Тень правителей

Ставрогин был стойким прагматиком и разговаривать с ним на эту тему было бессмысленно. Афина понимала его лучше и в те несколько недель якобы наступившего исцеления, когда она возвращалась во дворец из психиатрической клиники, она утешала его как могла.

– Двойственность в ощущении мира не такая уж редкая вещь, – говорила она. – Просто большинство людей в суете и страхе борьбы за выживание не обращают на это внимания. Так что постарайся найти радость в том, что ты смотришь на себя со стороны.

В другой раз она говорила:

«То что, произошло с твоей Жемкой, не случайно. Не случайно для тебя. Это твоя путеводная звезда, а звезда недосягаема. Поэтому она с Востока, спустилась с гор, поэтому её имя переводится: я тебя люблю! Она как Харимушти, упрямая халдейская царевна, полюбившая змея, но не понятая людьми, и растерзанная за свою любовь, но подарившая перед смертью и алфавит, и земледелие, и прочие блага».

С этой Харимушти, мифической месопотамской царевны, легенду о которой сочинила сама Афина, полагавшую её первопричиной человеческой цивилизации, всегда начинался возврат Афины в иную реальность, иную для всех, кроме неё самой.

Вскоре её отвозили в психиатрическую клинику, Ставрогин впадал на несколько дней в запой, после чего соглашался на самое рискованное из деловых предложений.

Яков совсем промок. Ночные Елисейские поля были безлюдны, редкие машины проносились галопом, развозя загулявших пассажиров к их теплым постелькам.

На скамейке недалеко от потухшей витрины магазина «Louis Vuitton» сидела женщина, накрытая от дождя чем-то напоминающим кусок брезента. Яков машинально остановился и посмотрел на неё. Сверх повязки, закрывавшей лицо, смотрели чёрные стремительные глаза.

– Жемка?! – прошептал Яков.

Женщина молчала.

Яков опустился на колени, осторожно взял её за руку и заговорил: «Жемка! Чего же ты здесь сидишь… Я так тебя искал…»

Женщина вырвала руку и гневно заговорила: – إذا أنا من الجزائر، وهذا لا يعني أن عليك الإلحاح على لي. نعم، زوجي يضربني. ولكن أنا مريض، نجلس هنا قليلاً، والعودة إلى بلادهم. لدى طفلين…*

*Если я из Алжира, это не значит, что ко мне можно приставать. Да, муж меня бьёт, но я терпеливая. Я посижу здесь немного и вернусь домой. У меня двое детей… (арб.)

В Адриатике штормило. Яков, вроде бы давно привыкший к качке, чувствовал себя нехорошо. Хотя, наверное, причина лежала в бесконечной бестолковости, сопровождавшей эту поставку.

Cудно вторую неделю стояло на рейде и ожиданию не видать было конца. Ни Яков, ни члены экипажа на берег старались без особой необходимости не сходить. В Югославии, после смерти Тито быстро превращавшейся в бывшую, разгоралась гражданская война. Черногорский порт Котор, знаменитое в средневековье пиратское «гнездо», пока сохранял нейтралитет, но уже был переполнен людьми с оружием, готовыми в любую секунду пустить его в ход.

С этой поставкой было, прямо скажем, всё не так. Во-первых, Ставрогина попросили прилететь в Москву. Он вернулся злой, как собака, и за ужином пил больше обычного.

– Комуняки с цепи сорвались, – сказал он. – Не то, что Родину, мать родную готовы продать!

Яков мудро ждал разъяснений.

– В общем, мы должны перевезти в Югославию шесть контейнеров с радиоактивным веществом. Об этом меня настоятельно попросили товарищи из Комитета. Там передать неким чучмекам. Все мои попытки объяснить, что мы легальная судоходная компания и за такой фокус, если поймают, в полсекунды вычеркнут из международного регистра «Lloyd’s», понимания не нашли. «В нашем ведомстве, товарищ Ставрогин, – сказал мне их генерал. – Дважды предложение не делают». Пидор гнойный, они явно на свой карман работают, без всякой санкции правительства и политбюро.

– Может быть, отказаться?! – сказал Яков.

– Отказываться надо было до рождения, – сердито сказал Ставрогин. – Ладно, пойдём спать. Утром начнём отрабатывать операцию.

Груз приняли в нейтральных водах, в суточном переходе до Стамбула. Яков с интересом рассматривал молоденьких советских морячков, перегружавших контейнеры с небольшого военного сторожевика. Он даже хотел созорничать и сказать что-нибудь по-русски, но Ставрогин, будто догадавшись, посмотрел на него хмуро и выразительно.

– Идиоты! – кричал в кают-компании Ставрогин командиру сторожевика. – Где сопроводительные документы?

Было согласовано, что к контейнерам будут приложены документы на партию соляной кислоты.

– На этот счёт приказа не было! – хладнокровно отвечал командир.

– Пиздец! – сказал Ставрогин. – Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!

– Удачного пути! – козырнул командир сторожевика и вояка честно отвалил в сторону дома.

– Только бы добраться до Стамбула! – молился Ставрогин. – Я там таких умельцев знаю, любую индульгенцию слепят.

Когда на траверзе уже блестели огни Золотого Рога, им просемафорил турецкий патрульный корабль.

– Массируй печень! – сказал Ставрогин. – У них рамадан, пить можно только до восхода солнца.

– Им же вообще пить нельзя, – сказал Яков.

– Точно?! – переспросил Ставрогин. – Что-то я не встречал непьющих пограничников.

В общем, что называется, проскочили. Турецкие погранцы напились как поросята, осмотр произвели снисходительно, в Стамбуле Ставрогин, получив свежеизготовленные документы на груз, успокоился.

– Дальше по плану, – сказал он. – Не передумал?

Идея отвести Ставрогина в сторону при передаче контейнеров, сделав представителем Якова, ему самому и принадлежала.

– Я лицо не публичное, – сказал Яков. – Если возьмут за задницу, сошлюсь на поручение «Моссад». Ну, а там вытащите.

– Хлипковатое, конечно, построение, – поморщился Ставрогин. – Но большого выбора у нас всё равно нет. Тебя вытащить будет проще, чем мне отмываться. Впрочем, ты парень фартовый.

До Корфу шли спокойно, без приключений. В ночь перед последним прыжком решили «стать на бочке» у побережья, передохнуть и получить точные координаты места передачи.

В эту тихую мирную ночь под светом луны, посеребрившей ровную гладь залива, в правый борт их теплохода со всего маху врезался скоростной катер с тремя пьяными итальянцами.

Яков велел запереть чудом выживших и вытащенных из воды мореходов в свободной каюте, выслушал доклад капитана: « Пробоина сильная. На ходу починить не получится. Требуется «сухой» док». Затем связался по радио со Ставрогиным.

– Итальяшек запугать до смерти, – сказал Ставрогин. – Чтобы слова лишнего не вякнули и высадить на берегу подальше от жилых поселений. А сами, что есть силы, ковыляйте до Эгины. На острове Эгина была маленькая, почти домашняя верфь папы Василакиса, где латали дыры пароходы, побывавшие в самых неприглядных переделках.

– Без буксира сможете дойти?

– Сможем, – сказал Яков.

– Хорошо, – сказал Ставрогин. – Я свяжусь с Москвой по вопросу дальнейших действий.

На Эгине его встретил прилетевший Ставрогин.

– Ох, не лежала у меня душа к этой сделке, – только и сказал он, осмотрев пробоину. – Контейнеры, надеюсь, без повреждений.

– Целехонькие! – сказал Яков. – Вывезти бы их подальше в море да утопить.

– Вместе с собой! – мрачно сказал Ставрогин. – Тебе от Афины привет.

– Как она? – спросил Яков.

– Очередное исцеление, – сказал Ставрогин. – Съездила с тётей на Афон, теперь утверждает, что она девственница. Вот, просила тебе передать. – Он протянул Якову простенький деревянный крестик.

– Я же не крещёный, – сказал Яков.

– Бери. В нашем деле лишний талисман не помешает.

Пятеро суток ремонтировались, потом ещё двое ждали внятной инструкции из Москвы. Наконец инструкция поступила, но не слишком внятная: идти к Котору, встать на рейде и ждать. Встречающая сторона сама выйдет на контакт.

В связи с нежелательностью сходить на берег, Яков развлекался прослушиванием местных радиоволн. Эфир был заполнен воинствующими декларациями конфликтующих сторон, иногда заглушаемых заунывными боснийскими мелодиями или задорными сербскими танцами. «Чего не поделили, – подумал Яков. – Жили себе тихо-мирно. Эх, братья-славяне!..»