Страница 23 из 77
Все это, конечно, попутные, поспешные, поневоле сбивчивые умозаключения. Вернемся, однако, к основной линии наших рассуждений. Итак, сравнивая сердечное сплетение с солнцем и светом, мы не просто прибегаем к красивой метафоре (метафоре в первоначальном значении этого слова: перенос). Ибо эманация сознания из этого первого верхнего центра, расположенного в грудной клетке, действительно сравнима с волнами света, омывающими вечный предмет своей любви и высвечивающими сквозь оболочку его суть. Такой перенос объективного знания в глубины души — почти то же самое, что зрение. Это корневое зрение. Оно возникает прежде, чем открываются глаза. Это первый гигантский опыт постижения, пока еще темного, но движущегося к свету. Это око груди. Психически — это основное объективное знание. Динамически — это любовь, преданная и верная любовь.
Таким образом, мы почти уже определили двойственность природы этого первого, верхнего сознания. Сначала из груди исходит эманация любви, эманация любящего «я», всего себя отдающего любимому. А затем эта любовь превращается в обогащенное новым знанием объективное сознание, первое объективное содержание души.
Этот процесс является доказательством и иллюстрацией дуальной полярности. Из позитивного полюса сердечного сплетения проистекает та эманация, которую мы называем самоотверженной любовью. На самом же деле она не самоотверженная (отвергающая все свое «я»), а самоотдающая (отдающая любимому свое «я»). И это единственная признаваемая нами форма любви. Но из мощного плечевого ганглия исходит негативная эманация, которая испытующе «ощупывает» любимого, возвращаясь к чисто объективному восприятию — не критическому и рассудочному, а эмоционально проницательному.
Вдумаемся в природу этого различного действия двух верхних полюсов. Из симпатического нервного узла в районе сердца проистекает, подобно солнечным лучам, чистая и преданная любовь. Но из мощного плечевого ганглия исходит сила отрицания, сила, воздействующая на предмет своего внимания разделяюще и в конце концов переносящая внутрь себя объективный образ этого предмета. И это вторая половина преданной (самоотдающей) любви — совершенное знание любимого.
И теперь это знание само по себе может явиться причиной противопоставления любящего и любимого. Оно — дух такого противопоставления, подобный оттиску на любящем всего того, что не поддается, сопротивляется ему в любимом. Объективное знание — это всегда знание именно такого рода: знание об отличиях, которые невозможно сгладить, точное знание о пропасти, пролегающей между двумя самыми близкими друг другу существами.
Таким образом, деятельность бессознательного на первом высшем уровне состоит, собственно, из двух видов деятельности. Первый дает то блаженное состояние безраздельной слитности с любимым, которое мы и называем любовью и которым наша эпоха, кажется, насладилась сполна. Это в высшем смысле объективный вид деятельности сознания, хотя такая деятельность и не сохраняет в памяти (даже в динамической памяти[21]) никакого объективного образа. Объективно это просто мощный поток, эманация «я» в блаженном самозабвении, подобная истечению солнечного света.
При наличии одного только этого вида деятельности происходит крайнее удаление «я» от его собственной целостности: оно отступает и растворяется в любимом (не это ли мечта всех восторженных влюбленных?). И все же целостность свойственна каждому живому существу, и поддерживается она деятельностью негативного полюса. Бессознательное отправляется на поиски любимого также и из ганглия грудной клетки. Но что именно хочет оно отыскать? Действительное объективное знание. Хочет найти такие дива дивные, каких нет в нем самом, и как оттиск запечатлеть их в себе самом. И одновременно определить также и пределы своего собственного существования.
Такова вторая часть деятельности верхней, или духовной, самоотдающей любви. В этом исследовании и открытии любимого существа заключается огромная радость. Ибо что такое любимая? Она является тем, чем не являюсь я сам. Сознавая брешь, непроходимую пропасть между мной и любимой, я в самой этой бреши узнаю ее черты. Если первый вид деятельности верхнего сознания полностью устраняет ощущение разобщенности между «я» и любимым, то во втором самое открытие черт любимого является осознанием этой непроходимой, неустранимой пропасти. Таково объективное знание — в противоположность объективной эмоции. Оно всегда содержит в себе элемент самораспространения, как если бы «я» посредством познания любимого обретало способность к расширению, распространению. Кроме того, оно всегда должно по необходимости содержать в себе осознание пределов «я».
То же самое относится и к Божественному Младенцу, запечатленному на картинах старых мастеров. Любопытное впечатление оставляют его изображения на полотнах и фресках Леонардо[22], Боттичелли[23] или великолепного Филиппе Липпи[24]. На них мы видим Мать, в знак покорности и во внимании сложившую руки на груди, и Младенца, пристально вглядывающегося в нее с такой удивительной объективностью, вдумчивостью, с таким глубоким проникновением в материнскую сущность, которые, с нашей северной точки зрения, просто непостижимы. Глаза Младенца, вне всякого сомнения, полны невинности и в то же время какой-то глубокой, довизуальной проницательности, так что становится ясно, что он смотрит на Мать именно через разделяющую их пропасть. В его взгляде настолько запечатлена эта пропасть, о чем мы судим по интенсивности этой довизуальной проницательности, что северянину в этом внимательном взгляде обычно чудится антипатия, и объективность этого взгляда кажется нам почти жестокой.
Очевидно, между любящими (в объективном смысле понятия любви) обычно преобладает один из двух видов деятельной любви — «любовь притягивающая» и «любовь отталкивающая». Мы у себя на Севере обожествляем первую из них. Но на Юге все иначе: там более естественным представляется «объективный», рассудочный стиль любви. И сверх того, на лице Младенца в изображении старых итальянских мастеров почти всегда лежит темная печать изначального сознания нижнего, телесного, уровня, сознания мощного, субъективного, «эгоцентричного» — так называемой «чувственности».
Возьмем пример с нашими собственными детьми. Посмотрим на младенца, который только-только научился направлять внимание на тот или иной предмет. Нам часто кажется, что он вглядывается в свою мать с какой-то отстраненностью и даже отчужденностью! На его лице написано такое выражение, будто он видит мать с другого берега широкой реки и она представляется ему каким-то одиночным предметом, привлекающим и в то же время раздражающим его внимание. Мать, целуя и лаская его, вскоре прогонит эту тень с его лица. Но ей при всем желании не остановить неудержимого потока независимости и негативизма, который и порождает это объективно-критическое восприятие.
Более того, по временам она и сама впадает в своего рода полутранс, и ребенок на ее руках кажется ей каким-то странным и отделенным от нее предметом. Она не воспринимает его ни аналитически, ни критически. Она его вообще никак не воспринимает, не чувствует и не ощущает. Как будто в забытьи, она видит: вот он лежит перед ней, непостижимо и загадочно реальный, вне ее существа, и никогда ей его не понять и не включить в пределы своего «я». Она застигнута врасплох этим неожиданно конечным и объективным впечатлением. Именно ощущение конечности и объективности — вот результат этого недолгого переживания. Произошло нечто окончательное. У нее возникает странное чувство определенности, когда ничего уже нельзя изменить, — чувство одновременно глубокого удовлетворения и какого-то отчуждения. Она нечто приобрела, некий запас изначального, досознательного понимания. Ребенок может становиться каким угодно, но ее понимание этого существа является ее собственностью, отныне и навсегда. Оно дает ей ощущение богатства и силы. Но в то же время оно дает ей ощущение бесповоротности. Это ощущение возникает непосредственно из самой этой удовлетворенности объективностью и окончательностью понимания. Это понимание иного существа, и в нем содержится окончательная уверенность в вечности и непреодолимости той пропасти, что разверзлась между двумя существами, и пропасть эта — одиночество каждого «я», ее и его.
21
Динамической памятью Лоуренс, видимо, именует ту гипотетическую подсистему памяти, которую современная психология называет сенсорной памятью. Она обеспечивает удержание в течение очень короткого времени (в пределах секунды) продуктов сенсорной переработки информации, поступающей в органы чувств.
22
Леонардо да Винчи (1452–1519), итальянский живописец, скульптор, архитектор, инженер, ученый; универсальный ренессансный гений, теоретик и практик Высокого Возрождения. Мадонн Леонардо принято считать образцами гуманистического идеала женской красоты и материнства. Живописи Леонардо свойственна продуманная композиции, ясная система жестов и мимики персонажей.
23
Сандро Боттичелли (настоящие имя и фамилия — Алессандро Филипепи) (1445–1510) — итальянский живописец, один из последних представителей Раннего Возрождения. Его произведения на религиозные темы отмечены одухотворенной поэзией, игрой линейных ритмов, тонким колоритом.
24
Филиппо Липпи (около 1406–1469) — итальянский живописец Раннего Возрождения. Его картины на религиозные сюжеты проникнуты светской жизнерадостностью и любовным бытописанием («жанризмом»). Лоуренс, очевидно, имеет здесь в виду знаменитую работу Ф. Липли «Поклонение Младенцу», написанную в конце 50-х — начале 60-х годов XV столетия.