Страница 22 из 33
Он вошёл в незапертую дверь.
Внутри никого не было. Ну ясное дело: дядя Рафаил – в мастерской.
За работой.
За руками дяди Рафаила можно было следить бесконечно.
Уж больно ловко они придавали нужную, чётко отработанную форму, тому комку глины, что Мастер каждый раз плюхал перед собой на гончарный круг. Одна нога у Общинного гончара была намного короче другой, но когда они ловко вертели тяжеленный каменный разгонный круг, там, внизу, заставляя вращаться основной – с постоянной, строго выверенной нужной скоростью, об этом как-то забывалось.
Вот и сейчас, Глостер, завороженный магией того, как жилистые руки, покрытые глянцево-коричневой полужидкой корочкой, ловко срезали тонкой леской из сухожилия получившийся горшок со стола, и аккуратно перенесли на полку с уже готовыми пятью, невольно сглотнул: мастерство, да!
Он, конечно, давно – с семи лет, наблюдал за работой почерневшего и насквозь продублённого жаром от печей, главного, а сейчас, когда нью-оспа унесла двух младших гончаров, и единственного, профессионала. Потому что мастерская Рафаила соседствовала с мастерской, где Глостер до последнего времени помогал мастеру Моммсену выделывать кирпичи. У этих мастерских даже хозяйственный двор, обширная территория которого тянулась на добрую сотню шагов, обрываясь только на опушке, был общим. Очевидно, потому, что в центре этого общего двора капитально расположились две печи для обжига: мастерских Моммсена и Рафаила. А когда выплюнутая одной из печей, полыхающая словно адским пламенем, головня, отлетела со звонким щелчком на добрых двадцать шагов, лишь чудом не оставив его слепым на всю жизнь, Глостер лично убедился: основания для выноса печей подальше от людского жилья, хозяйственных построек, и окружающего посёлок леса, имелись нешуточные!..
Рафаил, вернувшийся к кругу, только теперь взглянул на стоящего перед ним подростка. Точнее, коротко зыркнул ярко горящим взором из-под кустистых и совершенно седых бровей. На появление Глостера в своей рабочей комнате никак иначе не отреагировал. Но вот рука мастера потянулась к новому кому промешенной глины. Чтоб не ждать ещё десять минут, в течении которых, как Глостер знал, Рафаила от дела может оторвать только пожар мастерской, или смерть, пришлось самому нарушить повисшую между ними весьма напряжённую тишину:
– Здравствуйте, мастер Рафаил.
– Здравствуй. – ни радости от прихода Глостера, ни приветливости в тоне гончара не ощущалось. Глостер подумал, что не зря, похоже, остальные подростки, которым предстояло определиться с будущим занятием, сюда даже не заходили. Потому что после смерти двух помощников Рафаил стал ещё нелюдимей и злобней. Может, так произошло оттого, что один из этих помощников был его внуком? А жена Рафаила погибла от несчастного случая в лесу ещё двадцать лет назад: слишком далеко отошла от охраны, и её задрал вепремедведь. Так что ни дома, ни в мастерской Мастера давно уже никто не ждал, и некому было создать хотя бы видимость Семейного уюта и тепла.
– Мастер Рафаил… Я хотел бы… – Глостеру пришлось сделать усилие, чтоб продолжить без дрожи в голосе, потому что взгляд гончара, кажется, угадавшего, что сейчас скажет подросток, налился настоящей злобой и раздражением – раздражением человека, которого сопливый неопределившийся со своими желаниями придурок хочет оторвать от важнейшего дела в жизни! Поэтому Глостер буквально выплюнул, – Стать вашим учеником!
Ф-фу… Можно выдохнуть: он сказал то, что намеревался!
Рафаил словно бы удивился. Опустил голову, словно рассматривая натруженные руки, которые опустил между коленей. Пауза затягивалась. Глостер переминался с ноги на ногу, думая, что Мастер, в-принципе, имеет право и послать его подальше, отказав в выборе… И хотя обычно так и не делалось, право-то у Мастера имелось.
Не поднимая головы, Рафаил буркнул:
– Я всегда считал, что ты – идиот. Но оказалось, что ещё не совсем законченный… Ладно, пройди в дом, садись за стол – там, в горнице.
Выходя в дверь, которая вела как раз в эту самую горницу, Глостер обернулся: странная ухмылка искажала покрытое густой растительностью лицо Мастера, вытиравшего руки о задубевший до ломкости передник…
– Ешь. Нам предстоит долго и далеко идти.
Глостер не стал задавать глупых вопросов – знал, что Рафаил не жалует болтунов. Просто взял ещё один ломоть довольно чёрствого хлеба – Рафаил явно ходил в общинную пекарню не чаще пары раз в неделю! – и навалил себе половником ещё каши.
Каша у мастера оказалась с репой: на любителя. Потому что придаёт вареву из полбы чуть горьковатый привкус, который нравится далеко не всем. Но Глостер молчал, и продолжал методично жевать и глотать, запивая иногда из плошки простой колодезной водой, которую налил из кувшина, оказавшегося на столе, и поглядывая исподлобья на то, как точно так же поглощает пищу Мастер.
После окончания трапезы Рафаил заставил Глостера встать, и выйти на середину комнаты. Подошёл, обошёл вокруг, придирчиво изучая обувь подростка. Похоже, оказался удовлетворён, потому что буркнул:
– Мешок – в сенях на гвозде. Да, вон тот, старый.
После чего снял с соседнего гвоздя другой мешок, побольше, и вышел на улицу. Глостеру не оставалось ничего другого, как последовать за Мастером, не потрудившегося даже объяснить, куда и зачем они идут. Однако имелась у Глостера мысль на сей счёт: раз далеко, и с мешками – значит, скорее всего, к яме Рафаила. То есть, туда, где тот берёт глину для своих изделий.
Направление оказалось как раз тем самым: по неприметной нетренированному глазу еле различимой тропинке они перевалили через холм «правой руки», а затем – и ещё через три холма, прошли по долине «малого выгона», и перебрались вброд через ручей Аларика. После чего пошли места, мало знакомые Глостеру: так далеко он не забирался почти никогда – разве что когда искал отбившуюся тёлку, когда ему было девять.
Когда время перевалило уже далеко заполдень, Рафаил соизволил сжалиться над тяжко пыхтящим, но всё равно пытающимся не подать виду, как у него ноют с непривычки ноги, Глостером:
– Делаем привал.
Оказалось, что в свой мешок Мастер успел положить оставшиеся от второго завтрака полкраюхи и нож. Жуя получёрствый хлеб, и посматривая на замшелые стволы, белые и жёлтые цветы на поляне, рядом с которой они расположились, и на пролетающих крысосорок, перекликающихся весьма гнусными голосами, Глостер подумал, что вот именно к этому он, похоже, и стремился. К независимости. И отсутствию вокруг людей.
Нет, он, конечно, любил их: и мать, и сурового отца, и братьев-сестёр, но…
Но понимал, что если они будут от него подальше, это только… Увеличит его к ним любовь. Потому что вблизи они… Иногда, мягко говоря, раздражали.
Может, и дальноразведчиком-то стать он хотел только в силу традиции: когда сын идёт по стопам отца. А на самом деле ему нужно было как раз вот это: тишина дикой природы, спокойствие вековечного леса, и молчаливый уверенный в себе спутник рядом – Мастер своего дела. Наставник. Профессионал. От которого, если честно, он ждал даже более спокойного к себе отношения, чем от родного отца.
– Если думаешь, что наша работа – сплошное удовольствие, сильно ошибаешься. Нам ещё нести обратно на закорках по тридцать килограмм. Вставай.
Глостер встал, скрывая улыбку. Мастер буркнул:
– И ещё. Если рассчитываешь, что лупить буду не так сильно, как отец – тоже сильно ошибаешься. Не отставай.
Глостер поспешно отвернулся, сделав вид, что поправляет лямки, чтоб скрыть невольное удивление – мысли его, что ли, читает вредный старик?!
Яма оказалась полузатоплена.
Рафаил буркнул:
– Это – грунтовые воды. Вон, от Свешны, – кивнув в сторону протекавшей в сотне шагов широкой реки.
– Понял, учитель. А почему нельзя было тогда яму вырыть выше по холму?
– Хороший вопрос. Был бы. Если б не одно маленькое обстоятельство. Глина в яме выше по холму оказалась неподходящей. – тычок пальцем в чернеющую выше по склону яму, которую Глостер сразу и не приметил, и снова этот пронзительный взор из-под кустистых бровей. Глостер решил приберечь свои вопросы на более подходящий момент.