Дочь бутлегера

Накинув куртку на плечи, я ощутила верх блаженства. Усевшись на металлическую полку, я сказала:

— Ну а теперь рассказывай.

— Как насчет стаканчика кофе, малыш? — предложил Ден. — Думаю, буфет должен работать.

— Ден, не тяни. Ты обещал, что если я приеду, ничего не сказав Дуайту…

Он плюхнулся на полку напротив. Свежие морщины вокруг рта состарили его на десять лет.

— Да-да, знаю.

Но ему никак не удавалось начать. Мне уже не раз приходилось видеть, как то же самое происходит со свидетелями в суде.

— Итак, ты оставил сообщение на нашем автоответчике, — мягко подтолкнула его я. — Предложил встретиться у театра, так?

— Да, но перед этим…

Вскочив, Ден принялся расхаживать взад и вперед из одного конца вагона в другой. Наконец он остановился у открытой двери, глядя на серебристый занавес струй воды. Дождь так громко барабанил по железной крыше, что я с трудом могла разобрать его слова.

Мне захотелось постучать пальцем ему по голове.

— Почему там оказался Майкл? — спросила я. — Это ты его убил?

— Господи, нет! Как ты могла подумать такое?

Он обернулся, и на мгновение мне показалось, что ему на лицо упали капли дождя. Но я тотчас же поняла, что на самом деле Ден неудержимо плачет.

— Я его любил. Он был для меня смыслом жизни! — Слезы стекали по его щекам и срывались на куртку, оставляя темные пятна. — Теперь его нет в живых — боже всемилостивейший, как я смогу жить без него?

Не могу спокойно смотреть на чужие слезы. Худое тело Дена содрогалось в рыданиях; я обняла его как ребенка и не выпускала из объятий, слушая бессвязные излияния горя, до тех пор, пока худшее не осталось позади.

Но даже после того, как Ден взял себя в руки и, достав платок, вытер лицо и высморкался, прошло еще несколько минут, прежде чем он смог заговорить о чем-то еще помимо своей огромной потери.

— Ко времени нашего знакомства у меня уже были другие мужчины — черт побери, это же происходило в бунтующие шестидесятые. Были они и у Майкла. Но после того, как мы с ним встретились, все остальные перестали для меня существовать. После первой нашей ночи я больше не взглянул на другого мужчину. Прошел год, Майкл переехал сюда, и я решил, что потерял его навсегда… Но затем он вдруг зовет меня к себе и… Восемнадцать лет, малыш. В наши дни в это уже нельзя поверить, так?

— Наоборот, я считаю, вам очень повезло.

— Да, и мы отлично дополняли друг друга. — Ден снова опустился на скамью напротив. — Майкл вселял в меня чувство уверенности в себе, а я давал ему тепло — впервые в жизни со мной он почувствовал себя свободно.

— Моя мать говорила, что Дэнси живут за стеклянными стенами, — заметила я.

Подумав над моими словами, Ден кивнул.

— Но только Майкл все время хотел вырваться. Он был добрым человеком. Порой чересчур добрым. И слишком религиозным. Иногда подобная религиозность… — Умолкнув, он снова принялся теребить носовой платок. — Сам я далек от религии. Но я всегда считал, что она должна утешать и поддерживать. А не тащить на крест.

Дождь чуть приутих. Я взглянула на часы. Уже почти четыре.

— Что произошло в пятницу? — снова спросила я.

— Мы с Майклом поссорились. Уже в который раз. В эту весну он словно с цепи сорвался. — Мне показалось, Ден вот-вот снова сломается, однако на этот раз ему удалось сдержаться. — Майкл говорил, что я ему надоел. Надоела жизнь в глухомани, надоели горшки, надоело быть хорошим. — Ден смущенно понизил голос. Уронил голову так, что его лицо скрылось в тени козырька. — У него появился другой мужчина. В Дареме. Моложе меня. Моложе на двадцать лет.

Порывисто вскочив, он снова принялся расхаживать по вагону.

— Но рано или поздно Майкл должен был вернуться ко мне. Теперь я это знаю. Он всегда возвращался.

Сколько раз я, сидя в своем кабинете и заполняя бланк заявления о разводе, слышала, как заливающиеся слезами жены и подавленные мужья говорят эти же самые слова: «Это лишь временное. Минутное увлечение. Зуд седьмого года совместной жизни. Тот, второй человек — это несерьезно. Долго у них не продлится. А нас слишком многое связывает».

Иногда эти ожидания сбывались; гораздо чаще — нет.

— Я сорвался. Признаюсь в этом. Наговорил такого, что не должен был говорить. Наделал угроз, которые не собирался осуществлять. Но после всего того, что сказал Майкл… — Ден шмыгнул носом, скрывая сдавленное всхлипывание. — На этот раз все было по-другому, и я понял, что мне не остается ничего другого кроме как уйти и подождать, пока Майкл не образумится.

Ден рассказал, что в то время как Майкл, прихватив собаку, в ярости ушел на берег ручья, чтобы немного остыть, он сам побросал свои самые дорогие пожитки в пикап.

— … потому что я не смог запихнуть свое китайское трюмо в «вольво», а оставлять его мне не хотелось. Не то чтобы я ожидал, вернувшись назад, обнаружить новые замки…

Однако по его голосу я поняла, что именно этого он и опасался. Судя по всему, ему был поставлен ультиматум: или убирайся сам, или тебя вышвырнут.

— Так почему же Майкл оказался у театра?

— Должно быть, Кати услышала, как я звоню тебе, и сказала ему об этом. Не знаю. Возможно, он решил, что я забрал пикап, чтобы еще больше его разозлить. Майкл ведь стыдился того, что он голубой. Ты этого не знала? Именно поэтому напускная бравада. Приехать сюда — как будто это какая-то изощренная форма самоистязания, хотя это было не так. Не совсем так. Но порой Майкл становился прямо-таки ортодоксальным баптистом. Настоящим пуританином. И, разумеется, пикап — частица этого.

Ден перескакивал с одной мысли на другую, и уследить за ним было невозможно, о чем я и сказала.

— Ну, понимаешь, Майкл рассуждал приблизительно так: пусть он голубой, но из этого еще не следует, что он отличается от других замечательных парней. Пикап, в кузове собака, в кабине винтовка — в общем, свой в доску. Сидя в кабине «форда», Майкл мог убеждать себя, что он такой же как все. Я эту хренотень терпеть не могу, но она была мне нужна для того, чтобы перевезти вещи к одному знакомому здесь, в Роли. Я намеревался после встречи с тобой отогнать пикап назад и забрать свою машину.

Хотя мне по-прежнему очень хотелось узнать, что же Ден собирался мне отдать, я давно научилась не перебивать свидетелей, когда их прорвет.

— На то, чтобы перевезти вещи, времени ушло больше, чем я рассчитывал, так что к театру я подъехал уже после девяти. Завернул к черному входу и первым делом увидел «вольво». Посветил в салон фарами и… и…

Он едва не сломался снова.

— Почему ты не вызвал помощь?

— Ну, понимаешь, это глупость, но поставь себя на мое место, малыш. Мы с Майклом только что крупно поругались, так? Всем известно, что я вспыхиваю как порох. И вот он сидит с разможженной головой, не успев выйти из машины навстречу тому, кто держал в руке ружье. Что мне делать — звонить тому полицейскому, который за день до этого читал мне лекцию о правилах обращения с оружием? — Ден развел руками. — Знаю, знаю. Глупый гомик с Лонг-Айленда, да? Настолько глупый, что не знает про тест, с помощью которого можно определить, стрелял ли подозреваемый из огнестрельного оружия. Но господи! Я только что видел человека, с которым прожил вместе восемнадцать лет… Можно ли ждать от меня трезвого хладнокровия?

— А почему ты стрелял в Майкла на мельнице?

Не задумываясь, Ден выпалил:

— Я стрелял не в него, а…

Он виновато посмотрел на меня.

— Ты стрелял в меня? — изумленно спросила я.

— Не в тебя. Я просто хотел, чтобы вы с девчонкой Уайтхед перестали приставать к Майклу насчет Дженни Уайтхед и убрались отсюда. Поэтому те листовки. Для того, чтобы ты думала об избирательной кампании и отстала от Майкла.

Дождь совсем прекратился, только время от времени с деревьев срывались тяжелые капли. Снова послышался шум старой карусели.

Я была настолько взбешена, что не находила слов. Молча качая головой, я пыталась осмыслить услышанное.