Страница 4 из 8
Но так они решили с мужем: соединиться когда-нибудь навсегда, стать русским ветром, бесконечными облаками, теплым дождем, зеленой травой и листвой…
Думаю, по-другому и произойти не могло. Разрыв шаблона – это как раз про нее. Больше всего в жизни она не любила заранее заданного, обязательного трафарета – ни в чем. И терпеть не могла прощальных речей: мол, это всегда далеко от правды. Проникнуто ложным пафосом. И для себя не захотела никаких почестей и ритуалов, особенно – быть похороненной на Новодевичьем кладбище. Хотя там покоится большая родня. Даже это не остановило. Иначе она не была бы Плисецкой.
Удивительно: ей так много было дано Богом, что я за долгие годы так и не понял, как это все соединяет в себе одна хрупкая женщина. Ведь талант, сколь бы ни был велик, сам по себе не определяет масштаб личности. Но когда человек и его дар совпадают, происходит чудо.
Она ушла в девяносто, так не успев до конца отдать миру всю свою энергию, весь жар и огонь, воплотить все мечты, растратить все любопытство, юмор, ум, бунтарство, любовь, жажду жизни.
Она так и не успела состариться.
Июль 2015 г.
«Я была с ленцой, а то бы многого еще добилась»
В грандиозный тур по городам России отправился «Русский Имперский балет» Гедиминаса Таранды с премьерой спектакля «На балу у Плисецкой». В нем участвует сама великая балерина.
Во время пресс-конференции в Нижнем Новгороде.
– В последние годы вы если и выступаете на родине, то лишь в Москве или Петербурге. И вдруг гастроли сразу в шести провинциальных городах России.
– Интересно посмотреть на людей, узнать, чем они живут. Как они реагируют. Мне всегда было это интересно. И еще как-то поддержать их. «Бал» состоит из «Болеро» Равеля и «Дивертисмента», сделанного Тарандой вместе со мной и Аллой Коженковой, модным, стильным художником.
– А вы не боитесь, что в зале будут сидеть одни новые русские? Самые дешевые билеты – 50 – 100 тысяч рублей.
– Недавно мне рассказали анекдот: двое новых русских пришли на симфонический концерт. Один другого спрашивает, показывая на дирижера: «Это Моцарт или Бетховен?» «Откуда я знаю, – возмущается тот. – Он же спиной стоит».
Новые русские тоже разные. Публика вообще не бывает плохой. Любой человек чувствует ненастоящее в искусстве. Я в этом убедилась за свою долгую сценическую жизнь. Когда я хуже танцую, то и меня хуже принимают. Говорят: человек ничего не понимает в искусстве. Но это даже лучше, когда в зале неискушенные люди.
Я не помню сейчас, кто из великих сказал, что, если пещерного жителя привести в картинную галерею, он ткнет пальцем в шедевр.
А уж где добывать деньги – дело импресарио. Я знаю, что вот в Нижнем Новгороде часть билетов благодаря спонсорам получила интеллигенция.
«Плисецкая – полюс магии».
– Вы теперь постоянно выступаете с труппой Гедиминаса Таранды?
– Как и все в жизни, это случайно получилось. Нас пригласил японский импресарио. Гедиминас сделал режиссерскую картинку. Получилось красиво. Я попросила срежиссировать мой юбилей. Он сделал очень хорошо. Потом еще один юбилей. В общем, мы уже три года вместе разъезжаем по всему миру. Они захотели, чтобы я была президентом. Я всегда поддерживаю молодое, новое. Мне интересно, что будет, а не что было. Труппа совсем молодая. Гедиминас серьезно отбирает артистов. Они приезжают из разных городов. Очень хороший репертуар. У Таранды есть вкус. Он приглашает хороших хореографов на постановки.
– Большой театр по-прежнему лихорадит, несмотря на обновление руководства.
– Заменить человека на посту – это не значит сделать лучше. Самое главное – в театре должен быть профессиональный хозяин. Вся беда в этом – нет хозяина, нет человека, который думал бы прежде всего о театре. Я Америки не открываю. Если этого не сделать, то будет все хуже и хуже. Что мы и наблюдаем. Жалко. Но что сделаешь?!
Вот в дореволюционной России был Всеволжский, директор императорских театров. Он Чайковскому заказывал оперы и балеты. Он был настоящим хозяином. Если же назначать все время то бывшего хореографа, то бывшего танцора или певца, потому что он хорошо пел или плясал, ничего не получится. Это ведь, знаете, совсем другая профессия.
Великие хореографы и режиссеры сами плохо танцевали. Как и педагоги в большинстве случаев. Это совершенно другое. И когда говорят: раз не может танцевать, пусть учит других, – это неправильно. У нас всегда это почему-то смешивалось. И все время плохой результат. Большой – самый изумительный театр на свете. Но балет и оркестр – почти все разъехались по миру. Это печально.
– А как вы относитесь к скандальным постановкам классики, как сделал Владимир Васильев с «Лебединым озером»?
– Мне кажется, Васильев не считает такой спектакль скандальным. Каждый создатель влюблен в свои творения. Но стоит ли утверждать публично, что только я один ставлю хорошо?
– Советский Союз, как известно, был по балету впереди планеты всей. А что Россия?
– Сейчас так все перемешалось. Русские танцоры есть в любой труппе по всему миру. И там они тоже многому научились. Вот тот же Ратманский, которого я высоко ценю. Он был несколько лет в Канаде. Приехал оттуда совершенно изумительным танцовщиком и хореографом. На моем юбилее в Большом театре танцевал с Филиппьевой в постановке Баланчина – «Тарантелла». Впервые я это видела в Америке в труппе самого Баланчина.
– Вы столько ездили и ездите по миру. А где вас лучше всего принимали?
– Наверное, вы удивитесь, если я скажу – в Японии. Это особая для меня страна. Я там была двадцать пять раз, собираюсь опять. Это взаимная любовь. Они первые перевели мою книгу. И уже четыре переиздания. Как на русском языке. Но у нас все понятно. А там я даже не знала, будет ли это интересно японцам. Оказалось, да. Они вообще много ездят по миру и смотрят балет. Приглашали многих педагогов. Они очень восприимчивые. Единственное, что у них не получается, – это с фигурами. Они ведь коротышки. А в балете ноги должны быть из горла.
То самое фото после пресс-конференции в Нижнем Новгороде, когда, узнав, что я из «Комсомолки», Майя Михайловна согласилась на интервью.
– Нет ли желания открыть школу Майи Плисецкой?
– При театре должна быть школа. А как отдельно я открою? Ну дадут кусок земли, и что дальше? Строительство ведь миллионы стоит.
– Во что вы верите в жизни?
– Правды мало. Я все-таки люблю правду, честность. Это сейчас все реже и реже. Говорят, что красота спасет мир. Я не знаю. Так воюют, дерутся, так ненавидят друг друга.
Перед тем, как уйти, Майя Михайловна одарила всех своей неповторимой улыбкой.
– Если красота не спасет мир, тогда для чего балет?
– Мы ведь существуем не для спасения. Если люди хотят это видеть, им надо показать. Они по-прежнему живут плохо. Пусть будет хоть какая-то радость.