Страница 34 из 69
Автобус был битком набит, и я едва втиснулась на нижнюю ступеньку. Дверь зажала мой пакет, я еле вытянула его, чудом не порвав. На уровне моего носа оказалась чья-то грязная побитая рука. Автобус тряхнуло, и я смогла наконец подняться в салон. Стоять пришлось на одной ноге. Рядом на сиденье качался пьяный мужичонка, от которого разило как из пивной бочки. Мужичонка бесцеремонно оглядел меня с ног до головы, потом гаркнула на весь автобус:
— Мадам!
Я вздрогнула и раздраженно посмотрела на него. Мужичок обращался ко мне.
— Мадам! — повторил он. — Вам нужен нормальный мужчина?
— Что-о-о? — изумилась я.
Мужичок поспешно оправдался:
— Я только спросил!
Рядом захохотали. «Нормальный мужчина» обиженно сопел. Я думала, этот путь никогда не кончится. Однако скоро автобус затормозил и, пыхтя, остановился. Я спустилась по ступенькам и попала в месиво из грязи и снега. Вокруг какие-то поля и разбегающиеся в разные стороны дороги. Хорошо еще, они были снабжены указателями, среди которых значилась и Дубровка. Я потопала вперед по грязной дороге.
Возможно, летом, в сухую погоду, мое путешествие по ней заняло бы не более двадцати минут, теперь же я волочилась все сорок, а то и час. Когда показался золотой купол Николая Чудотворца, я была измотана, вся заляпана грязью и страшно хотела пить. С самыми радужными надеждами я доковыляла до церкви и увидела у дома священника несколько легковых машин. Должно быть, батюшка с матушкой принимали гостей. Я вздохнула: не вовремя явилась.
Подойдя к крыльцу, постояла, не решаясь войти. И тут дверь отворилась и на пороге показалась Настя.
— Ну надо же! А я все спрашиваю отца Александра, почему Красковы не приезжают. И тут ты!
Она так естественно перешла на ты, что я не могла не ответить тем же. Настя спустилась с крыльца и поцеловала меня.
— Проходи скорей! А где твоя машина?
Однако зорким взглядом уже окинула меня, поняла.
— Так ты пешком? С ума сойти! На этих каблуках?
— Да я только от остановки шла… — бормотала я благодарно, поднимаясь на крыльцо.
Мы вошли в дом, Настя скинула с плеч куртку, и я увидела вполне определенно выступающий животик. Воскликнула:
— Настя, ты ждешь второго?
— Да, — улыбнулась она. — И не собираюсь останавливаться на этом.
— Счастливая…
Настя внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала, провела в горницу. Там за столом сидели взрослые люди, ели, пили и шумно разговаривали. Петр Александрович пристроился на коленях у бородатого дядьки.
— У нас гости, реставраторы из Москвы. Они помогали нам восстанавливать храм, — объяснила мне матушка. — Присоединяйся, я сейчас принесу прибор.
— Подожди, Настя, — остановила я ее. — А где отец Александр?
— Он в храме, на службе.
— Я пойду к нему, хорошо?
Настя с тревогой взглянула на меня:
— С Колей все в порядке?
— Да, он на гастролях.
— Ну иди, потом с батюшкой возвращайтесь, будем обедать.
Я прошла по выложенной плитками дорожке к белой церкви, вошла с широкого крыльца в открытые двери и тотчас погрузилась в особую атмосферу храма. Прихожан было мало — несколько пожилых женщин, дурно одетых, с усталыми, безрадостными лицами. А меня наполняло какое-то чувство, немного напоминающее то, что я пережила в концертном зале, слушая Марину, но более глубокое, всепоглощающее. Я с легкостью отдалась ему и забыла о времени. Вспомнила венчание, твое одухотворенное лицо под венцом. Это была наша церковь…
Пока ехала, я боялась предстоящего разговора с отцом Александром; теперь же исповедь казалась непременным, естественным итогом моего пребывания в церкви.
Я дождалась, когда прихожанки, подойдя под благословение, постепенно покинут храм, и только тогда обратилась к батюшке:
— Отец Александр, я хотела бы исповедаться.
Священник, конечно, узнал меня. Он кивнул и жестом пригласил пройти в левый придел.
— Я слушаю вас, — слегка наклонив ко мне голову, мягко произнес он.
Любимый, это было непросто: рассказать твоему другу о том, что я изменила тебе. Я сразу расплакалась, а отец Александр терпеливо ждал, когда я смогу говорить. Он нахмурился и помрачнел, слушая мой сбивчивый покаянный рассказ. Я не щадила себя, поверь, не оправдывала, не перекладывала вину на молодого парня. И про сон рассказала и про иные искушения. Самым страшным было долгое молчание Александра после того, как я умолкла, сморкаясь в платок. Он молчал и тогда, когда я с мольбой в глазах ожидала ответа. Конечно, я понимаю, что прощение дает не он, не он отпускает грехи. Исповедник — всего лишь посредник. Но в этот момент я ждала его решения, как бы ждала воли Всевышнего, пусть это звучит кощунственно.
Наконец, не выдержав этого страшного молчания, я спросила:
— Что мне делать? Как жить дальше? Что мне еще сделать с собой, чтобы искупить этот грех?
Батюшка покачал головой:
— Не надо придумывать страдания, ибо вкусишь их полной мерой.
— Будет расплата? — шепнула я обреченно.
— Будет.
— Я должна рассказать все Коле? Он простит?
— Он человек, такой же немощный, грешный, как все. Нет, не простит. Я знаю его.
— Расстаться с ним? Это будет расплатой? — в ужасе спросила я, ожидая утвердительного ответа.
— Нет, — тихо произнес отец Александр. — Ему не надо ничего рассказывать.
— Но как же жить?!
— Покайся и впредь не греши.
— Да-да, конечно! — снова заплакала я, но уже просветленно.
Так чувствуют себя дети, которых родители отчитали за провинность, но простили, наказав не делать так больше. Я ощутила легкость, будто непосильный груз свалился с моих плеч. Я ничего не забыла и не простила себя, но мне стало спокойно и ясно. Отец Александр дал какие-то указания старушкам служительницам, и мы отправились в дом. Мне показалось, батюшка стал больше сутулиться…
В доме царило оживление. Настя хлопотала, выставляя пироги и разливая суп. Гости встретили нас громкими приветствиями.
— Я помогу тебе, — сунулась я было на кухню к Насте, но она выпроводила меня со словами:
— Иди-иди, тебе надо поесть, отдохнуть с дороги. Потом поболтаем!
Когда передо мной оказалась тарелка вкусно пахнущего куриного супа, я поняла, как проголодалась, и набросилась на еду. Народ вокруг продолжал спор, начатый еще до нашего появления. Бородатый парень лет тридцати, с серьгой в ухе, симпатичный, доказывал, что древние архитектурные памятники нельзя передавать церкви.
— В Новгороде сохранились фрески двенадцатого века, восстановленные с огромным трудом. И что, прикажете впустить в храм прихожан? — горячился молодец. — Свечи, копоть, ладан… А фрескам нужны определенные условия хранения — температура, влажность, — чтобы не разрушались!
Отец Александр возразил:
— Храм Божий должен использоваться по назначению, его для этого возводили. «Дом Мой домом молитвы наречется».
— Ну да, а ваше начальство бесчинствует, закрашивая бесценные росписи и заменяя новоделом! — Бородач в негодовании стукнул по столу огромным кулаком, но, покосившись на мальчика, слегка унял пыл. — Псковский владыка собирается записать фрески Снетогорского монастыря! Вот вам результат.
Тема сменилась, и молодец снова горячился, говоря о разрушенных храмах, которые требуют немедленной реставрации.
— В Новгороде окончательно разрушаются храмы тринадцатого века! И никому до этого дела нет!
— Нужны деньги, — спокойно сказал отец Александр. — Чтобы восстанавливать храмы, нужно много денег.
С ним согласились все.
— Мы делаем все, что можем, — продолжил батюшка. — Используем связи, просим у богатых людей пожертвования, ищем спонсоров. Обязательно найдутся люди, которые не останутся равнодушными.
— Пока они найдутся, весь Псков будет лежать в руинах! — возразил бородач. — И не только Псков! А ведь есть кому восстанавливать: умельцев и профессионалов — море! Были бы деньги…
Несмотря на то что я была занята своим, все же прислушивалась к спору. Бородатый реставратор меня заинтересовал. Но интереснее все же была Настя, которая легко справлялась с гостями, кухней, ребенком и при этом не уставала, не раздражалась, сновала туда-сюда, гордо неся свой бесценный живот. Когда обед завершился, уже стемнело. Я засобиралась. С тоской подумала о том, как буду возвращаться автобусом и электричкой. Однако Настя и тут сообразила: