Страница 33 из 52
Корреспондент «Вечерней Москвы» обратил внимание именно на эту часть выступления поэта и познакомил с нею читателей газеты, написав в завершение:
«– Но, – добавил Маяковский, – во всех отраслях работы имеются рабочие-выдвиженцы, и их совершенно нет в области сатиры. Ближайшая задача – вовлечь в сатирические журналы новых писателей из среды рабочей общественности».
На следующий день (9 января) к Брикам пришёл Лев Эльберт и показал Лили Юрьевне письмо, полученное от знакомого, в котором говорилось о Татьяне Яковлевой:
«Явилась ко мне и хвасталась, что муж её коммерческий атташе при франц. посольстве в Польше. Я сказал, что должность самая низкая – просто мелкий шпик».
Бенгт Янгфельдт высказал предположение:
«Письмо пришло из Парижа. Кто его написал, неизвестно, возможно – Захар Волович».
Лили Брик пересказала содержание письма в своём дневнике без всяких комментариев, тем самым как бы соглашаясь с автором письма, который утверждал, что все сотрудники посольств являются сотрудниками разведывательных органов, подразделяясь на «мелких шпиков» и крупных шпионов.
Лев Эльберт и Лили Брик (а возможно, и Осип Максимович тоже) наверняка обсудили и статью в «Вечёрке», в которой рассказывалось о том, как Маяковский, не выбирая выражений, безжалостно «колол» своих друзей и соратников. На эту «колкость» поэта Брики и Агранов должны были ответить не менее «колким» мщением.
Пятый «укол»
Сразу после диспута в Политехническом Маяковский отправился в Ленинград.
А поздно вечером того же дня был арестован поэт-рефовец Владимир Силлов.
Разве не странно, что этот арест произошёл в день отъезда Маяковского?
Нанося очередной мстительный «укол», Агранов явно собирался наглядно продемонстрировать поэту, насколько ГПУ всесильно и могуче, и что высмеивать его ответственных сотрудников – дело опасное. Кто знает, не хотел ли Яков Саулович (как бы вполне по-дружески) устроить ещё и встречу Владимира Владимировича с подследственным Силовым? Сначала, разумеется, выбив из узника необходимые показания, а затем допросив в присутствии Маяковского.
Могут спросить: а разве такое возможно?
Обратимся к мемуарам Вальтера Кривицкого, который писал:
«…в августе 1935 года мне пришлось допрашивать политического заключённого. Это был Владимир Дедушо́к, определённый в 1932 году к десятилетнему сроку заключения в Соловецких лагерях».
Гепеушнику Кривицкому, ненадолго приехавшему в СССР из-за рубежа, понадобилось что-то выяснить, и он спросил коллег-сослуживцев:
«…нельзя ли допросить этого осуждённого. Оказалось, что дело это в руках отдела ОГПУ, возглавляет который Михаил Горб. Я связался с ним.
– Вам повезло, – сказал Горб, – этот Дедушо́к сейчас на пути из Соловков. Его везут в Москву для допросов в связи с заговором командиров кремлёвского гарнизона.
Через несколько дней Горб сообщил, что Дедушо́к – на Лубянке, следователь его – Кедров».
Двадцатисемилетний следователь Игорь Михайлович Кедров (кстати, один из самых жестоких дознавателей той поры) предоставил Кривицкому толстенное досье с делом, по которому был осуждён Дедушо́к. Ознакомившись с ним, Кривицкий удивился:
«– Что за странное дело вся эта писанина! 600 страниц текста, из которых ничего не следует, а в конце: Дедушо́к признаёт свою вину, и следователь предлагает коллегии ОГПУ отправить его на Соловки на десять лет. Коллегия, за подписью Агранова, соглашается.
– Я тоже это пробежал, – сказал Кедров, – но не разобрался, в чём дело».
Вскоре часовой привёл Дедушка, и Кривицкий, с разрешения Горба, беседовал с ним две ночи подряд.
Дедушо́к сказал, что заведует мукомольней островного лагеря. А Кривицкий его спросил, почему он, будучи невиновен, признал свою вину. Дедушо́к ответил, что ему слишком хорошо знакомы обычаи ОГПУ, и он согласился с тем, что предложил ему следователь.
Вот такую историю рассказал в своей книге Вальтер Кривицкий. Упомянутые им фамилии нам хорошо знакомы – всё те же: Агранов, Горб.
Разве не могло с Владимиром Силловым произойти то же самое, что и с Владимиром Дедушко́м? Конечно, могло. И Маяковский вполне мог принять участие в допросе подследственного Силлова. Карательная машина кремлёвских властителей в 1930 году уже начинала набирать обороты.
Свой рассказ Кривицкий заканчивает таким суждением о Дедушке:
«Он не был, конечно, замешан в заговоре, в связи с которым его привезли в Москву. Но он уже не вернулся в свою мукомольню. Он был расстрелян…»
Жаль, что Маяковский не вёл дневник, в нём наверняка был бы изложен очень похожий рассказ – только не о заключённом Дедушке, а о подследственном Силлове, который скончался через тря дня после ареста.
Что же произошло в застенках Лубянки?
Владимира Силлова арестовали, тут же приговорили к высшей мере наказания и через три дня расстреляли?
Могло ли такое быть? Очень сомнительно.
Даже во второй половине 30-х годов (в самый разгар «ежовщины») арестованные органами НКВД лица сначала подвергались «следствию»: на котором задержанных «врагов народа» с помощью изощрённых пыток заставляли признаваться во всех предъявляемых им преступлениях и выдавать своих сообщников. Только после того, как воля узника Лубянки была окончательно сломлена, и он подписывал любую бумагу, которую подсовывали следователи, признаваясь во всех смертных грехах, ему выносился приговор. Работа Агранова и его коллег-гепеушников в том и состояла, чтобы заставить любого человека плясать под их дудку.
А тут вдруг – три дня в заключении и расстрел!
Бенгт Янгфельдт:
«В чём состояло "преступление" беспартийного Силлова, не совсем ясно. По одной версии (троцкиста Виктора Сержа), он оказал услугу сотруднику ОШУ, поддерживавшему оппозицию, по другой (сына Троцкого) – Силлова казнили "после неудавшейся попытки связать [его] с делом о каком-то заговоре или шпионаже "».
И всё-таки подследственного Владимира Силлова вряд ли «казнили». Сначала надо было, чтобы он признался во всём том, в чём его обвиняли, а он своей вины не признавал. И гепеушники, надо полагать, запытали Силлова до смерти.
Бенгт Янгфельдт:
«После смерти Силлова его жена пыталась покончить с собой, выбросившись из окна, несмотря на то, что у них был маленький сын, что многое говорит о её душевном состоянии.
Как на смерть Силлова отреагировал Маяковский? На попытку самоубийства его жены?
Смерть Блюмкина была “понятной” в том смысле, что она настигла политического противника Сталина; Силлов же был писатель, друг, человек “прекрасный, образованный, способный в высшей степени и в лучшем смысле слова передовой”, по определению Пастернака. Могла ли его казнь вызвать у друзей что-либо, кроме страха? Если казнили такого человека, как Силлов, то разве не мог любой стать жертвой?
Молчание, окружавшее эту смерть, свидетельствует об атмосфере страха, которая начала распространяться в советском обществе уже тогда, зимой 1930 года, за шесть лет до большого террора, унесшего жизни миллионов безвинных людей и в их числе сотен писателей».
А в Москве тем временем началась задуманная Бриками операция, связанная с их поездкой за рубеж.
Антибриковская шумиха
Аркадий Ваксберг о поездке Бриков за рубеж:
«История со злополучной поездкой обрастала загадками, как снежный ком, – загадками, которым нет точного объяснения и сегодня. Почему-то об этой поездке было сообщено в газетах заранее, словно речь шла о важном визите государственно (общественно) значимых лиц. Газеты возмущались (честно говоря, не без оснований) намечавшейся поездкой в Европу квази-супружеской пары за государственный счёт без малейшей (видимой!) надобности – в то время, когда миллионы советских граждан такой возможности были лишены…»