Страница 17 из 30
Но я не могу остановиться.
Дождь…
Редкий, бесшумный… Как вечность… Как конец всего…
Как тогда, четырнадцать лет назад…
***
- Давление?..
- Низкое. Сто… Черт, мне это не нравится. С ней что–то происходит, а я не пойму, что.
- Что ты паникуешь, Нику? Давай, не заводись сам и не заводи других.
- Может, лучше позвонить Петру? Десятью минутами раньше начнем, десятью минутами позже…
- Брось, дружище, не суетись. Профессор сидит где–нибудь в пивнушке сейчас и ему хорошо. Не суетись. Случай не такой уж сложный. Все будет нормально, Нику, отстреляемся за полчаса.
***
Я лежу на холодном асфальте. Теперь он еще и мокрый.
Дождевые капли стекают по моему лицу холодными гусеницами. Холодными червяками, обгладывающими веки, губы, щеки…
Четырнадцать лет. Ровно четырнадцать лет. День в день.
Пять тысяч сто тринадцать дней.
У меня было время научиться считать дни.
У меня было время научиться считать года.
Дни и года — дождевые капли.
Мне холодно!..
***
Это лежит там, впереди, в десятке шагов. Там, где аллея то ли заканчивается, то ли обрывается, то ли уходит в вечность, растворяясь в тумане и времени.
Это лежит посреди дорожки, на почерневшем асфальте, едва различимое в тумане. Я не знаю, что? это такое, но нисколько не сомневаюсь, что это — конец.
Я считаю шаги. Через… тринадцать… двенадцать… одиннадцать… шагов… десять… я приближусь… девять… и увижу… восемь… Боже, боже!… семь… Спаси меня… шесть… сохрани… пять… и помилуй…
Четырнадцать шагов…
Вот оно…
Но это же…
***
- Моросит… Ну и погодка нынче. А туман–то какой!
- Давление падает… Сердце… Может быть, дать ей эпинефрин?
- Какого черта, Нику, ты с ума сошел?
- Где носит этого чертова реаниматолога?!
- Где, где… Не знаешь, что ли? С Илинкой, в сестринской, трахаются.
- А тебе не кажется, что ему надо бы здесь быть?
- Нику, не будь занудой, я тебя умоляю… Ты же не в клинике в Бухаресте. И даже не в Тимишоаре. Ты в Корабии… Ну все, давайте… С Богом!
***
Я слышу ее шаги. Ее шаги. Наконец–то! Наконец–то ты пришла ко мне!
За мной.
Как долго ты шла, как долго!
Я ждал. Терпеливо.
У меня было достаточно времени, чтобы научиться терпеливо ждать…
Мама!.. Мне холодно…
***
Четырнадцать шагов пройдены…
Я наклоняюсь, приседаю на корточки…
Это — кукла. Старая, старомодная, видавшая виды. Да, такие куклы были в моем недолгом детстве.
Тем более, что это она и есть…
Конечно, это она — моя… как ее звали?… Кажется, Ленута… или Луминита?.. Не помню… Четырнадцать лет прошло.
Но это она, та самая, которую я положила Милошу. Вместе с Милошем. Когда… Когда…
Я опускаюсь на колени, на холодный и мокрый асфальт, заглядываю кукле в лицо.
Ее глаза поворачиваются, сдвигаются в мою сторону. С легким деревянным механическим стуком.
- Ма–ма…
Разве моя Ленута была говорящей?.. Не помню… Нет, скорей всего.
- Ма–ма…
О, Господи, этот голос я узнала бы из миллиона!..
- Ма–ма…
Механический и безжизненный, но это — голос моего сыночка!
- Милош!
- Ма–ма…
- Милош, сынок!
- Ма–ма…
- Мама пришла, Милош. Мама пришла. Она здесь.
- Ма–ма…
- Тише, сыночка, тише, мой хороший… Мама с тобой…
- Ма–ма…
Я закрываю ладонями уши, но его голос проникает сквозь руки, сквозь череп, сквозь кожу, он произывает меня насквозь.
- О, Господи! Да что ж ты заладил–то!.. Я здесь, сынок.
- Ма–ма…
Он замерз, бедненький. Конечно же, он замерз!
Я подхватываю его на руки, начинаю укачивать, напевать, прижимаю его к груди. Он весь мокрый от дождя, холодный…
Целую его заледеневшие ручки.
- Ма–ма…
- Да, сына, да, мама здесь. Мама больше никогда не оставит тебя. Прости свою непутевую маму, сынок. Прости… Ведь ты понимаешь, что…
- Ма–ма…
- Ты же понимаешь… Маме тогда было всего четырнадцать… Ой, Милош! Да у тебя же сегодня день рождения! У тебя был бы сегодня четырнадцатый день рождения! Сыночка! Поздравляю тебя, мой хороший!
- Ма–ма…
- Тебе исполнилось… бы… четырнадцать. Если бы мамка не убила тебя…
- Ма–ма…
- Ты помнишь, сынок, помнишь?.. Мама положила тебе в ямку свою любимую куклу… Ленута ее звали, кажется… Или Любичка?.. Не помню…
- Ма–ма…
- Да что ж тебя, заело, что ли, проклятый?! Ой, прости, сыночка, прости!.. Только не зови больше маму, ладно, хорошо? А то мама с ума сойдет. Мама сойдет с ума, сыночка. Ты же не хочешь, чтобы…
- Ма–ма…
***
- Есть тонус!.. Началось…
- Марку, давление падает!.. И сердце у нее как… как деревянное… Что за черт!.. Мы не потеряем ее?
- Не каркай, балбес!.. Есть, есть! Пошла волна…
- Марку…
- Давай, милая, давай!
***
Она пришла.
У нее такие теплые руки. Не то, что этот холодный и мокрый асфальт.
Я слышу как стучит в груди ее сердце… Тук–тук… тук–тук… тук–тук… Смешно… Как–будто сторож ходит с деревянной колотушкой по темным аллеям…
Где ты была четырнадцать лет, мамочка?
Где?
***
Черный диск патефонной пластинки вращается как пространство у входа в черную дыру.
Иголка раз за разом, скрипнув, скатывается на одну и ту же дорожку. Труба исторгает резкие сиплые звуки времени, искажающие слащавый мужской тенор: «Что ж ты не бьешься, мое деревянное сердце…» Скрип… «Что же ты не бьешься, мое деревянное сердце…» Скрип… «Что ж ты…».
Все чаще и чаще. Все быстрее и быстрее вращается диск…
Да нет, это не диск…
Это вихрящийся вход в черную бездну.
В ад.
Я схожу с ума?..
Я умираю?..
«Господи, прими же ду..!»
Мрак…
***
- Марку!.. Сердца нет!.. Я же говорил… говорил!.. Она уходит!
- Да черт с ней… Сейчас, сейчас, вот он… Достаю…
- Она уходит, Марку!
- Иди сюда, голубчик!.. Ух ты!.. Нику, посмотри, какой здоровяк!.. Пацан…
- Она уходит, Марку!.. Мы потеряли ее…
***
Мне холодно…
Мне страшно…
Меня зовут Милош…
Я хочу к маме!..
Отпусти меня, я боюсь. У тебя только половина лица… Одни глаза…
Мама!.. Мне холодно!..
***
Аллея уходит в дрожащий туман.
Нет, это не тот туман — густой, молочно–белый, тяжелый; это не дымка — легкая, полупрозрачная, тонкая. Это — дрожащая субстанция, совершенно особенная, холодная, липкая и обволакивающая. Со странным запахом прошлогодней осени. Прошлых надежд. Недавних радостей. Сегодняшней смерти…
Я лежу на мокром холодном асфальте. Возле черной трещины, пролегающей через дорожку, по которой давно уже никто не ходил. Я вижу эту трещину очень отчетливо, потому что она — вот она, совсем рядом с моим лицом. Она — как черта, отделяющая мое «сейчас» от «вчера». Граница, пролегшая между верой и безысходностью. Бездна, разделяющая жизнь и смерть.
Нет, нет, не надо о смерти!
Ведь… Ведь я еще не умерла?..
А из трещины пробивается какой–то чахлый, но веселый сиреневый цветок. Или он не знает, что уже наступила осень?