Страница 32 из 56
Наконец, одним утром я решилась открыть его.
Дорогая Грейсленд,
Мне так жаль, что я не могу сказать тебе это лично, но на банковском счету недостаточно денег, чтобы оплатить тебе перелет домой. Твоему брату был нужен новый рюкзак, а мы ведь еще даже не купили твоей сестре новую школьную форму на этот год. Все разваливается. Как я могу тебе такое говорить? Я больше не могу выносить алкоголизм твоего отца. Мы разводимся, он будет жить с твоим дядей. Я с твоими братом и сестрами переезжаем к бабушке, пока не встанем на ноги.
Я знаю, что твой отец любит тебя, и мы гордимся тобой. Мы не хотим, чтобы ты что-то взваливала на себя. Просто сейчас мы не в силах помогать, и не думаю, что мы можем позволить себе прилететь к тебе на выпускной. Прошу, пойми. Ты всегда была такой независимой, и мы не думали, что ты вообще захочешь нас там видеть. Ты всегда сама могла сводить концы с концами, Грейс, и мы за это гордимся тобой. Мы тебя любим. Когда сможешь себе позволить, приезжай домой навестить нас, мы постелем тебе у бабушки на диване.
Должна сказать тебе, что, чтобы вылечить зуб твоей сестры, нам пришлось продать пианино и еще несколько твоих вещей, которые, думаю, тебе и не очень-то были нужны. Мы любим тебя. Продолжай делать свое дело.
С любовью, мама.
Сказать, что у меня случилась истерика, это ничего не сказать. Я не могла остановить слезы. Я думала: «Как они могли?». Как они могли оставить меня из-за своих собственных ошибок? У меня не было ни машины, ни денег, чтобы где-то жить, а мама использовала зуб моей сестры как очередную причину, чтобы я выслала ей половину своего студенческого займа. Куда же ушли эти деньги? Все это было слишком угнетающе.
Второй конверт пришел из офиса «Студенческой финансовой службы»: это было напоминание о все еще висящем на мне долге в размере восьми сотен за жилье. Рыдая в углу комнаты, я лихорадочно размышляла о возможностях. Я могла бы выступать с виолончелью, но за это платят жалкие крохи.
Я шмыгала, обняв подтянутые к подбородку коленки и зажав между ними голову. Можно продать виолончель. Отправиться домой, жить у бабушки на диване и работать в ресторане «Милки Куин». Я могу просто сдаться.
Тогда я услышала бормотание Мэтта.
— Малышка? — Он открыл дверь. Я не слышала этот голос вот уже три недели.
— Я в порядке, Мэтт.
Он подошел ко мне.
— Что случилось?
Не глядя на него, я протянула ему два пропитанных слезами письма. Он тихо прочел их, после чего примостился рядом со мной.
— Я могу помочь тебе.
— Нет.
Большим пальцем он провел по моей щеке, вытирая дорожки слез.
— У меня есть деньги.
— Нет, Мэтт. Тебе придется просить отца, а я не хочу, чтобы он снова выручал меня.
— Это не отцовские деньги. Я продал фото. Я хотел тебе рассказать, но ты, твою мать, не говорила со мной.
— Я думала, мы расстались. — Я поднялась, подошла к столу, взяла бумаги, подтверждающие аннулирование нашего брака, и передала их ему. — И ты развелся со мной.
Мэтт тут же сделал из листа бумажный самолет и запустил его в открытое окно общежития.
— Настоящим нарекаю тебя моей бывшей женой. И что? Кому какая разница? Это не имеет значения.
Я уставилась на него.
— Все не так просто, да? — спросил он.
— Мне нужно время.
— У нас его не так много.
Я уселась на подоконник и посмотрела на одинокое раскачивавшееся дерево, росшее во внутреннем дворе.
— В этом и проблема. Время. — Я повернулась к нему. — Какое фото ты продал?
— На котором сфотографирована ты. В нашу первую встречу. Где ты поднимаешь пуговицу с пола. Мистер Нельсон выбрал его для университетской галереи, и оно было продано в первый же день. Я в шутку написал на ценнике сумму в тысячу долларов, думая, что никто его не купит. Эти деньги как мои, так и твои. Я хочу, чтобы ты их взяла. — В его взгляде была искренность и теплота. Мы общались, и это было хорошо.
— Они не мои.
— Ну, на правах моей бывшей жены… — Он начал смеяться. — Мы могли быть женаты, когда фото было продано. Как знать?
Я не справилась с собой и тоже рассмеялась.
— Мы были женаты всего пару дней. Да и в любом случае, сумма должна была бы делиться пополам.
— Ладно, давай так. Я заберу пять сотен, а потом отдам их тебе в качестве платы за работу моделью.
— Как бы я хотела просто посмеяться, но слишком зла на родителей. Поверить не могу, что они решили, будто я не захочу видеть их на выпускном, — выговорилась я.
— Это их способ притупить свое чувство вины.
— Они доведут меня до гребаной психушки.
— Нет. — Внезапно он стал серьезным. — Не доведут. Как только ты перестанешь так думать и увидишь, насколько ты потрясающая, чувство обиды на них сменится на благодарность. Будет похоже на что-то типа: «Как же я рада, что родители не заботились обо мне, ведь это сделало меня мега-охеренной».
Проникаясь его словами, я несколько мгновений сидела, не проронив ни слова. Я знала, что он имел в виду.
— Да, наверное. Однажды я подумаю: «Спасибо, мама и папа. Вы скоты».
— Именно! — подтвердил Мэтт победно.
— Спасибо, Мэтт.
— Всегда рад, — ответил он, поднимаясь на ноги и направляясь к двери. — Эй, подождешь тут не долго? Мне нужно сбегать кое за чем.
— Ладно.
Он вернулся довольно быстро и принес с собой пончики, апельсиновый сок, маленький репетиционный усилитель и электрогитару, принадлежавшую, похоже, Брэндону. Я лежала на кровати, так что просто перекатилась на бок и подперла голову рукой. Я наблюдала, как Мэтт сновал по моей комнате туда-сюда. Он положил три обрызганных радужной глазурью пончика на тарелку и протянул мне вместе с маленькой бутылкой апельсинового сока. Он не сказал ни слова, просто улыбнулся. Было довольно рано, но в моей комнате уже стало достаточно жарко и душно.
Он снял обувь, через голову стянул футболку со Smiths и бросил ее мне.
— Можешь надеть ее, если хочешь.
— Мэтт…
— Что такого, тебе же нравится носить мои футболки.
Это было правдой. Я разделась до лифчика и трусов и облачилась в футболку Мэтта. От его запаха мне стало уютно, и я ощутила покалывание.
— Видишь? Так лучше, — сказал он. Я кивнула.
На нем были только черные джинсы, ремень, сделанный моими руками, и цепь, которая крепилась к бумажнику и шлёвке.
Присев рядом с усилителем, он подключил его в розетку и посмотрел на меня. У меня на глаза наворачивались слезы.
— Ты в порядке?
Я кивнула. Я плакала не из-за письма, или денег, или фотографии; я плакала, потому что мысль о том, что Мэтт уезжает, хоть и на несколько месяцев, убивала меня. Он улетит через неделю. Он будет на другом конце мира, а я буду оставлена позади, рыдающая из-за того, что слишком молода, чтобы бросить все ради него, или чтобы попросить его бросить все ради меня. Я плакала из-за того, что не встретила его позже, когда женитьба имела бы смысл, и никто из нас не запаниковал бы при мысли о ней.
Мое лицо пульсировало и отекло из-за рыданий, пока я наблюдала за сидевшим на табурете Мэттом, подключавшим провода к своему «Телекастеру». Он провел по струнам всего раз и посмотрел на меня в поисках одобрения. Было негромко: это был идеальный, чистый звук. Я никогда не видела, чтобы он играл на музыкальном инструменте или чтобы проявлял к ним хоть какой-то интерес, но кое-что стало для меня предельно ясно. Он практиковался… ради меня.
— Прежде чем я начну, я хочу, чтобы ты знала — я прошу прощения.
— И я прошу прощения, — ответила я без промедления.
— Мы можем вернуться к тому, что сейчас было?
— Но как же…
— Грейс, мы можем насладиться тем временем, что у нас осталось?
— Да. — И я ударилась в слезы.
Он взял только одну ноту, а я уже знала, что он играл «Hallelujah». Я разрыдалась еще сильнее.
Он пел мягко и безупречно. Я была очарована им: таким молодым и красивым, сидящим без рубашки и обуви, и сосредоточенным на песне. Когда он закончил, то в последний раз провел пальцами по струнам и поднял глаза на меня. Я больше напоминала сопливый клубок. Его улыбка была жалостливой, грустной; так улыбались только тогда, когда словами ничего не исправить. Он уезжал. И я не могла его остановить.