О святых и тенях

— Питер… — проговорил Тед.

Только сейчас Меган сообразила, что он почти все это время молчал.

— Ты уверен, что сможешь завтра выйти на улицу? Если хочешь, я сам попытаюсь найти этого типа, — продолжил полицейский, и в его голосе было слышно беспокойство.

— Спасибо, Тед. Я справлюсь. К тому же, если ты займешься этим делом, нам не избежать вмешательства управления, а их участие нам сейчас ни к чему.

— Ладно, если ты так уверен. Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится.

Меган ничего не могла понять, это было написано у нее на лице. Питер ответил на ее вопрос прежде, чем она успела спросить.

— Это из-за солнца, — с мрачным видом сказал он. — Я не могу долго находиться под прямыми солнечными лучами. Поэтому, как правило, я и работаю по ночам. Понимаю, это звучит как дурацкая шутка, но я страдаю редкой болезнью кожи, это похоже на альбинизм. Солнечные лучи не причиняют мне вреда, но вызывают сильную боль. Я бы с радостью объяснил тебе, в чем причина моей болезни, но я и сам толком не понимаю. К счастью, врачи в этом разбираются, так что у меня есть средство, уменьшающее боль. Поэтому завтра мы первым делом отправимся в Бостонскую городскую больницу.

— Господи, — проговорила Меган. — Наверное, это ужасно.

— Ну, я живу с этим, сколько я себя помню, так что все не так плохо, как может показаться. О моей болезни знают всего несколько человёк, потому что, честно говоря, я не люблю привлекать к себе внимание и не переношу жалости. И тебе рассказал только потому, что утром ты все равно узнала бы об этом.

Меган хотела знать больше, но Питер заговорил с Тедом. Очевидно, он предпочитал больше это не обсуждать.

— Я сразу позвоню тебе, — сказал он Теду, и они направились в прихожую.

— И еще, Тед, — проговорил Питер, закрывая дверь, — знаешь, не стоит привлекать к этому делу управление, во всяком случае пока. Это только повлечет за собой еще большие жертвы.

Тед кивнул и собрался уже уходить, но остановился, будто вспомнил что-то.

— Я болван.

Питер устало улыбнулся.

— Не стану спорить.

— Я забыл сказать тебе, что уборщик, тот, что видел убийцу Мартина, пришел в себя. Думаю, ты захочешь с ним поговорить. Я все устрою.

Меган лежала в кровати, слушая, как Питер устраивается в соседней комнате. Она и раньше была озадачена, а сейчас и вовсе не понимала, что происходит. Питер производил на нее необычное впечатление. Ей казалось, что опасность, которая сейчас его… нет, их обоих окружает, можно потрогать руками, что она осязаема. Она осознавала, что боится. И не только того, кто хотел причинить ей вред, убить ее, но и Питера, пусть немного, Она не смогла бы объяснить почему. Он ей очень нравился и одновременно пугал, но, несмотря на это, она чувствовала себя спокойнее рядом с ним. Меган замерзла. Она включила, отопление посильнее. Казалось, с тех пор, как Питер перешагнул порог ее квартиры, в комнате стало холоднее.

Меган замерзла, ей было страшно, мысли путались, и ей никак не удавалось заснуть. И, прежде чем сообразила, что делает, она встала с кровати, открыла дверь спальни и остановилась на пороге в ночной сорочке и в носках. Питер смотрел на нее. Меган отчаянно захотелось убежать, спрятаться под одеялом, но тут Питер заговорил, и она замерла на месте.

Он лежал на диване, положив голову на руку.

— Что случилось?

Его тихий голос, прозвучавший совершенно спокойно, заворожил Меган. Она подошла и опустилась на колени.

— Наверное, я немного напугана, — услышала она собственный голос, а ведь ей хотелось сказать, что с ней все в порядке.

Впрочем, она знала, что он поймет, а быть может, уже понял, что с ней происходит.

Питер улыбнулся ей, словно маленькой девочке, которая хочет укрыться в постели родителей от страшной грозы.

Он все понял.

— Бояться нечего.

Меган была уверена: он догадался о том, что ее пугают не только убийцы, понял, что она чувствует и как сильно страшится именно этого чувства. Это было невероятно, но она не могла, справиться с собой: ее нестерпимо влекло к человеку, которого она шала не больше тридцати часов.

— Верь мне, — сказал Питер. — Здесь, даже в темноте, тебе нечего бояться. Не стоит пугаться теней. Ужас живет при дневном свете.

Питер погладил ее по волосам, и она уже не вслушивалась в то, что он говорит: тихий, ласковый голос успокаивал, приносил в душу умиротворение. Он поцеловал Меган в лоб, и ей стало невыносимо хорошо, когда она ощутила его губы на своей щеке. Потом, когда его губы коснулись ее щеки, ее губ, ее охватило желание. Меган чувствовала вкус его губ, удивительно холодных, прикосновение его языка… Никогда раньше, после той первой ночи с Дженет, она не хотела никого так сильно и так быстро. Питер целовал ее, его губы ласкали ее шею.

И вдруг все кончилось. Питер остановился.

Сделал глубокий вдох, медленно выдохнул. Не открывая глаз, он поднял голову, а Меган отчаянно хотелось, чтобы он продолжал.

— Думаю, — сказал он и открыл глаза, — тебе нужно отдохнуть. Уже почти утро, впереди нас ждет трудный день.

Меган улыбнулась, чтобы скрыть разочарование, как будто это было возможно. Он одумался. Он был с ней добр и пытался успокоить, ведь, в конце концов, он пришел, чтобы защитить ее от опасности. Но он от нее отказался, по крайней мере сегодня, и ей стало обидно. Меган чувствовала себя глупо, но все еще хотела его. И она дала себе слово, что следующий раз обязательно будет.

Когда Меган ушла в спальню, Питер глубоко вздохнул.

— Если бы еще немного… — прошептал он еле слышно.

Питер пообещал себе первым делом утром встретиться с Джорджем Маркопулосом. Он больше не может откладывать прием своего «лекарства».

Глава 8

Венеция… Несколькими часами раньше.

Они называли Венецию La Serenissima — Безмятежнейшая. Особенно спокойным этот город становился в зимние месяцы. Призрачный свет луны, звезды, лившие свое сияние на город в дымке, поднимавшейся над каналами. Даже голуби, что собираются обычно на площадях, сейчас улетели: холодный ночной воздух прогнал их оттуда, и они сидят на фасадах роскошных когда-то дворцов вместе с горгульями, взирающими на город.

Впрочем, до карнавала осталось совсем немного, и она чувствовала его приближение. Сердце города бьется чаще в ожидании праздника, будто кровь быстрее бежит по венам — аллеям, окутанным глубокими тенями нарастающей страсти, с ней даже холод справиться не в силах. Свет и шум вырываются из дверей бара, будто кто-то пытается разбудить город от зимней спячки. Однако по-настоящему он проснется лишь на несколько дней, когда начнется карнавал.

Александра Нуэва сидела верхом на позолоченной бронзовой лошади, одной из четырех, украшавших крышу базилики Святого Марка. Как и в день своей смерти, она была обнажена, и кожа ее сияла в призрачном свете. Александра смотрела на пару внизу, на площади Святого Марка. Они танцевали вальс в клубах струившегося тумана Ни оркестра, ни воплей радио не было слышно, лишь ритмичный шорох воды, облизывавшей камни, и гондол, стоявших у причала.

Алекс решила, что они танцевали именно под музыку воды, впрочем, вероятно, они и сами этого не сознавали. Они просто двигались под тот же мотив без слов, что вел ее собратьев сквозь ночь, указывал путь в темноте, и потому они ей понравились. Она закрыла глаза, прислушиваясь к тихой мелодии, прерываемой время от времени воплями веселящейся молодежи, но все равно поглощавшей все звуки, наделяя их ритмом и гармонией.

Она превратилась в туман и под звуки музыки поплыла вслед за молодой американской парой. Покинув площадь, они направились на север, и она потекла за ними, и ее, как морской туман, пронизывал свет. Она была всего лишь частью музыки. Александра любила базилику за историю, распутство и смерть, окутывавшие ее. Здесь в пятнадцатом веке священники подвергали людей страшному наказанию: заключали их в подвешенные над землей деревянные клетки и оставляли умирать от голода и непогоды, поддерживая их жизнь лишь для того, чтобы мучения продолжались несколько месяцев. Сейчас Александра без сожалений покинула базилику, оставив позади и ее, и лошадей, и дворец дожей, полный чудесных произведений искусства, созданных величайшими мастерами, оставив позади и подземелья, и пыточные камеры..