Страница 3 из 12
То, что он секретничал и никому не говорил о причинах своего перерождения, не отталкивало от него общественность, наоборот - женщины в годах, патриоты НИИ, все сплошь члены месткомов и комиссий, называли его Мишенькой. А женщины - это великая сила.
Столь жестоко отвергнутый Алиной, Миша стал циничнее. Вернее сказать, циником он до сих пор не был, и определение "циничнее" можно заменить на "жестче". Но и жестким он не был. Он был похож на сероватую живописную основу, на которой стали появляться резкие цвета. Не утомленный борьбой, он легко усвоил многие ее приемы. И у него в этой области обнаружился талант. Все его заискивания и пресмыкания доставались Алине, на службе его уважали за независимость. Завотделом называл его антиаксом, то есть антиакселератом. Некоторые остряки, зная его позднее увлечение штангой, звали его "наш Антик".
Миша стал частой темой кулуарных бесед. Все сходились на том, что у него пробудилось здоровое честолюбие. Под влиянием среды. Эти разговоры не могли окончиться ничем. Тем более что длились они долго. Вначале он стал удивлять всех, перестав опаздывать. Потом тем, что стал одеваться со вкусом. Все разводили руками - на сто десять рублей? А он перестал пить пиво и соблюдал диету. Затем он помолодел, сбросил лишний вес, изменил походку. По лестницам он взлетал. И наконец он вошел во вкус работы. Он быстро перерос свое скромное служебное положение. А так как он еще довольно долго, пока к нему присматривались, сидел на том же месте, то вскоре начал с блеском разрешать мелкие практические вопросы, которые его начальству, забывшему о специфике такой работы, казались нудными и трудоемкими. Эти вопросы часто тормозили дело, потому что их решали такие же Миши или люди, ушедшие с головой в общественную деятельность, вовремя понявшие их неблагодарную сущность. Мишин подход к этим вопросам потому только и получил такой резонанс, что его заметили после того, как заметили Мишу.
Словом, это был современный во всех отношениях, инициативный аспирант-заочник, без пяти минут кандидат, ближайший резерв. И группа, которую ему дали, сразу взялась за народнохозяйственную тему, без раскачки. Было много статистики вначале, много счета, много информации, а в этом Миша поднаторел. Правда, идей пока не имелось, но это когда еще будет, когда еще понадобятся рекомендации. Миша этого не боялся.
Да, дело шло. Забываться стала Алина, потому что летом Миша получил двухкомнатную квартиру и они с матерью переехали в другой район.
И вот сидит он однажды у компьютера, дает ему работу, открывается дверь и входит завотделом, а следом за ним Алина.
- Михаил Александрович, знакомьтесь с пополнением.
Побледнел он, и руки стали влажные и холодные. Никто этого не заметил, все смотрели на новенькую. Ничего в ней особенного не было, все, правда, на месте, но ничего особенного, так все решили про себя. Только волосы богатые. Один Миша заметил, что она стала полнее, и скромной такой и тихой он ее не помнил - по городу она ходила властно, смотрела свысока. Один он заметил, что Алину неприятно поразила встреча. Заметил он это и вдруг взъярился. Все унижения трех лет взыграли, запели во все трубы. Встреть он ее на улице сробел бы, уничтожился, а здесь, где он был нужным, не маленьким человеком, память об унижениях жгла.
- Хорошо, - кивнул он и посмотрел ей прямо в глаза. Есть прямой взгляд, которым решается многое. Но то ли она слишком уж презирала его, то ли он не избавился полностью от ее чар, а глаза он отвел первым.
- А можно мне... - обернулась она к завотделом, но того уже и след простыл. Так и осталось тайной, что она хотела сказать.
Миша вечером долго ломал голову, пробуя различные продолжения. "А можно мне подумать?" - отпадало. Кто же ей разрешит думать? "А можно мне с вами поговорить?" - также отпадало. О чем ей говорить с завотделом?
Но он понимал, что всеми этими упражнениями на сообразительность он обманывает самого себя. Ему надо было выработать линию поведения.
Проще всего было бы попросить начальство перевести Алину в другую группу. Но перевод без достаточных оснований, и это понимал Миша, был неэтичен. Вообще нелепо было бы просить об этом.
Словом, Миша запутался вконец. И на следующий день в обеденный перерыв он попросил ее остаться. Они сидели друг против друга. Миша смотрел в стол.
- Вы понимаете... - начал он.
- Понимаю.
- Что именно?
- То, что вы долго ждали этой минуты. Как вам не стыдно!
- Мне? - Миша побледнел.
- Да, вам. Вам не кажется странным, что я попала почему-то именно в вашу группу?
- Вы считаете...
- Я уверена. И не надо делать такие глаза. Да, вы преследовали меня, но я хотя бы считала вас порядочным человеком. И это низко, если вы будете мстить мне сейчас за прошлое!
- Ну... - Миша задрожал от негодования. - Вы мне подали прекрасную мысль. Да, я стану мстить. Изощренно и беспощадно. Но, прежде чем начать это делать, предупреждаю: вы не первая, кого я таким образом сживаю со света. Шестеро отравились, а еще четыре сошли с ума! Можете идти обедать!
- Вы еще шу...
- Можете идти обедать!
Алина выскочила из комнаты.
"Идиотка, - думал Миша, шагая из угла в угол. - Надо же! А я ее еще... боготворил! Змея гремучая".
И начались великие муки. Сколько раз, бывало, представлял Миша раньше эту сцену: Алина безнадежно запутывается в расчетах, а он подходит, склоняется над ее белокурой головкой и в трех словах все разъясняет ей. "Ну что, не так все и сложно, а?" - говорит он, улыбаясь. И она восхищенно произносит: "О да!"
Вместо этого он видит, как Алина сидит и напропалую, часами смотрит в окно. Она вздрагивает, если к ней кто-то обращается, бросает "не знаю" и снова смотрит в окно.
Сколько раз представлял Миша другую сцену. Входит завотделом и бодро, громко спрашивает Алину: "Ну-с? Я слышал, что у вас начинает получаться? Не так ли?" - обращается он к Мише. "Да, - скупо роняет Миша, - грамотный инженер". И Алина розовеет от смущения.
Вместо этого завотделом мельком смотрит на скучающую Алину, вызывает Мишу и устраивает ему жуткий разнос.
- Либерал! - кричит он. - Распустил! Скоро спать будут на работе! Лицедеи!
Да, столько вынес Миша за полмесяца, что окончательно похудел, и все чаще его стала посещать мысль: "За что? Зачем? Из-за нее началось, ею пусть и кончится". Все валилось из рук. Группа переругалась, пересобачилась, работа не шла. Приближался финал.
Обо всем этом и ни о чем размышлял однажды после работы Миша, сидя за своим столом. Отдел опустел, голые черные окна стали занимать непомерно большое место.
"Январь, зима, рано темнеет. Тишина, мрак, безнадежность. Тоска. Отчаянье. Бесцельная жизнь". Такие слова он писал на листе бумаги. "Пиво, написал он. - Ящик пива. Миллион бутылок. Миллион не выпить".
Но не все еще ушли, оказывается. Кто-то прошел по коридору, открыл двери. Он не оглянулся. "Змея", - написал он.
Алина подошла к своему столу, достала из него полиэтиленовую сумку с мандаринами.
- Садитесь, - сказал Миша, начиная рисовать елочку.
- Рабочий день окончился, - сухо ответила Алина и пошла к двери.
Тогда Миша одним прыжком опередил ее.
- Я кому сказал? - сквозь зубы произнес он. - Сядь.
- А если я закричу? - с усмешкой сказала она.
- Я тебя в окно выкину.
Что-то в его лице не понравилось Алине, она попятилась и села.
Сел и Миша, продолжая рисовать елочку.
- В прошлый раз мы не поговорили... - начал он.
- Не думаю, - сказала она очень осторожно.
Миша нарисовал еще несколько веточек.
- Я не стану описывать свои страдания. - Он поднял голову. - Вам незачем о них знать. Хочу сказать только, что вы очень грубый и неинтеллигентный человек. Вы пользуетесь тем, что я не могу приказать вам... даже элементарно попросить о том, чтобы вы работали. Если бы вы понимали мое положение и уважали людей, которые вам не нужны в самом грубом смысле слова, то вы поняли бы, что мне мучительно больно видеть вас. Единственная моя вина заключается в том, что я очень робко, издалека любил вас. Так какое вы имеете право так помыкать мною?