с роскошными цветами, хрусталь на столе ослепительно сверкал в лучах яркого солнца.
Спарроу задумчиво смотрел на жену. Еще одним человеком, который вглядывался в Лючию с напряженным вниманием, был Филипп Дэвис. Он впитывал каждое ее слово. Конечно, он был безумно влюблен в нее. Я даже пожалел этого парня и, как всегда бывает в таких случаях, почувствовал к нему симпатию.
— Эта женщина, — продолжала Лючия, положив себе на тарелку кусочек ветчины, — была еще совсем недавно совершенно нормальным человеком. У нее был муж и ребенок. К счастью, она начала не с ребенка, это бы ей, конечно, удалось. Однажды, когда муж возвратился со службы, она набросилась на него с кухонным ножом. Он сумел справиться с ней, а соседи, выбежавшие на его крик, вызвали врача. Ее привезли в психиатрическую клинику. Вечером сознание вернулось к ней. Она ничего не помнила, ничего не понимала. Она очень любила мужа и ребенка и была в отчаянии. Но на другой день нападение повторилось, когда в палату к ней вошел санитар. Потом вновь все прошло. Начали ее обследовать. Все оставалось неясным, пока она не попала ко мне. С первого взгляда я поняла, что припадок должен быть именно таким, потому что мне показалось… — Она замолчала и вновь непроизвольно коснулась своего рубина. — Но дело не в этом. У нее доброкачественная опухоль, которая давит на мозг. Еще двадцать лет назад она была бы пожизненно заключена в сумасшедший дом. Опухоль находится в труднодоступном месте. — Она помолчала. — Господи, как я хочу, чтобы у меня получилось! Дело в том, что результат непредсказуем. Или операция удастся, и она выздоровеет, или умрет на столе. Но они верят в меня. Муж подписал разрешение на операцию, и она согласна, несмотря на возможный исход. И вы знаете, я этому не удивляюсь. Это ведь, наверное, очень страшно, когда внезапно теряешь рассудок. Но давайте все-таки сменим тему.
— Возражаю, — вмешалась в разговор Сара, — я тебя понимаю. Со мной происходит то же самое, когда меня спрашивают, что вы чувствуете в «Макбете», вслушиваясь в крик убитого. Иногда я действительно думаю о пьесе, а иногда о новом платье, которое портниха мне плохо сшила. Для нас-то операция — это экзотика, чужой внутренний мир человеческого тела. А дли тебя — это очень трудный мяч в теннисе, когда нужно собраться до предела, чтобы его достать и отбить.
— Ну, не совсем так, — улыбнулась Лючия. — Но раз уж мы заговорили о теннисе, может, сыграем сегодня, если ты не очень устала?
— Давай, — Сара кивнула, — только не сразу после обеда. Я должна часик полежать. В два часа, согласна?
— Ну конечно, — согласилась Лючия.
Кэт принесла кофе. Ян и Спарроу тихо беседовали. Из отдельных слов я понял, что говорят они о работе. Филипп прислушивался к ним, но было заметно, что он явно обращает больше внимания на женскую половину общества.
Наконец Сара поднялась из-за стола.
— Ян, — сказала она, — ты ведь днем не будешь работать?
— Нет, конечно, — он покачал головой. — Ты же знаешь, что я работаю только утром и с девяти до двенадцати вечера. А сейчас время Гарольда, — он кивнул на Спарроу. — После ужина я тебя сменю.
— Я тоже пойду с вами в лабораторию, — Филипп Дэвис понизил голос, — я тут немножко подумал о том уравнении и…
Спарроу подхватил Филиппа под руку и, внимательно слушая, удалился с ним вдоль террасы.
— Мне тоже нужно немножко поработать. Я утром получила целую кипу медицинских журналов и если сегодня их не просмотрю, то они покроются пылью, как и сто предыдущих. — Лючия положила руку на Сарино плечо. — А ты иди, если и правда хочешь набраться сил перед матчем. Но держись, сегодня тебе не удастся выиграть, клянусь!
— Посмотрим, — Сара сложила руки, как боксер на ринге, и потрясла ими над головой, — я буду драться как львица. — Она помахала мужчинам. — Через час найдете нас на корте, если захотите.
Когда они скрылись в доме, я достал сигареты и протянул пачку Яну. Мы закурили и медленно побрели к приморской террасе.
— Ян, твоя жена говорила, что у вас живет еще один гость?
— А-а, Гастингс, — он улыбнулся и показал на море. — Он поехал на рыбалку с Малахией. Сразу после завтрака. Чего только этот американец не захватил с собой! Знаешь, как будто он отправился на войну, а не на рыбную ловлю. Наш Малахия только покачал головой, увидев все эти чудеса.
Мы подошли к балюстраде и остановились, глядя на море. По обе стороны от Саншайн Менор изгибалась линия побережья в виде огромного полумесяца почти отвесно падающих белых скал. Далеко на горизонте я увидел дымок идущего на запад парохода. Ближе море было покрыто морщинами мелких волн.
— Это их лодка? — спросил я, указывая на ярко-красный парус, исчезающий среди волн.
— Да, уже возвращаются.
Лодка приближалась к невидимой под обрывом пристани.
— Давай спустимся к ним, — предложил Ян, — посмотрим, как им повезло. Хочется, чтобы он что-нибудь поймал перед отъездом. Иначе его поездка окажется бессмысленной. Он ведь, кроме всего прочего, приехал сюда, чтобы поймать большую рыбу, а в результате пока не поймал ничего.
Мы прошли вдоль балюстрады и в том месте, где она заканчивается, упираясь в высокую скалу, на которой росли густо переплетенные кусты шиповника, начали спускаться по узким, выбитым в камне ступеням, которые зигзагом вели к морю.
— А кто он, — спросил я. — Тоже химик? Ты прости, но я ведь никого в этой области не знаю, кроме тебя.
— Ну, что я!.. Чем больше я работаю, тем меньше понимаю. Я сейчас нахожусь на той стадии, когда я это окончательно осознал. Но не обо мне речь. Роберт Гастингс — очень крупный ученый. Он действительно приехал не только за большой рыбой. Он хочет разобраться в нашей работе. Но и это не самое главное. Он приглашает нас — меня, Спарроу и даже юного Дэвиса — в Америку. Он сказал, что верит в нас. А это значит, что американская промышленность чувствует, что мы их опережаем… Потрясающе самонадеянное общество, которое совершенно уверено, что любое достижение науки должно рождаться только у них. И за миллион фунтов я не отдал бы своей привилегии обставить янки в этой азартной гонке.
Мы уже были на середине обрыва. Лодка приближалась. В ней уже можно было различить двоих людей, один из которых сидел у руля, а другой стоял на носу, покачиваясь на широко расставленных ногах. Лодка стремительно подошла к укрытому за скалой тихому причалу рядом с небольшим ровным пляжем.
— Кажется, Гастингс что-то поймал! — воскликнул Ян и помахал рукой.
Действительно, человек, стоящий на носу, держал перед собой что-то, напоминающее мешок. Лодка пересекла границу волн и, достигнув спокойной воды, зарылась носом в песок. Едва она коснулась земли, как мы услышали крик:
— Наконец-то я поймал ее, Ян! Я поймал ее!
Мы быстро сбежали вниз. Действительно, рыба была колоссальной: треугольная, с отвратительной зубастой пастью, сейчас бессильно открытой.
— Я попал в нее гарпуном. Мы целый час затаскивали ее в лодку. Если бы не Малахия, я вообще бы ее не увидел. Она протащила нас на две мили в открытое море. Только потом мне удалось ее ударить второй раз, и она потеряла силы.
— Хороша! — Ян похлопал рыбу по спине, шкура которой напоминала скорее кольчугу средневекового рыцаря, чем то, что люди привыкли называть рыбьей чешуей. — Познакомьтесь. Это Джо Алекс, мой друг еще со времен войны, а это профессор Роберт Гастингс, мой коллега и одновременно конкурент в делах, связанных с одним желтым материалом, а вернее с тем, что из него можно получить.
Мы обменялись рукопожатиями. Из-под полей рыбацкой шляпы на меня смотрели умные приветливые глаза. Оптимист, подумал я. Прирожденный оптимист. У американца было худое лицо с острыми чертами, быть может, некрасивыми в отдельности, но вместе создающими то, что называется мужской красотой. Один из тех, кого любят женщины, собаки и дети. Все это как-то сразу промелькнуло у меня в голове, но смотрел я уже не на профессора. Смотрел я уже на другое лицо — старое, морщинистое, обветренное лицо, на котором только глаза оставались молодыми, светло-голубыми и прозрачными, как у пятилетнего ребенка.