Страница 76 из 77
Но ничего прекрасного в этом нет. Хотя, с другой стороны, уж лучше великая страсть и ее финал, смерть, чем ложная, фальшивая цель. Толстой сказал «нет» такой страсти и «красивому» завершению ее в смерти. А вот собственную жизнь он завершил не очень красивым и, может быть, даже фальшивым поступком[105]. Его книги лучше его жизни. Лучше уж «женская» цель, страсть и смерть, чем фальшивая цель мужчины.
И все же Анна Каренина и Вронский в тысячу раз лучше Наташи и ее увальня Пьера[106]. Эта славная, но очень уж приторная парочка так старательно принялась размножаться, что Пьеру ради того же секса пришлось основательно попыхтеть и над своей великой целью. На мой взгляд, Вронский в романе выглядит даже лучше, чем сам Толстой в своей жизни. Вспомните последние слова Вронского: «Да, как орудие, я могу годиться на что-нибудь. Но, как человек, я — развалина»[107]. Лучше уж это, чем Толстой, и толстовство, и его домотканая крестьянская рубаха, без которой он не мог обходиться.
Лучше пылкая страсть и смерть, чем все эти комплексы и всякого рода «измы». Отбросим старую демагогию и старые цели, а вместе с ними и лицемерные рассуждения, подаваемые к ним как приправа. Лучше уж страсть и смерть.
Но самое лучшее — это все-таки жизнь, разве не так?
Ради всего святого, попытайтесь мне возразить, если вы не согласны со мной. К чему ходить вокруг да около?
А каков из меня получился лжец?
Д. Г. Лоуренс — единственный писатель современной Англии, которому есть что сказать по-настоящему нового.
Странные и в то же время гениальные произведения о сексе, впервые представляемые на суд русского читателя в этой книге, не могли быть порождением никакого иного гения, кроме британского. И причины для этого существуют веские, хотя и достаточно парадоксальные.
Дело в том, что образ жизни рядового британца традиционно определяется характером и образом жизни высшего света, а если говорить точнее — короля или королевы или же королевской семьи. Эпохи, стили архитектуры, литературные направления — все это в Британии носит имя правящего монарха. Многие из нас знакомы с такими понятиями, как «Викторианская эпоха», «елизаветинская литература», стиль архитектуры «тюдор», «якобитский» стиль мебели. И эта традиция — далеко не формальность. Она на протяжении многих веков отражала самый дух островитян-британцев.
Молодость Лоуренса пришлась на переломный период в истории Англии, когда страна прощалась с эпохой королевы Виктории, правившей с 1837 по 1901 год (беспрецедентно долго по меркам британской монархии), и вступала в XX век. Викторианская эпоха по-разному воспринималась и современниками, и последующими поколениями, но чаще всего ее называют периодом «канонизированного фарисейства и ханжества».
Британец или британка, имевшие дерзость вслух заявить, что они знают о существовании секса, подвергались в те времена (особенно если на эту тему осмеливались открыто говорить известные личности) остракизму, изгнанию из страны, а то и мученичеству (о последнем викторианском «мученике во имя секса» — Оскаре Уайльде — Лоуренс не без некоторой иронии упоминает в той же «Фантазии на тему о бессознательном»). Но, по парадоксальному убеждению Лоуренса, ханжество верхов имело скорее положительное влияние на низы, чем отрицательное, ибо те «не брали секс в голову».
Лоуренсу была ненавистна индустриализация старой доброй Англии. С язвительным сарказмом изображает он в своем романе «Любовник леди Чаттерлей» старого аристократа Лесли Уинтера, человека с «широкими взглядами», который без тени иронии заявляет по поводу шахтеров, повадившихся для сокращения пути ходить через его старинный фамильный парк: «Возможно, шахтеры не столь декоративны, как косули, но выгоды от них во сто крат больше»[108].
Для Лоуренса шахта — не деталь пейзажа, а чудище, поглотившее недюжинную силу его могучего бородача-отца, а потом хладнокровно выплюнувшее его на улицу. В финале «Любовника леди Чаттерлей», в письме лесника Меллорза («того самого» любовника леди Чаттерлей), адресованном главной героине романа Констанции (Конни) Чаттерлей, обрисована «экономическая ситуация», хорошо знакомая и автору, и большинству его читателей:
«Шахты сейчас работают два, два с половиной дня в неделю, и никаких улучшений не предвидится даже к зиме. А это значит, что человек должен содержать свою семью на двадцать пять — тридцать шиллингов в неделю. Но особенно возмущаются женщины — на них просто удержу нет, так ведь они не знают удержу и когда тратят деньги, во всяком случае в наши дни.
Если бы только можно было им объяснить, что жить — это одно, а тратить деньги — совсем другое. Но это безнадежно. Кабы их учили жить, вместо того чтобы тратить заработанные деньги, они прекрасно бы обходились двадцатью пятью шиллингами и чувствовали бы себя счастливыми. Если бы мужчины ходили в алых брюках, как когда-то я тебе говорил, они бы не думали так много о деньгах: если бы они танцевали, радовались жизни, прыгали и скакали, пели и были щеголями, да и вообще если бы они были красивы и на них было бы приятно смотреть, они обошлись бы минимумом денег. Они были бы интересны женщинам и без помощи денег, а женщины были бы интересны им. Людям нужно вновь научиться не стесняться своей наготы и чувствовать себя при этом прекрасными, распевать на мессах, танцевать старинные групповые танцы, украшать резьбой табуретки и стулья, на которых они сидят, и на всем вышивать свои собственные эмблемы. Тогда им не понадобятся никакие деньги. И это единственный способ решить проблему чрезмерной индустриализации — научить людей искусству жить, жить в красоте, без этой постоянной потребности тратить деньги. Но этому их не научишь. У них мышление как бы с односторонним движением. Хотя большинству людей вовсе не обязательно мыслить — они попросту не способны на это. Им достаточно было бы чувствовать себя живыми, резвыми существами и радоваться жизни, поклоняясь великому богу Пану. Он должен стать единственным богом для масс — на веки веков. Остальные же люди — а их очень немного — могут по желанию исповедовать более высокие формы религии. А массы пусть навсегда остаются язычниками.
Но углекопы — далеко не язычники. Это печальное племя полумертвых людей: они мертвы для своих женщин, мертвы для жизни».
Если бы это было возможно, зрелый Лоуренс сам стал бы их учить — а ведь он в молодости и в самом деле учительствовал. Но учил бы он не так, как это делали его современники Фрейд и Юнг.
С предостережения против преклонения перед ними как учителями и начинается «Психоанализ и бессознательное», первая из двух работ Лоуренса о «бессознательном». Это эссе Лоуренс написал во Флоренции, куда в конце 1919 года он удалился изгнанником из Британии. Фрейд и Юнг, по его мнению, не могут быть признаны учителями, да и учиться у них нечему, ибо они не подвижники в деле служения человеку и проповедуют свое учение не с культурных, не с гуманитарных позиций. «Что касается Фрейда, — пишет Лоуренс, — тот, по крайней мере, всегда выступает с позиций ученого. А вот Юнг поверх своей университетской мантии пытается надеть на себя церковный стихарь, так что, слушая его, не понимаешь, кто, собственно, перед тобой — проповедник или ученый. Мы все-таки отдаем предпочтение сексуальным теориям Фрейда перед всеми этими libido Юнга».
105
«…собственную жизнь он завершил не очень красивым и, может быть, даже фальшивым поступком» — Лоуренс имеет в виду неожиданный уход Толстого из Ясной Поляны, в которой он жил до самой старости и которую покинул, стремясь согласовать свою жизнь со своим образом мыслей. Умер Толстой по пути из Ясной Поляны, на железнодорожной станции Астапово.
106
«…Наташи и ее увальня Пьера…» — Имеются в виду Наташа Ростова и Пьер Безухов, персонажи романа-эпопеи Льва Толстого «Война и мир» (1869). Речь идет о событиях в эпилоге романа.
107
«Да, как орудие… развалина» — Это действительно последние слова Вронского, произнесенные им в романе «Анна Каренина» (часть 8, гл. 5), когда после самоубийства Анны Вронский отправляется добровольцем в Сербию, воюющую с Турцией (как он сам объясняет, «для того чтоб умереть»). В английском переводе «Анны Карениной», из которого цитирует Лоуренс, слова «как орудие» буквально звучат «как солдат» («as a soldier»), и это придает последним словам Вронского оттенок того трагического романтизма, которым любуется автор «Фантазии на тему о бессознательном», но который на самом деле отсутствует у Толстого, не простившего своему герою безличности «орудия», в особенности «орудия» женской любви.
108
Этот и дальнейшие отрывки из романа Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей» приводятся в переводе В. Чухно: см. Дэвид Герберт Лоуренс. Любовник леди Чаттерлей. М.: «ЭКСМО-Пресс», 2000.