Страница 2 из 59
Так его назвали за то, что плоским телом, корежистыми, расставленными в стороны ногами в миниатюре напоминает краба. Паук-краб — тоже грязнуля, измазал свое тело тонкой взвесью глины, и она среди густых волосков сидит так прочно, что ее сразу не отмоешь. Эта «одежда» очень помогает пауку маскироваться. В ней он неразличим: насекомые, не видя хищника, легко попадают в его цепкие лапы.
Другие виды пауков-крабов охотятся на цветах. Они, как хамелеоны, принимают окраску цветка: белую, желтую, сиреневатую или даже красную. Бывает и так: отцвели в пустыне белые цветы и ярко-белому хищнику приходится перебираться на какой-нибудь красный цветок. Сидит он на нем и всем виден. Такому пауку в охоте неудача, все облетают его стороной. Он же ничего не может сделать, не умеет даже грязью вымазаться — приходится ждать, пока не покраснеет. Некоторые пауки-крабы, оказавшись в таком положении, находят быстрый выход — если в цветке много пыльцы, они пачкаются в ней, да так сильно, что не узнать паука. Тогда берегитесь, доверчивые пчелки! Яд паука-краба очень силен, и прожорливый хищник мгновенно убивает свою добычу.
Первый бивак всегда отнимает много времени: надо поставить палатки, потом распаковать вещи и наконец приготовить еду. Работа, несмотря на старания моих помощников, не очень спорится. То и дело объявляются поиски вещей. Так вначале всегда бывает. Пройдет немного времени, все наладится и станет на свои места. Зато как крепок, освежающ первый сон на чистом воздухе при необыкновенной тишине, под небом, сверкающим яркими звездами!
Утром повторяется тот же переполох, только в обратном порядке. Зная, что сборы в путь отнимут время, и заранее зарекаясь не торопиться с маршрутом, я снова отправляюсь побродить по холмам.
Сегодня тепло, настоящая весна… Журавли летят, унизали все небо цепочками, перекликаются. Холмы только начали зеленеть, и желтыми свечками засветились на них тюльпаны. Воздух звенит от песен жаворонков.
На душе радостно и легко. Чувствуется всюду биение пульса жизни. Надо бы присесть, присмотреться. Но не могу остановиться, уже полчаса бреду к горизонту, к странному белому пятну на дальнем бугре. Что за необыкновенное пятно, почему колышется: то застынет, то вновь встрепенется? Вблизи все становится понятным: расцвел большой куст таволги и весь покрылся душистыми цветами. Откуда он здесь взялся, в лёссовой пустыне?[1]
На цветах же пир горой. Все они обсажены маленькими серыми пчелками-андренами. Сборщицы пыльцы и нектара очень заняты, торопятся. Кое-кто заполнил свои корзиночки пыльцой, сверкает ярко-желтыми штанишками и, отягченный грузом, взмывает в воздух. А на запах прибывают все новые посетители.
Сколько их здесь! Наверное, несколько тысяч собралось со всех концов. Еще трудятся пчелки посветлее и побольше. Ленивые черные и мохнатые жуки-оленки не спеша лакомятся пыльцой, запивают сладким нектаром. Порхают грациозные голубянки.
Юркие блестящие, как полированный металл, синие мухи шмыгают среди белых цветочков. На самой верхушке куста уселся клоп-редувий. Ему, завзятому хищнику, вряд ли нужен сладкий нектар.
Куст тихо гудит. Здесь шумно, как на большом вокзале. И еще необыкновенный любитель цветов — самый настоящий аэдес каспиус. Он старательно выхаживает по цветам на своих длинных ходульных ногах и запускает хоботок в кладовые нектара. Забавный комар, какой-то чудной. Он не один. Масса комаров лакомится нектаром. Я рассматриваю их в лупу и вижу сверкающие зеленые глаза, роскошные, вычурно загнутые коленцем мохнатые усики, длинные, в завиточках, щупики, слегка прикрывающие хоботок. Это самцы, благородные вегетарианцы. Они, не в пример кровожадным самкам, способны насыщаться живительным сиропом, припрятанным на дне крошечных кувшинчиков цветочков. Быть может, когда-нибудь человек научится истреблять комаров, привлекая их на искусственные запахи цветов: без мужского населения не смогут класть яички самки-кусаки.
Вооружаюсь морилкой и пытаюсь изловить элегантных незнакомцев. Но они удивительно осторожны и неуловимы. Сачком ударяю по ветке растения.
Куст внезапно преображается, над ним взлетает густой рой пчел, голубянок, мух, клопов и комаров. Многоголосый гул надолго заглушает и пение жаворонков, и журавлиные крики.
Сразу вспомнилась весна 1967 года. Она выдалась затяжной. Потом неожиданно в конце апреля наступил изнуряющий летний зной. Насекомые быстро проснулись, а растения запоздали: почва прогрелась не сразу. Странно тогда выглядела пустыня в летнюю жару. Голая земля только начинала зеленеть. Ничего не цвело. И вдруг у самого берега Соленого озера розовым клубочком засверкал тамариск.
Он светился на солнце, отражался в зеркальной воде и был заметен далеко во все стороны. К нему — этому манящему пятну на унылом светлом фоне пустыни — и поспешил я, удрученный томительным однообразием спящей природы.
Розовый куст казался безжизненным. Но едва я к нему прикоснулся, как над ним, звеня крыльями, поднялось целое облачко настоящих комаров в обществе немногих маленьких пчелок-андрен. Комары не теряли попусту время. Быстро уселись на куст, и каждый сразу же занялся своим делом: засунул длинный хоботок в крошечный розовый цветок. Среди длинноусых самцов оказались и самки. Они были тоже сильно заняты поисками нектара, а у некоторых уже изрядно набухли животики. На комарах виднелась пыльца цветка. Не думал я, что кровожадное племя может быть опылителями растений! И странно. Я пробыл возле розового куста не менее часа, крутился возле него с фотоаппаратом, щелкал затвором, сверкал лампой-вспышкой, и ни одна из комарих не воспользовалась возможностью напиться крови, ни один хоботок не кольнул мою кожу.
Среди комаров встречаются особенные приверженцы вегетарианского питания. Однажды во время обеда на варенье из ежевики, положенное на хлеб, уселась самка комара кулекс модестус и долго наслаждалась лакомством. Она была настолько поглощена этим занятием, что не обратила внимания ни на то, как мы с интересом разглядывали ее, ни на то, что хлеб с вареньем находился в движении. Насытившись сладким, комариха мирно полетела в заросли трав переваривать обильную еду.
Вероятно, у каждого вида комаров природа завела особые касты вегетарианцев. Если так, то это полезная для них черта. В особенно тяжелые годы, когда из местности по какой-либо причине исчезали теплокровные животные, комариный род продолжали выручать любители нектара. Они были особым страховым запасом на случай такой «катастрофы». А среди любителей нектара находились и желающие крови.
Как все в природе целесообразно! Еще бы! Миллионы лет были потрачены на подобное совершенство.
Предстоящий наш пробег недолог. Через несколько десятков километров — поворот в сторону станции Копа с главной трассы, ведущей из Алма-Аты во Фрунзе и Ташкент, и небольшой и хорошо мне знакомый распадок. Прежде мы ехали на запад. Теперь наш путь — к северу.
Осторожно веду машину между крутых лёссовых холмов. В это время наш фокстерьер насторожился, стал усиленно втягивать воздух, потом забеспокоился, заскулил и начал метаться по кузову. Едва машина остановилась, как он выскочил из нее и мгновенно исчез.
На поверхности зеленых холмов, прикрытых коротенькой травкой, собаку легко заметить издалека. Но ее нигде не было. Я забеспокоился. Вскоре появился фокстерьер, измазанный светлой лёссовой пылью, взволнованный, с раскрытой пастью и высунутым языком. Я привык к охотничьим подвигам своего четвероногого друга и поэтому, удовлетворившись тем, что пес благополучно возвратился, начал заниматься своими делами. Вдруг мне почудилось, будто на шерсти собаки что-то мелькает. Пригляделся. Оказывается, наш беспокойный участник экспедиции кишел великим множеством крупных блох. Они энергично носились по шерсти, ныряли в густое переплетение волос, выскакивали наружу, вновь скрывались и, казалось, были необыкновенно обеспокоены на своем новом хозяине. Где за такое короткое время собака умудрилась подцепить этих несносных насекомых — уму непостижимо!
1
Предгорные холмы Заилийского Алатау по существующему геоботаническому делению относятся к сухим степям. Но это разделение относительно. В бедные осадками годы они становятся настоящей лёссовой пустыней, а в годы, обильные осадками, типичная лёссовая пустыня превращается в степь.