Страница 14 из 38
«Первые пробники подорвали стенографисток с четвертого этажа. В рабочем смысле, я имею в виду. Я видел, как одна из них взяла с собой несколько утвержденных страниц на ланч, потому что не могла оторваться от чтения. И это происходит со всеми, у кого есть возможность добраться до книги, не только со стенографистками», – писал Перкинс автору.
Однако в тексте Фицджеральда была одна проблема, которую редактор не мог решить. Один из друзей Энтони Пэтча, Мори Нобл, довольно резко высказывался о Библии, называя ее работой древних скептиков, единственной целью которых было обеспечить себе литературное бессмертие. Можно с уверенностью утверждать, что до этого ни один из редакторов Scribners не сталкивался в авторских рукописях с таким кощунством. Самого Перкинса это высказывание никак не задевало. Пьяные разглагольствования Мори весьма гармонировали с его характером. Но Макс опасался, что некоторые читатели посчитают, будто мнение Макса совпадает с мнением Мори, и станут выражать недовольство.
– Думаю, я точно знаю, что вы хотели этим выразить, – говорил он, – но я не думаю, что это сработает. Даже если люди и заблуждаются в чем-то, вам не остается ничего другого, кроме как уважать тех, кто высказывается с такой страстной искренностью.
Фицджеральд перешел в атаку. Он сказал, что не может себе представить, чтобы подобные замечания делались в адрес Галилея, Менкеса, Сэмюэла Батлера, Анатоля Франса, Вольтера или Шоу – братьев Скотта по реформации. «По факту, Ван Вик Брукс в “Мучительном испытании Марка Твена” критикует Клеменса за то, что многие из его высказываний были сильно смягчены по просьбе У. Дина Хоуэллса», – говорил он. Также Скотт как-то спросил Перкинса:
– Вам не кажется, что все изменения в сознании людей происходят благодаря тому, что вещи, на первый взгляд поразительные, со временем превращаются в привычные? И если бы этот конкретный эпизод не нес в себе никакой литературной ценности, я бы положился на ваш суд, но это высказывание прекрасно вписывается в сцену, это именно то, что нужно, чтобы сделать ее чем-то большим, чем просто красивая почва для неродившихся идей! – Сказав это, Фицджеральд встал до того, как Перкинс успел что-то ответить.
Ответ Перкинса Фицджеральду стал лозунгом, под которым он впоследствии работал со всеми авторами:
– Никогда не полагайтесь на мой суд. Даже в особо важных моментах. И мне было бы стыдно, если бы я смог вас заставить. Любой автор должен отвечать только за себя. Мне ненавистна сама мысль о том, что я (если принимать во внимание прозрачную позицию В. В. Б.) могу сыграть для вас ту же роль, которую У. Д. Хоуэллс сыграл для Марка Твена. Перкинс хотел, чтобы Фицджеральд понял, что недовольство не имело под собой никакого литературного основания.
«Дело касается исключительно аудитории, – писал он. – Они не сделают скидку на то, что это экспромт со стороны персонажа. Они будут видеть в этом намеренное действие со стороны Ф. Скотта Фицджеральда. Это делали и Толстой, и Шекспир, а теперь и вы, говоря голосом своего персонажа Мори, высказываете свою точку зрения. Но все было бы иначе, если бы вы все же высказывали ее как свою собственную».
Фицджеральд понял, что материал слишком легкомысленный. Он слегка обточил высказывания Мори, заменив слова «Бог» на «Господь Всемогущий», вырезав слово «похабный» и заменив «Иисусе» на «О Боже».
Пока печаталась обложка, а гранки ожидали в цеху изготовления печатных форм, Фицджеральд придумал финал для романа, который должен был, по его мнению, «оставить у читателя послевкусие всего произведения, в отличие от предыдущей версии». Кульминацией «Прекрасных и проклятых» стал момент, когда главный герой и героиня, Энтони и Глория Пэтч, одерживают победу в долгой битве за наследство. И в то же время они испытывают серьезные проблемы с алкоголем. Чтобы отметить приобретенное состояние, они отправляются в круиз по Европе, и на борту корабля Энтони говорит, что он прошел через все это, что он показал им всем, что он победил. Финал, предложенный Скоттом, выглядел так:
«Только эта утонченная небесная ирония, сумевшая привести в порядок дела многочисленных воробьиных поколений, могла в полной мере отобразить словесные ухищрения, царящие на борту “Императора”. Вне всяких сомнений, всевидящие Глаза видели Рай, видели, как Красота, нарождающаяся вновь каждые сто лет, вернулась с Земли и замерла в прихожей под порывами белого ветра и летящих звезд. Пролетая мимо, они шептали ей приветствия, и ветер ласково перебирал волосы. Она вздохнула и начала этот разговор голосом, тающим в белом ветре.
– А вот и я, – прошептал ее голос.
– Да.
– Спустя пятнадцать лет.
– Да.
Голос затих.
– Сколько безучастия, – говорил он. – Сколько невозмутимости. Разве у тебя нет сердца? А как насчет той маленькой девочки? Ее глаза утратили блеск.
Но Красота об этом забыла».
Зельде Фицджеральд не нравилась эта лирическая кода, и она раскритиковала ее так жестко, что Фицджеральд отправил Перкинсу телеграмму, чтобы узнать его мнение: «ЗЕЛЬДА СЧИТАЕТ, ЧТО КНИГА ДОЛЖНА ЗАКОНЧИТЬСЯ РЕЧЬЮ ЭНТОНИ НА КОРАБЛЕ. ОНА СЧИТАЕТ НОВУЮ КОНЦОВКУ СЛИШКОМ МОРАЛИЗАТОРСКОЙ. ДАЙТЕ МНЕ СОВЕТ И СКАЖИТЕ, СЧИТАЕТЕ ЛИ ВЫ, ЧТО ПОСЛЕДНИМ СЛОВОМ В КНИГЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ СТАРЫЙ ФИНАЛ ИЛИ ВАМ ВСЕ ЖЕ НРАВИТСЯ НОВЫЙ. Я В ЗАМЕШАТЕЛЬСТВЕ. ОБЛОЖКА ПРЕКРАСНАЯ».
Перкинс не стал сопротивляться. «Я СОГЛАСЕН С ЗЕЛЬДОЙ», – ответил он Скотту. А затем приписал: «Я считаю, она чертовски права. Заключительные размышления Энтони – это именно та нота, на которой стоит закончить роман». И все же манера Фицджеральда в «Прекрасных и проклятых», все разумные диалоги, сюжетные повороты и события не отвечали стилистическим особенностям романа. И поэтому Макс думал, что было бы неплохо добавить в концовку нравственности. Он однажды сказал Скотту:
– Она может быть не понята простой публикой без дополнительной помощи. Например, когда я беседовал по поводу книги с одним человеком, он сказал, что Энтони высокого мнения о себе, что он выбрался из всего этого целым и невредимым и к тому же заполучил свои миллионы. Он абсолютно упустил всю иронию, заключенную в последних страницах.
И все же Макс считал, что более ясная концовка не испортит художественность текста. Он убрал предложенную Скоттом половину страницы, чтобы, таким образом, утвердить в полной мере смысл заложенной Фицджеральдом иронии.
Перкинс считал, что для широкой публики романы Фицджеральда являются скорее развлечением, а не высокой литературой, по большей части из-за легкомысленности его героев. Макс же был поражен той глубиной, которую Фицджеральд вложил в свою вторую работу.
«В мире, и особенно в этой стране существует безродный класс, к которому принадлежат Энтони и Глория, настолько большой, что способен оказывать влияние на общество в целом. Это определенно достойная тема для романа. И я знаю, что вы не намеревались делать этого, но, я считаю, “Прекрасные и проклятые” все же отлично справились с темой. И что именно она, в сочетании с блестящей оценкой американского общества, делает этот роман таким ценным», – писал он Скотту.
«Прекрасные и проклятые» – с посвящением Шейну Лесли, Джорджу Джину Нейтану[47] и Максвеллу Перкинсу «с благодарностью за литературную помощь и поддержку» – вышли в свет 3 марта 1922 года. Через шесть недель после публикации Перкинс сообщил Фицджеральду, что Scribners не получает на нее так много новых заказов, как рассчитывали, но при этом в середине апреля они сделали третье переиздание в десять тысяч экземпляров (в это же время Scribners в тринадцатый раз напечатало «По эту сторону рая»). Надежды на головокружительный успех растаяли, и, писал Макс, ему было жаль, что письма Фицджеральда полны разочарования.
– Конечно, мне бы хотелось, чтобы она продалась тиражом в сто тысяч экземпляров или даже больше. И я надеялся, что невероятная жизнерадостность вашего стиля, растущая с каждой страницей, сможет повлиять на это, даже пусть описанное – трагедия и неприятна по своей природе, как и ее составляющие, которые не подходят широкой публике, привыкшей читать книги в основном ради развлечения. Но, по крайней мере, продажи обещают быть внушительными. От таких ходовых книг магазины избавляются очень быстро. Роман наделал переполох в среде дискриминированных слоев общества, и это хорошо, если не считать чисто коммерческих вопросов. Я знаю, что для вас они имеют значение, как, впрочем, и для нас. Но со своей стороны мы готовим вас к долгому забегу и абсолютно уверены, что вы одержите в нем победу, – сказал автору Перкинс.
47
Родился в 1882 году в Форт-Уэйн, Индиана. Литературный и театральный критик, редактор. В 1914–1923 годах сотрудничал с журналом «The Smart Set», переориентировав его публикации на аудиторию молодых интеллектуалов. В 1924 году основал журнал «The American Mercury», который в течение десяти лет во многом определял литературные вкусы США. Первым обратил внимание на творчество Юджина О’Нила, будущего лауреата Нобелевской премии по литературе 1936 года и лауреата Пулицеровской премии, и сумел увидеть в нем выдающегося драматурга. В 1932–1935 годах редактировал основанный им журнал «The American Spectator». С 1943 года вел свою собственную колонку в «The New York Journal American». Автор множества книг. Умер в 1958 году.