Страница 4 из 109
К счастью для них обоих, Вадик не собирался таскать эту непонятку в себе. И как-то раз на прогулке, после приснопамятной безвременной кончины хрустальной пепельницы, спросил царя о причинах таких метаний из края в край, что говорится, прямо в лоб. На что получил доброжелательный, откровенный, но от этого не менее шокирующий ответ.
Из него следовало, что Государь признает лишь двух авторитетов, стоящих в его глазах безусловно выше, чем его собственный. Первый - это сам Господь Бог. Второй - память покойного отца, к которому он всегда относился, да и до сих пор относится, с величайшим благоговением. И чьи заветы чтит как догматы. Этот-то незыблемый авторитет родителя и побуждал Николая "твердо стоять на страже основ самодержавия", как "единственной и естественной" базы внутреннего российского миропорядка, ибо это было главным в духовном завещании Александра Александровича сыну.
Авторитет Всевышнего понимался царем в том смысле, что наиболее важные и окончательные решения, ему должно принимать исключительно в согласии со своей совестью, являющейся для него естественным проявлением божественной воли. При этом любая дополнительная информация для размышлений и "совета с совестью" могла запросто привести к смене решения на прямо противоположное. И возникающая оттого чехарда мнений могла продолжаться до того момента, пока воля Императора не будет утверждена подписью "Николай". Это-то решение и становится окончательным. И, естественно, (!) ...верным! Ибо, "что написано пером, того не вырубить топором" и "так Господу нашему было угодно". А вдобавок, при таком, весьма своеобразном процессе принятия решений, до кучи, - внутреняя неконфликтность Николая и инстинктивное желание сделать хорошо ВСЕМ! Или хотя бы попытаться...
Вадиму было от чего взвыть и схватиться за голову. До осознания того, что вся их высокопатриотичная миссия прогрессоров может запросто лопнуть как мыльный пузырь в такой, с позволения сказать, занятной "системе координат", оставался буквально шаг. Ибо давлением, логикой, страшилками и историческими примерами эту броню убежденности проломить было невозможно. Николай парил в облаках между Богом и грешной русской землей, с не менее грешным народом, на ней существующим. И в глубине души считал ВСЕ свои принятые решения одобренными свыше! А если в итоге почему-то что-то у него "получалось не очень", значит на то и была воля Божья.
Вдобавок, с точки зрения личного "потенциала пугливости", Государь отличался способностью напрочь игнорировать любую опасность, едва лишь она отодвигалась непосредственно с порога его кабинета! Ведь "в будущем - все во власти Господа"...
Во время подготовки к выходу на Дальний Восток двух черноморских броненосцев наступил час, когда Вадик, в который раз столкнувшись с упертостью царя, запаниковал и почти "опустил руки". Но ощутив это женским чутьем, или поняв своим ясным и цепким умом, положение спасла сестра Николая. Его дорогая, обожаемая Оленька.
Оставшись после вечерних дебатов "на троих" с братом с глазу на глаз, она выдала ему: "Ники! Разве ты так и не понял до конца, что Миша и его друзья ниспосланы нам всем свыше, на помощь стране и народу? Всем русским людям. А не тебе лишь одному, исключительно? Веришь в это? Значит, ты должен с пониманием и уважением относиться к тому, что тебе через них подсказывает Всевышний. Или не об этом тебе говорил и преподобный отец Иоанн? Разве ты в его пастырском слове сомневаешься?
Нет? А раз так, то каждое их предложение или просьба, должны быть рассмотрены тобою, как направленные к общему благу и пользе! И в данном случае, с черноморцами, это тоже вовсе не "тактические мелочи". Идет война, брат. Я хоть и женщина, но понимаю, что победа дается только напряжением всех возможных сил. А, кроме того, на войне бывают ли мелочи? Вот и Миша, и те, кто пришли вместе с ним, все это очень хорошо знают. Так что причины их настойчивости мне вполне ясны.
Вспомни сейчас, как ты уверял всех нас, что "макаки не посмеют"? И итогом этой ТВОЕЙ уверенности стала наша уже вполне очевидная неподготовленность к схватке с ними. А уж не тебе ли было знать все про их коварство и вероломство? И вспомни, каким шоком для нас с тобой стал Мишин рассказ о том, чем бы закончилась, и к чему в итоге привела бы эта война, при естественном течении событий.
Спустись. Поскорее спустись на грешную землю, брат! Ибо место Государя, вождя, во главе своего народа. Ведь долг суверена - вести его, беречь, а не "пострадать за него" в будущем. Или пытаться "телеграфировать" всем волю Всевышнего. Да и можно ли о ней утверждать с такой чистосердечной уверенностью, если в конечном результате нас ждут миллионы смертей? Я не уверена в этом. Но одно я знаю точно, я лично всегда готова быть для тебя, и буду, опорой в самую трудную годину. Выше голову, братишка...
И, кстати, не о сегодняшнем частном вопросе говоря: да, я понимаю, что наш милый папА не согласился бы кое с чем из того, что Миша предлагает. А кое-что - сразу гневно отверг бы. Но, во-первых, он не знал ничего из того, что сейчас открылось тебе, нам с тобой. А во-вторых, вспомни: разве он хоть раз сказал, или хоть намекнул, что его решения - не его личные? Или, что ответственность за них лежит не на нем, ибо они есть результат некоего "промысла высших сил"?
Так что, мой дорогой, мой возлюбленный братик, или найди в себе силы делать то, что повелевает долг государя великой державы и подсказывает тебе чудесным образом дарованная свыше помощь, или... ну, я не знаю, право. Возможно, что та твоя идея с патриаршеством, не такая уж и фантастическая?
***
Снег. Мягкий, пушистый, податливый. Но как же устают ноги в тяжелых валенках, тонущие в твоей тягучей, вязко сопротивляющейся движению вперед, глубине. Один лишь шаг сам по себе не труден. Ну, а сотни? А многие тысячи таких шагов?
На ум Николаю невольно пришло такое живое сравнение, когда он, в который уже раз, мысленно окинул взглядом прожитый год. И вновь вынужден был согласиться с тем, что если бы не чудесная, предопределенная свыше, встреча его с Банщиковым, не удивительная настойчивость и убежденность сестры, то во многом, слишком во многом, к сожалению, он поступал бы иначе, чем делает это сейчас.
Не пошли ему Господь поддержку свою в тяжкую годину в лице Михаила и его друзей, он, скорее всего, действительно привел бы и себя, свою семью и всю Россию к тому ужасному 17-му году, о котором Банщиков поведал им с сестрой в леденящих душу подробностях.
Сказать, что он сразу, с первой их встречи, поверил в слова внезапно свалившегося, как снег на его цареву голову, корабельного доктора с "Варяга", значит сильно погрешить против истины. Слава Богу, что первое удивление и интерес, подкрепленный затем объясненными или прямо предсказанными Банщиковым фактами, подтолкнули Николая удержать его подле себя. Но только памятный взрыв бешенства у Михаила, заставивший его рассказать ВСЕ, перевернул в голове царя не только его устоявшееся мировосприятие, но и понимание собственной роли в системе координат "Бог - Государь - Народ", как и бесценности тех людей, что искренне готовы служить России и ему, не просчитав сперва собственного с того навара.
И именно в таком порядке. Сначала - служить России. И лишь затем - Императору, самодержцу, помазаннику Божьему! Когда Николай осознал, что он для Михаила - обычный человек, хоть волею судеб и самый главный начальник, ему стоило большого труда не дать внешне проявиться весьма неприятному удивлению от такого алогизма.
В собственном его сознании место Государя находилось не во главе народа, а где-то там, много выше, - между народом и Богом. В этом он был убежден с молодых ногтей. И все эти десять лет на троне, чем дольше он царствовал, тем самоувереннее чувствовал себя все ближе и ближе к Небу.