Страница 20 из 33
– То, что ты слышал разговор жреца и Советника – не страшно. Это не запрещено. А вот разглашать и обсуждать то, что ты слышал из разговора начальства, и руководства Епархией – запрещается Законом. То, что они говорят между собой – предназначено только для их ушей. И касается только их.
– Но ма… Госпожа мать! Я же никому и не говорил про то, о чём они говорили. Я ведь только спросил…
– Да, я помню. Поэтому и не наказываю, а просто говорю: не твоего ума это дело, сын. Слушать такое, или спрашивать – уже плохо. Так ты, чего доброго, захочешь ещё и проникнуть в смысл этих проклятых закорючек!
– Нет-нет, госпожа Мать! Никогда! Я только… – Линур сглотнул. Глостер видел, понимал по другим случаям, что младшенький-то у них – умён и развит не по годам, а некоторые его вопросы и до этого ставили мать в тупик. Поэтому он не удивился тому, что последовало дальше, – Я только хотел узнать, не передаётся ли проклятие от этих закорючек – тому, кто его носит вот так – на печати?..
Мать видимо смешалась. Потом всё же нашлась:
– Раз нам наносят эти печати Святые Епархии – значит, ничего такого. Да, точно: как раз то, что нам их наносят, отвращает нас от того, чтоб пытаться познать их смысл!
– Спасибо, госпожа мать. – Линур уже открывал входную дверь, – Я – на двор.
Глостер подивился: вот ведь хитрущий паршивец! Несколько раз Глостер и сам…
Задавал крамольные, как оказывалось, вопросы – по наивности. Но никогда ему не удавалось вот так, безнаказанным, отделаться!.. Рубцы от последней запомнившейся порки заживали два месяца. (Правда, состоялась она три года назад. Глостер тогда отлично усвоил, какие темы являются в Семье и в Общине – табу.) Также он быстро отучился задавать лишние вопросы. Дома. Но позволял себе иногда расспрашивать Моммсена – своего Мастера. Моммсен похмыкивал себе в усы, а потом – объяснял. Или хотя бы объяснял, почему нельзя спрашивать о том, или об этом…
С другой стороны – приятно, что отец и мать теперь не посмеют пороть его. Он теперь – совершеннолетний гражданин. Полноправный член Общины Бьёрндегарда.
Наказанием граждан, совершивших преступление, или кощунство, занимается Конклав при Епархии. Или стража при Мэре – главном начальнике поселения.
Заворочалась и захныкала Анна – их младшенькая. Ну и правильно: ей тоже хочется кушать. Мать, подойдя к подвешенной на скрученных в тугой пук сыромятных ремнях, люльке, достала пухленькую кроху. Села на табурет у стены, вытащила грудь. Глостер знал, что после еды она, как обычно, снимет люльку с крюка и унесёт в спальню: чтоб кормить малышку ещё два-три раза за ночь. Он, отстранённо наблюдая привычную картину, почувствовал, как постепенно спадает напряжение, вызванное вопросами Линура. Вид женской груди воспринимался пока не как возбуждающий воображение мужчины момент, а как раз наоборот – как сугубо домашний, ласковый и тёплый привет из детства.
Детство…
А было ли оно у него?
Едва ему сравнялось три, как мать уже гоняла его вовсю по хозяйству: то дров принести, то – воды из колодца. В четыре он уже присматривал за Марицей, менял вонючие пелёнки, которые потом сам же и стирал: зимой – в ледяной воде… И кормил ту, что сейчас фактически заменяла мать остальным младшим отпрыскам, из бутылочки со сцеженным матерью молоком – когда та была на Молитве или общественных работах.
Глостер с шести лет знал, разумеется, что тем же самым – обрыдшим домашним трудом! – загружены по самую макушку и все его сверстники-сверстницы. Но от этого глаза, редко смыкаемые ночью, не переставали сами-собой закрываться даже днём. Однако по мере того, как подрастала Марица и младшие, справляться стало легче. Или он…
Привык?
В семь он уже пас Общинное стадо с тремя другими мальчишками-сверстниками, а в восемь – помогал Дадону выделывать и обжигать кирпичи – для новых печей и ремонта Общинной церкви.
Сейчас он вполне может заменять при необходимости старика при замесе, формовке, или регулировании температуры при обжиге – сам стал почти Мастером. Моммсен уже предлагал ему остаться в его мастерской. Но Глостер не хотел этого.
Он хотел продолжать дело отца – стать дальносмотрящим.
Отец пока не соглашался.
Но – и не отказал. С другой стороны, когда состоится церемония Выбора, решать будет не отец, а Старшина цеха дальносмотрящих – Евпатий.
Однако если совсем уж честно, стать дальноразведчиком ему хотелось сейчас гораздо меньше, чем, скажем, год назад. А хотелось ему…
Ладно, подумать обо всём, что теперь ему доступно, и как справиться с обязанностями, которые в любом случае, какую бы профессию он не выбрал, появятся, он сможет и позже. А сейчас нужно выспаться, да приготовиться к послезавтрашней Церемонии.
Его печать нужно показать Заступнице.
Заступница не порадовала. В ночь, когда Глостер должен был показывать свеженаложенную печать, она скрылась за облаками. Поэтому Главный жрец определял время, когда нужно провести церемонию, по часам.
Когда вся вода вылилась из второго большого цилиндра, Верховный объявил Глостеру, и двенадцати жрецам мужских Епархий, собравшимся в круг у жертвенника на священной поляне Заступницы:
– Глостер, сын Питера, внук Ольгерда! Ты показал печать Заступнице! Она не выразила протеста. Следовательно, ты теперь – полноправный гражданин Общины! Через десять дней ты должен сделать Выбор. Мастерской, или подразделения, где желаешь служить Общине. А сейчас – ступай домой. И вот ещё что…
Печать больше елеем не мажь.
Дома все спали. Вернее, это остальные дети спали. Насчёт родителей он не был уверен, но… Глостер знал, что даже если мать и отец не спят – к нему они не выйдут. То, что делали жрецы Каризаха с новым адептом Каризаха, и о чём сказали Глостеру – касается теперь только самого Глостера.
Зато за столом на лавке сидел, как ни странно, Линур.
Кусок краюхи и миска с пшённой кашей ожидали Глостера напротив его обычного места, накрытые тонким рушником. Он сел, взглянув на пятилетнего брата:
– Будешь есть со мной? Я отложу тебе в твою миску.
– Нет, спасибо, старший брат мой. Я… уже поел.
Глостер, сознавая, что теперь ему не пристало суетиться или поступать неподобающим образом, молча кивнул. Трапезничал неспешно. Запивал чаем на листьях брусники и малины. Закончив, мягко, без шума, отодвинул посуду. Сказал:
– Н-ну? Что там у тебя?
– Я только… Хотел знать, всё ли у тебя нормально? В-смысле, нормально прошла Церемония?
Глостер понимал, конечно, что не только это сейчас интересует брата. Вероятно, тот уже некоторое время копил свои вопросы, раз сейчас пошёл на определённый риск – шуметь ночью, или расспрашивать о тайнах других Епархий запрещалось. Первое – Уставом Семьи, второе – Законом.
– Нормально. – в тусклом отсвете дежурного фонаря, раскачивавшегося на ветру на уличном столбе, и неверными отсветами проникавшего сквозь водянистое стекло окна, Глостеру плохо было видно выражение, что имелось сейчас на узком худом личике, но ему обо всём говорили интонации младшего брата: уж больно нарочитым казалось его спокойствие и вежливость. Вызванные явно не только уважением к старшему, и Посвященному. Да и наверняка – не только простым любопытством.
Но Глостер… не суетился. Но и помогать не спешил.
Однако Линур у них – и сам не промах:
– А как же вы обошлись без самой Заступницы? Ведь её не видно было из-за туч?
– Как говорит наша мать, не твоего пока ума это дело, Линур. Отлично мы обошлись и без самой Заступницы. Мы же знаем: она всё равно была там. Пусть и за тучами.
– Ага. Понятно. Стало быть, воспользовались клепсидрой для отсчёта времени. А вот скажи, брат, как ты думаешь: те странные закорючки… Буквы. Они же есть и на постаментах наших Божеств. Ну, там, в Храме… Их туда высекали тоже – для того, чтоб эти Божества помнили о Катастрофе?
Глостер с раздражением подумал, что малыш-то у них, конечно, развит не по годам. И любит задавать вопросы, если не совсем крамольные, то – ставящие в тупик уж точно. И у тех, кто сам не смеет задавать их другим, или попросту не знает ответы, это не может не вызывать раздражения. Нет, сам-то он прекрасно понимал: если не задавать вопросов, и ничем не интересоваться вообще, так и останешься неучем, полуидиотом. Годным только на то, чтоб пасти Общинное стадо. Или рубить для тына новые брёвна, чтоб заменять подгнившие. Потому что такого равнодушно-тупого кандидата ни одна Мастерская не захочет принять на работу. Но вот над закорючками на постаментах он сам раньше как-то не…