Дочь бутлегера

На следующем перекрестке Дуайт повернул на север, то есть назад, в сторону Доббса. Допив кофе, он поставил стаканчик на подлокотник между нами.

— Только задумайся на минуту: если убийца тот, кого Дженни знала, сейчас ему гораздо тревожнее наблюдать за тем, как в деле копаешься ты, а не человек со стороны.

Я уловила в его голосе неподдельную тревогу.

— Слушай, неужели ты действительно так беспокоишься за меня?

— Не я. — Свернув на Северную двенадцатую улицу, он хитро усмехнулся. — Ты не моя маленькая девочка, чтобы за тебя беспокоиться.

— О черт!

Мне следовало сразу догадаться. Какой же глупой я была, полагая, что могу прогуляться в лесу меньше чем в миле по прямой от своего дома, и чтобы об этом не проведал отец!

— Послушай, будь добр, объясни папе, что это Ден Макклой стрелял в Майкла, хорошо?

— Как скажешь.

Дуайт прибавил громкость рации, чтобы услышать сообщение, адресованное патрульной машине, которая находилась в нескольких милях к югу. Ничего срочного. Мы молча доехали до двери в мою контору.

— По-твоему, насколько это было серьезно? — спросил Дуайт, когда я взялась за ручку. — Как должны отнестись к этому мы с шерифом Пулом?

Я пожала плечами.

— Так же, как к любой другой семейной ссоре. Майкл не из тех, кто любит говорить о своих чувствах, а Дену, наоборот, хочется кричать о них на каждом углу. Я слышала, Майкл в последнее время повадился ездить в Дарем. Без Дена.

— Да. Если бы это была нормальная супружеская пара, можно было бы сказать, что у них зуд седьмого года совместной жизни.

— От тебя я ничего другого не ждала, — язвительно заметила я, открывая дверь. — Все остальные сейчас называют это мужской менопаузой.

— Какая разница, — бросил Дуайт через опущенное стекло. — Думаю, мне надо съездить туда и поговорить с Макклоем. А ты, Дебора, пожалуйста, если они вздумают и дальше палить друг в друга, постарайся держаться от них подальше. Если с тобой что-нибудь случится, твой папаша с нас голову снимет.

Он уехал, предоставив мне гадать, с кого это «нас»: со всех подчиненных Боу Пула или только с Дуайта и его ребят.

Папа единственный раз на моей памяти отлупил маленьких близнецов: когда те принесли меня домой со сломанной рукой. И неважно, что я достала их, упрашивая дать покачаться на «тарзанке», которую они повесили над ручьем. Помню, я очень разозлилась на отца за то, что он выпорол братьев, и еще больше на них — за то, что они вели себя так, будто получили по заслугам. Даже в двенадцать лет я уже чувствовала, что такая забота унижает меня.

Обычно мама принимала мою сторону, но на этот раз она заставила меня носить платья до тех пор, пока не сняли гипс.

В суде мне предстояло вести дело, обвинителем в котором была Трейси Джонсон.

Я должна была защищать двух гаитян, задержанных во время облавы на наркопритон, устроенный на автостоянке у шоссе И-95. Обвиняемые почти не говорили по-английски; мой французский, который я учила в колледже, оказался недостаточно хорош, чтобы понимать их, поэтому нам пришлось ждать, когда из Роли приедет переводчик.

По словам гаитян, они путешествовали автостопом из Нью-Йорка и узнали, что в этом трейлере должны остановиться их друзья. Если верить им, они спали сном праведников, когда в дверь постучали сотрудники управления по борьбе с наркотиками. Их «хозяева» куда-то отлучились, а во время обыска в комнате, находящейся в противоположном конце трейлера от той, которую выделили гаитянам, были обнаружены полкилограмма кокаина и три грамма крэка. Поскольку кроме гаитян в трейлере никого не было, им пришлось отдуваться за всех. Они просидели две недели в тюрьме округа, отказываясь назвать себя до прибытия переводчика.

Хотя дело рассматривал Гаррисон Гобарт, я не стала подавать прошение о суде присяжных. Мне достаточно лишь было вызвать в качестве свидетелей всех кого нужно и дать им возможность рассказать о том, как все было. Представитель управления по борьбе с наркотиками признал, что у него не было никаких оснований связать наркотики с двумя задержанными, кроме того, что в ту ночь гаитяне находились в трейлере.

С появлением переводчика задержанные сразу же стали разговорчивыми. Оба оказались приятными молодыми людьми. Разумеется, всем в зале суда было очевидно, что это два мула, таскавших наркотики по дороге север — юг, связывающей Майами с Нью-Йорком. По шоссе И-95 проходят тонны отравы, и, к счастью, лишь небольшая доля задерживается в наших краях, хотя мы так же уязвимы по части наркотиков, как и другие регионы страны. Но, как я указала суду, не было ни крупицы доказательств, которые позволили бы задержать этих двоих наркокурьеров.

К своему огромному сожалению Гобарт был вынужден согласиться.

Очаровательные молодые гаитяне пожали всем руки и пообещали, вернувшись на Гаити, прислать деньги и расплатиться со мной и с переводчиком.

Мы с переводчиком согласились, что отнюдь не горим желанием получить гонорар.

Из-за проблемы перевода разбирательство дела в суде оказалось очень долгим, так что я освободилась только после четырех часов. Я спускалась по главной лестнице здания суда, когда меня перехватил угрюмый Лютер Паркер.

— Мисс Нотт, я полагал, это будет цивилизованная избирательная кампания, — холодно произнес он.

— Не поняла?

Он протянул мне лист бумаги.

— Полагаю, вы никогда этого не видели.

С виду это был мой бланк, озаглавленный «Открытое письмо неравнодушным избирателям округа 11-С по выборам окружного судьи». Сам текст был не таким откровенным как «Он ниггер, а я белая, так что голосуйте за меня», но он ушел недалеко от этого. Внизу красовалась моя подпись.

Мгновение мне казалось, что меня вырвет.

— Неужели вы могли поверить, что я…

— Это ведь ваш бланк, мисс Нотт, и ваша подпись, разве не так? — остановил меня Паркер.

Его худое темное лицо исказилось от гнева, смешанного с подозрительностью.

— Вы не могли бы перестать обращаться ко мне «мисс Нотт»? Да, согласна, это действительно похоже на мой бланк, но с помощью копировального аппарата любой может… — Я изучила листок более внимательно. — Лютер, взгляните сюда. Это же откровенная подделка, причем весьма неумелая. Отдельные фрагменты текста вырезаны и наклеены на бумагу. Наверняка было использовано письмо, которое я рассылала избирателям в марте, но только мой текст заменен другим. Вот видите следы разрезов — тут и тут?

— Но листовка и должна выглядеть так, правда? — спросил Лютер.

Я поняла, к чему он клонит. Если я действительно опустилась до такой подлости, естественно, я должна была позаботиться о том, чтобы все отрицать. Поэтому я сделала все так грубо, чтобы казалось, будто кто-то подправил письмо без моего ведома. В этом случае меня нельзя будет обвинить в грязной избирательной тактике, и в то же время я смогу донести свое пожелание.

— Где вы это взяли? — спросила я.

— Листовки были положены в почтовые ящики всех подписчиков «Ньюс энд обсервер» Мейкли, — мрачно ответил Паркер.

— О боже, — простонала я. — Так, давайте посмотрим. Когда подписывается в печать еженедельная «Мейкли уикли»?

— В четверг в полдень. — Лютер сверился с часами. — Четыре с половиной часа назад.

— Лютер, клянусь всем святым, я ничего не знаю об этом. Мне помогает вести кампанию моя невестка. Дайте мне переговорить с ней, а затем, если захотите, мы встретимся завтра утром в редакции «Леджера» и попросим Линси Томаса напечатать опровержение, хорошо?

Такое решение не устраивало обоих, но ничего лучше мы придумать не смогли.

По крайней мере, к моменту расставания Лютер снова называл меня по имени.

Когда я вернулась в контору, Шерри уже закрыла свой компьютер чехлом и приготовилась уходить.

— Весь последний час с тобой пытается связаться Минни, — сказала она, протягивая мне оставленные по телефону сообщения.