Виктор Борисов-Мусатов

Заехав в Дрезден для осмотра Дрезденской галереи, Борисов-Мусатов из-за безденежья должен был вернуться в Саратов, хотя его влекла Москва, «красивый город удивительно. Даже таких в Европе нет»[1 Цит. по: А.А. Русакова. Борисов-Мусатов, с. 49.].

К тому же за время отсутствия Борисова-Мусатова художественная жизнь Москвы преобразилась. Символизм укрепил свои позиции в литературе. Передвижники перестали определять лицо русского изобразительного искусства. Зато в полную мощь своего дарования работали Левитан, Серов и Врубель, который не мог не потрясти воображения Борисова-Мусатова. А Левитан и Серов, кроме того, преподавали в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, вытесняя оттуда ту рутину, с которой он не мог смириться в свое время. У Серова уже учился товарищ Борисова-Мусатова Николай Ульянов и саратовские поклонники мусатовского творчества, его молодые друзья Павел Кузнецов, Петр Уткин, Кузьма Петров-Водкин. Конечно же, в Москве Борисов-Мусатов должен был узнать и о «Выставке русских и финляндских художников», которую организовал в Петербурге за несколько месяцев до его прибытия в Россию Сергей Дягилев и которая положила начало возникновению общества «Мир искусства».

Гармония. 1900

Государственная Третьяковская галерея, Москва

Но надо было возвращаться в родной город. Да, там отличный музей, театр, музыкальное общество. Но товарищи по искусству оставались в столице, и острее чувствовалась пошлость быта провинции, может быть, не осознававшаяся так остро до посещения Европы. Во всяком случае, в письмах художник характеризовал саратовскую атмосферу как «грязь и скуку», «чертово болото».

Всему этому, по мысли Борисова- Мусатова, могла противостоять красота, которая в сознании художника отождествлялась исключительно с добром, чистотой, гармонией. Все демоническое, чувственно-эротическое в ней художником не воспринималось. Служение красоте - в этом видел свое призвание художник. Он устроил мастерскую во флигеле дома, который семья художника после смерти отца вынуждена была сдавать. Именно в этой мастерской, украшенной гравюрами Хокусаи и Утамаро, репродукциями Джоконды Леонардо и Женевьевы, глядящей на спящий Париж Пюви де Шаванна, Борисов- Мусатов написал Автопортрет с сестрой (1898), пытаясь создать в этой картине мир возвышенной мечты и одухотворенности. Для того чтобы противопоставить образы этой картины грубой реальности, Мусатов одел сестру в специально сшитое матерью художника платье по моде 1850-х годов. Фигуры помещены в старинный парк (здесь сказались впечатления от Слепцовки). Художник отказался от импрессионистической техники, и непосредственно увиденные краски натуры трансформируются в несколько условный сине-зеленоватый общий тон, который впоследствии будет определять колористический строй многих его произведений. Этот тон создает в картине настроение элегической печали, которую зритель читает в выражении женского лица. Девушка словно погрузилась в мир сокровенных дум и переживаний. Садово-парковый ансамбль трактован без акцентировки объемов, художник стремился подчинить все плоскости, что делает произведение похожим на панно.

Сидящая женщина. 1899 Этюд к картине Гармония

Воронежский художественный музей

Кавалер, читающий стихи. 1899 Этюд к картине Гармония

Саратовский художественный музей

Гармония. Эскиз. 1897

Государственный музей изобразительных искусств Республики Татарстан, Казань

Автопортрет с сестрой - первое произведение Борисова-Мусатова, где он использовал стилистику модерна. Недаром это произведение сопоставляли с работой французского представителя данного стиля Мориса Дени Автопортрет с женой[1 А.А. Русакова. Символизм в русской живописи. М., 1995, с. 198; Д.В. Сарабьянов. Русская живопись XIX века среди европейских школ. М., 1980, с. 228.], не сомневаясь в том, что русский художник видел эту картину в Салоне Независимых: «Слишком много совпадений между этими двумя “двойными” автопортретами - в месте действия, расположении действующих лиц, деталях (фасон платья дамы, столик, розы, первоначальный черный цвет блузы художника)»[1 А.А. Русакова. Символизм в русской живописи, с. 198.]. Сам Борисов-Мусатов верно посчитал, что черный цвет нарушит гармонию общего настроения, и переписал свою блузу. Интересно привести его слова о работе над картиной из письма к Ульянову от 1899 года: «Видишь ли, портрет этот я написал экспромтом. Виноваты эти проклятые краски темпера. Виноваты Тинторетто и Veronese. И виноваты костюмы той эпохи, которые я нигде не могу достать для себя. Я ее люблю, но я не ее знаю, и потому меня мучит, что никак не могу выразить всю ее красоту. И еще, кроме сестры, не могу достать другой натуры. Ты знаешь, это ужасно раздражает. И потому я решил написать просто портрет этой моей единственной модели вместе с собой. Теперь ты понимаешь. Она мне позирует, я ее пишу. Тут не важен стиль, нужна красота. Это, знаешь ли, просто чек с моей подписью, но вот в том-то и беда, что подпись-то моя не удалась. Вышло как бы не подпись, а клеймо. Писал себя в черном, на воздухе, когда уже все было почти кончено. Ну, связать-то не удалось. Вышло тяжело, черно и грустно»[2 Письмо к Н.С. Ульянову. Саратов, конец 1 899 года. - В кн.: Мастера искусства об искусстве, т. 7, с. 310.].

Дафнис и Хлоя. 1901

Частное собрание, Санкт-Петербург

Однако вопреки словам художника картина не стала только портретом, несмотря даже на довольно точную передачу лиц. Это все же воплощение каких-то грез о прошлом, где прошлое - это прошлое вообще, а не какая-то конкретная эпоха. Сами фигуры и предметы первого плана написаны в системе пленэрной живописи. Но их тонкие оттенки не вступают в противоречие со стилизованным фоном, при написании которого художник применил темперу. Матовые темперные краски позволяли передавать воздух не иллюзорно, ими легче было добиться впечатления панно, которое органичнее включалось в ансамбль других искусств, о синтезе которых мечтали в эпоху модерна. Для Борисова-Мусатова темпера имела перед маслом и то преимущество, что своей легкостью, бархатистостью как бы позволяла создать мир мечты, грезы.

Рассматривая композицию картины, невольно обращаешь внимание на асимметричное расположение фигур, поставленных по диагонали. Причем фигура самого художника режется рамой. Но этот, казалось бы, импрессионистический прием вносит в картину при внешней статике внутреннее движение, придающее ей некую трепетность. Кроме того, соединение статики отдельной фигуры и динамичного начала, присущего группе, усиливает многозначность картинного образа в целом, повышает ассоциативность, а это, в свою очередь, вносит в произведение символическое начало.

Прогулка. 1901

Одесский художественный музей

Пруд. Начало 1900-х. Этюд к картине Дафнис и Хлоя.

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Несмотря на критическое отношение Борисова-Мусатова к Автопортрету с сестрой именно эта картина наметила дальнейший путь художника. «Мелодия грусти старинной»[1 Цит. по: А.А. Русакова. Символизм в русской живописи, с. 201.], как выражался сам художник, прозвучала впервые именно здесь, а затем возник Осенний мотив (1899). В беседке, обвитой осенними листьями, перед девушкой с лицом сестры художника склонился кавалер в напудренном парике и светлом сине-сиреневом кафтане. Характерно, что Борисов-Мусатов не стремился точно воспроизвести прошедшую эпоху, недаром для картины он заказал портнихе женское платье 1830-1840-х годов и костюм кавалера XVIII века. Именно такое вольное отношение к минувшему долгое время не принимали художники объединения «Мир искусства». В этой картине художник опосредованно выразил чувства, порожденные неразделенной влюбленностью в помещицу Анну Воротынскую. Грусть порождают и неяркие лучи осеннего солнца, пробивающиеся сквозь желто-оранжево-красную листву. Цвет еще дробится рефлексами, объединяющими мужскую и женскую фигуры, но светлое платье девушки и сине-сиреневый кафтан мужчины даны как большие цветовые зоны. Стиль модерн, таким образом, присутствует здесь, своеобразно сочетаясь с импрессионистическими чертами, что, впрочем, достаточно часто присутствует в явлениях русского искусства. Плавные округлые линии, объединяющие фигуры[1 О.Я. Кочик. Указ, соч., с. 124-125.], вместе с нежным колоритом создают ту музыкальность, которая выдает в мастере представителя стиля модерн, - ведь романтическое положение о главенстве музыки среди искусств всячески подчеркивалось адептами этого стиля. «Приближаясь к музыке, художественное произведение становится и глубже, и шире», - считал Андрей Белый[2 Андрей Белый. Формы искусства. - Андрей Белый. Символизм как миропонимание. М., 1994, с. 100.]. Видимо, это его привлекало к картинам Борисова-Мусатова, под влиянием которого возникли некоторые стихотворения из сборника Золото в лазури. А строки: