Без имени...

- Из наших - только я. Проник в одно закрытое общество, совсем недавно. Молодые ребята здесь, политические. Пытаются сопротивление организовать. Я быстро вошел в главный их совет. И... У нас тут странные дела творятся. Один новенький пришел, и сейчас в отключке. А другой новенький... Его нужно срочно в больницу. В нашу. Именно - в нашу! Потому, я и вышел на связь. А в сумке я у него прибор обнаружил, весьма странный. Мой анализатор запикал, вот я и проверял всё кругом.

- Что это? Оружие?

- Нет. Серебристый сосуд с трубкой... Назначение прибора мне не понятно.

- Что?! Береги этот прибор. Он мне позарез нужен. Первого из твоих новеньких - Николаем зовут?

- Да. Но я не договорил... Тут вовсю битва идет за него. Он сам упал, и валяется. А сюда мордовороты рвутся. С андроидами. Взломали входную дверь, бегают по коридору, требуют Николая. А в зале, где он находится - наше секретное собрание, их туда нельзя пустить...

- Держитесь, мы уже близко. Николая обороняйте. Это - очень важно. Нужно, чтобы он жив был. И серебристый прибор береги, спрячь пока. А кто - второй? Кто с этим парнем был?

- Подельник бандюков, похоже. Но - не по своей воле он с ними. Завербован с рождения. Он из своей руки у меня на глазах пеленгатор контрольный вырезал. Не захотел на них работать. Много крови потерял. И яд там явно какой-то задействован, в пеленгаторе. Если его вынуть, попадает в кровь. В общем, спасать надо парнишку этого...

- Я свяжусь с кем надо. Ждите и моих медиков, впустите их. Мы сами - почти рядом. Высадимся - пойдем на захват Николая. Где он?

- В зале собраний. На втором этаже, третья дверь слева от лестницы, по коридору.

- Понял. А бандиты где?

- Пока - на первом. Все кабинеты подряд прочесывают. Там у нас кружки разные, занятия идут...

- Ясно. Мы - в зал направимся, как высадимся. А ты - встреть медиков.

Неназываемый отослал Виталику, а потом и медикам, ещё несколько сообщений: так, чтобы информацию не слышал Крот. Тот и так увидел и узнал слишком много. Хотя, он забился в угол рядом с Сенсеем и явно притих.

"Если этот субчик не уйдет ненароком в переделке - то надо надавить гипнозом, и стереть ему память об этом дне", - решил Неназываемый.

Вертолет завис над крышей молодежного центра.

- Мы десантируем, а ты - улетай, и поскорее! - сказал Неназываемый пилоту.

- Улечу, но покружу поблизости. Буду на связи, - ответил тот.

Глава 4. Бегство от теней

Она ещё в детстве поняла, что все и во всём, постоянно, врут. Это называлось "идеологией". Потом идеологию убрали, но ложь всё равно осталась. Появилась некая гибридная идеология, полностью перешедшая на личности: просто, кого-то "заказанного" поливали грязью или устраняли, а кого-то превозносили... До поры, до времени. Игра была такая.

Ложь существовала ещё и просто так: не для какой-либо конкретной цели. Просто, ею пропитывалось всё. Например, в тот период наивысшей безнравственности, что наступил за развалом Союза, зачем-то врали, что в Советском Союзе не было секса... Но... почему же не было? С детства она помнила гадких, похотливых дядек, трясущих своими причиндалами. С их грязными предложениями, они таились где-нибудь в подъездах. От подобных они, девчонки, сбиваясь в стайку, убегали прочь. В этой и подобной тому форме секс был всегда. Грязный, животный и отвратительный. Хотя, только потом появились голые задницы на экранах и заведения для "интимного массажа". После отторжения перестройки, всё это расцвело буйным цветом.

Нет, секс был... Не было только любви. Ни тогда, ни потом. В конце концов, даже само это слово утонуло, захлебнулось в пошлости. Чувства полностью заменились идеалом чувственности, погоней за потоком новых ощущений: так бывает в те времена, когда нет ничего прочного, постоянного и надежного.

Средства массовой информации были теперь везде включены на полную катушку или воткнуты в уши: как предосторожность от того, чтобы в голову не могли заползти собственные мысли. Сила денег, власти и всесокрушающей ненависти заполнила всё. Обнажился холодный, злой, ничем не прикрытый мир.

Или - развалины иных миров, разных пластов разгромленной в хлам культуры?

Падение длилось лет сто пятьдесят. Не меньше. Срок, в общем-то, чертовски малый с точки зрения вечности, истории... Даже, с её собственной, человеческой точки зрения.

Ещё её бабушка видела февральскую революцию, ходила по улице с красным бантом на груди и радовалась отмене уроков. Да, это было совсем недавно... Просто, человеческая жизнь - так скоротечна...

А - Неназываемый? Он, наверное, сам, своими глазами, видел те времена, о которых рассказывала ей бабушка... Марширующих голых женщин с транспарантами "Долой стыд"... Борцов с мещанством... Которые уничтожали чужих домашних кошек и горшки с цветами на окнах... Сеяли повсюду голодное, слепое, бездушное равноправие. Создавали "единую общность - советский народ". Безликий, бездушный, с кислыми, тупыми физиономиями.

Насеяли... Везде.

Времена страшные и суровые сменялись лишь легким дуновением оттепели: ровно настолько недолго, чтобы страна только что не померла совсем, до самого последнего человека...

Фанни снова подумала о Неназываемом: как же он выдержал, пережил страшные для страны времена? Голод и разруху, войны и бедствия, коллективизацию и военный коммунизм? Где был, что делал? Или же, он жил тогда не здесь, за границей?

Она поймала себя на том, что, при размышлении, что-то рисует у себя, в блокноте для записей. Вообще, её стол был теперь завален бумагами, тетрадями, книгами... Ей нравился и запах свежей типографской печати, бумаги, и запах старых книг... А жители этого дома, похоже, не слишком доверяли компьютерам и прочей технике. И не создавали из компьютера... бога всех вещей.

Сегодня ей не хотелось выходить в сеть. Совсем. Потому, она сидела и дорисовывала, уже сознательно, маленькую, хрупкую девушку с большими глазами и прозрачными, стрекозиными крылышками. Девушка улетала прочь, оборачиваясь и грустно глядя в упор на Фанни. "Может, она эльфийка, а может - моя муза", - подумала она, глядя на свой рисунок.

Ей сегодня было почему-то неуютно от того, что рядом не было Неназываемого. Он должен быть сейчас рядом! Потому, что иначе она тревожилась за него. Будто, только сегодня осознала, как темно вокруг, и каким силам они пытаются сопротивляться. Каким страшным силам, не имеющим ничего общего с человеческим разумом, чувствами и понятиями. С тем, что властвовало безраздельно в самых темных углах мира и считало себя хозяевами. Прежде всего, хозяевами людей. С теми безымянными силами, в которых не было ни малейшего проблеска добра и сострадания. Лишь свирепое желание поглотить всё, переварить и сыто выплюнуть отходы.

И то, что кто-то из выпасаемых ими человеческих стад не всегда следовал на создаваемые ими бойни, не соглашался на принудительную эвтаназию на старости лет, на псевдолечение таблетками и операциями, когда в том не было никакой нужды, не устремлялся на войны, не маршировал вместе с другими стройными рядами по праздникам и не читал правительственных новостей, - всегда вызывало в них желание убить непокорных, задушить их руками своих слуг.

Если эти силы уже прознали о них, об этом доме... То они придут, чтобы их уничтожить...

Фанни показалось, что это так; что те, кого Неназываемый и другие называли "тенями", уже прознали что-то об их единении, коснулись её сознания ледяным холодом страха... Что они... ищут их по городу. Чтобы убить, уничтожить.

Она не понимала странной, неожиданной, необоснованной паники; хотела успокоиться. Но, никак не получалось у неё успокоиться; она не находила себе места от беспричинного волнения.