Страница 3 из 6
Горбачёв вспоминает, что в один из метельных дней мать и несколько других женщин из поездки не вернулись. Прошли сутки, двое, трое, а их нет. Лишь на четвертый день сообщили, что женщин арестовали и держат в районной тюрьме. Оказалось, они сбились с пути и нагрузили сани сеном со стогов, принадлежавших государственным организациям. Охрана их и забрала. Дело едва не обернулось драматически: за «расхищение соцсобственности» суд в ту пору был скорый и строгий. Спасло одно – все «расхитители» были женами фронтовиков, у всех – дети, да и брали они корма не для себя, а для колхозного скота. Трудно перечесть все тяготы, свалившиеся на женщин, которые ежедневно наблюдал Михаил. Но он видел, как мать и соседские женщины находили в себе силы каждый день снова и снова делать дело, стойко нести свой тяжкий крест. Летом мать засветло начинала копать или полоть, затем передавала начатое мальчику, а сама – на колхозное поле. Главной обязанностью 11-летнего сына стала заготовка сена для коровы и топлива для дома: из прессованного навоза готовили кизяк, он шел на выпечку хлеба и приготовление пищи.
Почта приходила редко. Радиоприемников в селе тогда еще не было. Но когда газеты все-таки получали, их прочитывали от строчки до строчки.
«Хорошо помню, с какой радостью встретили мы известие о том, что Москва устояла, немцы получили отпор. И еще – пришла с «Правдой» совсем маленькая книжица под названием «Таня» – о партизанке Зое Космодемьянской. Я читал ее собравшимся вслух. Все были потрясены жестокостью немцев и мужеством комсомолки».
Михаил рассказывает, как впервые увидел залп «катюш»: по небу со страшным свистом летели огненные стрелы… Собрав свои пожитки, ушли неизвестно куда бабушка Василиса и дед Пантелей. Как коммунисту и председателю колхоза деду оставаться было очень опасно.
От Ростова и до Нальчика немцы двигались, практически не встречая сопротивления. Наши войска были дезорганизованы. Знаменитый летчик А. А. Покрышкин рассказывал, что в августе 42-го ему удалось взлететь с аэродрома на окраине Ставрополя в момент, когда немцы уже подходили к нему. Хорошо, что Привольное находилось вдалеке от железной дороги. Мальчик не видел таких сцен, какие описал его ровесник из Ростовского ремесленного училища В. Мирошниченко: «…дадут на пункте 200 граммов хлеба и суп. И все!…В товарном вагоне нас ехало 65 человек. Спали на полках и на полу, так, что ночью даже места не хватало. Днем ничего – человек 20–30 едут на крыше, и в вагоне свободней. Один раз помню, не было долго питательного пункта. Так на наш вагон (всю жизнь помнить буду) выдали из резерва булку хлеба. Вот мы, значит, съели ее: каждому досталось по 1/65 части булки до следующего дня». Запасы продовольствия, обмундирования уничтожались специальными командами, в которые входили представители администрации и НКВД. В конце сентября 1942 года в Махачкале уполномоченный Краснодарского крайкома ВКП(б) по учету эвакуированного населения Осипов подчеркнул, что «самым позорным явлением для нашего края является эвакуация школ ФЗО и РУ».
Но для жителей села вдруг наступила тишина. «А на третий день со стороны Ростова в село ворвались немецкие мотоциклисты. Федя Рудченко, Виктор Мягких и я стояли у хаты. «Бежим!» – крикнул Виктор. Я остановил: «Стоять! Мы их не боимся». Это «Стоять! Мы их не боимся», скорее всего, литературный редакторский пассаж.
Въехали немцы – оказалось, разведка. А вскоре вступила в село и немецкая пехота. За три дня немцы заполнили Привольное. Стали маскироваться от бомбежек и ради этого почти под корень вырубили сады, на выращивание которых ушли десятилетия.
Деревня была оккупирована фашистами, и семья жила только надеждами на скорое освобождение Красной Армией. Через несколько дней вернулась бабушка Василиса. С дедом она дошла почти до Ставрополя, но немецкие танки опередили: 5 августа 1942 года город был занят. Дед кукурузными полями, оврагами пошел через линию фронта, а бабушка со своими пожитками вернулась.
Жизнь постепенно превратилась в какое-то первобытное существование, в повседневный процесс выживания, когда нет самого необходимого – ни тепла, ни еды, ни обуви, ни одежды.
В Привольном остался небольшой гарнизон, потом и его заменили каким-то отрядом. Михаил запомнил нашивки на рукавах и украинский говор. Четыре с половиной месяца село было оккупировано немцами, срок по тем временам долгий. Старостой немцы назначили престарелого Савватия Зайцева – деда Савку. Долго и упорно он отказывался от этого, но односельчане уговорили – все-таки свой. В селе знали, что Зайцев делал все, чтобы уберечь людей от беды. А когда изгнали немцев, осудили его на 10 лет за «измену Родине». Сколько ни писали односельчане о том, что служил он оккупантам не по своей воле, что многие лишь благодаря ему остались живы, ничего не помогло. Так и умер дед Савка в тюрьме как «враг народа».
Началась жизнь на оккупированной территории. Первая новость – вылезли на поверхность те, кто дезертировал из армии и по нескольку месяцев прятался в подвалах. Многие из них стали служить немецким властям, как правило, в полиции. После возвращения бабушки Василисы нагрянули и к Горбачёвым полицейские. Бабушке приказали идти за ними в полицейский участок. Там ее подвергли допросу. Но что могла она сказать? Что муж ее – коммунист, председатель колхоза, что сын и зять – в Красной Армии. «Мать во время обыска и ареста вела себя мужественно. Смелость ее была не только от характера – женщина она решительная, – но и от отчаяния, от незнания, чем все это кончится. Над семьей нависла опасность. Возвращаясь с принудительных работ, дома мать не раз рассказывала о прямых угрозах со стороны некоторых односельчан: «Ну, погоди… Это тебе не при красных». Стали приходить слухи о массовых расстрелах в соседних городах. Горбачёв пишет, что в семье понимали, что первыми в этом списке будут члены семьи. Мать с дедом Андреем спрятали Михаила на ферме за селом. Расправа как будто намечалась на 26 января 1943 года, а 21 января наши войска освободили Привольное.
О разгроме немцев под Сталинградом в селе узнали от самих немцев. А вскоре их войска, боясь попасть в новый котел, стали спешно уходить с Северного Кавказа.
В 1944 году занятия в школе возобновились. В селе Привольном Михаил Горбачёв окончил школу-семилетку. Ему было 14 лет. Два военных года он не учился. Рассказывает он и о том, как едва не бросил школу. Уже и не хотел учиться. Отец писал матери с фронта: продай все, одень, обуй, купи книжки, и пусть Михаил обязательно учится. И дед Пантелей настаивал на учебе. Ну вот, пошел Михаил на первый урок. Ничего не понимал. Все забыл. После военных событий все казалось скучным. Встал посреди урока и ушел. Дома забросил одну-единственную книжку: «Не пойду больше». Мать – в слезы. Потом собрала вещи и ушла куда-то. Вернулась поздно вечером. Без вещей, но с целой стопкой книг. Михаил – угрюмо: «Все равно не пойду». А ночью взял просто так одну книгу, стал листать, потом читать. До самого утра читал.
Школьный театр. М. С. Горбачёв в пьесе М. Ю. Лермонтова «Маскарад». 1940-е годы.
Главное, утром Михаил пошел в школу. Тетрадей не было. Писал на книгах отца по механизации. А чернила делал сам. После восьмилетки учился в районном центре. Жил на квартире. Раз в неделю ходил пешком в Привольное – к родителям, за продуктами. Двадцать километров туда, двадцать – обратно. В 1946 году его приняли в комсомол, вскоре избрали заместителем комсорга школы, затем – комсоргом.
Учился он хорошо. Знания впитывал жадно, интересовался сразу всем – физикой, математикой, литературой. Свое выпускное сочинение в школе он написал на тему «Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полет». Получил высшую оценку, и потом сочинение еще несколько лет демонстрировалось выпускникам – как эталон. Открыл для себя поэзию, заучил большие куски произведений Пушкина, Лермонтова, Маяковского, которые под настроение и с охотой декламирует и сейчас. Характер формировался независимый, не всем был по нутру. Рассказывает одноклассница, первая юношеская любовь Михаила: