Манарага

– Нет.

Стюард сервировал мне столик в моей каюте. Пока он откупоривал рислинг, я спросил его об устойчивости катамарана в сильный шторм. В ответ он разоткровенничался. От него пахло джином. Он изъяснялся поэтически:

– Пару раз Посейдону очень хотелось нас перевернуть, но обошлось. Когда живешь в нейтральных водах, выбора нет – надо выплывать в любой шторм. La tempête a béni mes éveils maritimes, plus léger qu’un bouchon j’ai dansé sur les flots…

– И долго вы так выплываете?

– Третий год. Материк не может простить нашему сабе бриллиантов и изумрудов. У него они тоннами вылетали из рукавов. Из левого – бриллианты, из правого – изумруды. Он щедро дарил их неблагодарному человечеству.

– С помощью молекулярной машины?

– Именно. Bon appétit, monsieur.

– Merci bien.

Стюард удалился, оставив меня в обществе еврейской закуски + рейнского вина. Мда, интересно, тема молекулярной машины даже в океане достает меня… Хотя прячется это чудовище далековато отсюда, на севере, в горе Манарага, в пещере. А гора красивая. Манарага – “медвежья лапа” в переводе с ненецкого, как подсказала блоха. Похоже. Словно каменный медведь грозит небу. Не небу, а Кухне. И нам придется его пристрелить…

Ладно, prosit. День удался вполне.

Ночь: самолет Барселона – Санкт-Петербург – Сахалин. Со сном повременим. Захотелось вдруг почитать современную прозу. Я же не только читатель! Не помню, когда я делал это в последний раз. Блоха нашла мне модного писателя, баловня послевоенных интеллектуалов.

Итак:

Ее отсутствие наполняет нашу квартиру запахом zuue еще сильнее чем при ней это естественно она испускает сильнейший протуберанец zuue неизменно перед отбытием на службу перед пересечением границы между внутренним пространством обитания и внешней средой как и положено зооморфам Шестой Семьи то есть между интерьером и экстерьером а наша уютная квартирка стремительно пропитывается zuue к моей радости к моему самозабвению и это совсем другая радость я бы сказал не радость а восторг да это восторг отсутствия ее совсем другой нежели восторг от прикосновения к основанию ее божественных рогов витых любимых мощных полночных властных и страстных закрученных золотистой спиралью или от припадания к очаровательно глубоким ноздрям неизменно пахнущим мускусом или восторг от коралловых сосков всегда готовых наполнить мой рот горьковато-сладковатым молоком ее молоком которым она шалунья так любит брызгаться особенно когда она сверху и худые плечи ее дрожат от наслаждения нарастающего с каждым движением ее торса щекочущего мой живот палевой шерстью и из полуоткрытого рта раздается блеянье предвкушения нашего совместного содрогания или совместное полуночно-молчаливое испражнение на крыше когда она мне как дочь и луна на ее рогах и головка ее смиренна и сосредоточена и очи влажные сверкают в темноте и мировой закон над нами и звезды небесные внутри нас и все застыло в вечности бесценной в недвижности распахнутых зеркал чтобы наш кал благословенный во тьме как черный бриллиант сверкал но нет нет нет нет это радость другого свойства эти прощальные протуберанцы zuue содержат в себе столько нежности и обещания неугасимости наших чувств столько тепла безумной любви и ожидания чуда и подозрений и холода ее измен беспощадных непредсказуемых жестоких но так необходимых ее гибкому телу что я вдыхаю вдыхаю вдыхаю вдыхаю их бродя по нашему логову вдыхаю как божественный озон посланный мне через нее Шестой Семьей ее родовой озон заставляющий кровь мою бурлить и сворачиваться в венах эту субстанцию пьянящую мой мозг и отрезвляющую чувства как перед расстрелом у стены Mea Culpa вещество заставляющее осознать всю очаровательную безысходность нашего союза ах что союз я помню как она небесно-прекрасная в подвенечном платье проблеяла “jа-а-а-а-а!” в ответ бритоголовому священнику и полная молока грудь ее качнулась так что я впервые осознал на что обрекаю себя но тем не менее прорычал свое “yes-s-s-s!” так что ее благообразные белобородые родители вздрогнули посеребренными рогами а грудь ее заколебалась сильнее ибо она поняла что и ее ожидает не совсем мягко говоря обычный союз хотя когти мои ей не пришлись по вкусу сразу в первую ночь и она бодалась лягалась убегала блеяла и умоляла и лунный свет преследовал нас и ее спина со свежими следами моих когтей мелькала в анфиладе и я настигал настигал настигал мягкими прыжками по прохладному полу и вот последний бросок и стоны моей сладкой обожаемой жертвы моей золоторогой прелести и хруст ее тазобедренных суставов и персиковое дыхание сдавленного горла а потом на следующий день клубы ладана объяли нас и бритоголовый пастор пальцем в желтеньком колечке запер девку навсегда но протуберанцы zuue ох эти протуберанцы разбрызганные второпях и бульканье замка дверного и звук милых недавно подкованных золотом копытцев и отъезд автомобиля я вдыхаю zuue полной грудью и каждая шерстинка на морде моей оживает и трепещет я рычу так что трясутся бетонные стены деру когтями дубовую колоду и мочусь на нее даруя чувству своему временное пристанище в мечтах и надеждах я мечтаю о новой встрече и надеюсь на продолжение нашего союза каждое утро каждое утро я провожаю мою золоторогую радость прощаясь с нею неизбывно навсегда и дабы утешиться распахиваю ее платяной шкаф вторгаюсь в этот сад радостей пахучих и втягиваю ноздрями шелк платьев и роняю редкие капли мочи на батарею ее ботильонов о эти ботильоны ботильоны ботильоны которые всегда просят моего огня о эти шляпки и пояски эти лифчики и корсеты о эта пена нижнего белья в которую я окунаюсь каждое утро и выхожу на брег чтобы вечером встретить ее после трудового дня как в первый раз неизменно с рыком гневным и жаром сердечным когтями зубами хвостом беспощадным буйством глаз и половодьем уст до дрожи до хруста позвонков и ее жалобного блеянья когда несу свою хрупкую добычу к нашему ложу бордовому от нашей запекшейся крови так дай же дай же дай же вдохнуть мне твой прощальный zuue моя тонконогая моя виторогая прелесть и я осознаю и прочувствую я содрогнусь и онемею я умру и воскресну для нашей неземной для нашей чудовищной любви.

Мда, у меня сразу профессиональный вопрос: что на таком можно приготовить? Fusion, да? Например, ассамбляж из фруктов, батата, мяса нутрии и ястреба. Вполне. Но дело в том, что жарить-то не на чем! Полена нет! Это всего лишь электронные вспышки. Современная литература живет только в пространстве голограмм, ей бумага не нужна. А на голограмме стейк не зажаришь. Поэтому мы и не читаем современной прозы. Хотя после войны многие почувствовали желание высказаться, стали писателями. Наболело. Это естественно после таких потрясений. Причем, как правило, писать начинали люди, физически покалеченные войной. Была даже создана общеевропейская Ассоциация писателей-инвалидов. В прессе говорили о “новой волне”. Циничная богема окрестила ее “волной калек”. Наш утес – Кухню – эта волна не поколебала, никто даже и не попытался заговорить о желании почитать новенькое. Мы держим марку…

В полночь самолет ждет дозаправка в Санкт-Петербурге, красивом городе, построенном царем Петром на костях русских крестьян. Блоха сообщает, что крестьян в то время целыми деревнями сгоняли, вываривали в огромных котлах, кости дробили, мололи в муку, добавляли образовавшийся во время варки клей, гальку и получали так называемый русский бетон. Из этих бетонных блоков сложен фундамент Санкт-Петербурга. И надо сказать, город стоит до сих пор. Ни разу там не был. И не читал. Не зовут! Последние лет двадцать там, похоже, не до чтений.

Утро: Сахалин. Я приземляюсь на архипелаге Holo. Под самолетом – один из островов империи голографических грез. Во время войны holo-маги убежали на острова, дабы спасти свое производство от Нового средневековья. И это им удалось. Островов, по справке блохи, теперь уже 34. Сахалин – один из них. Все грезы производятся теперь на архипелаге, там и только там. Империя Holo полностью автономна, она обеспечивает себя всем необходимым. С материков кроме шампанского, старомодного кокаина и деликатесов завозится только человеческий материал – актеры и актрисы.