Ветер Балтики

- Полеты на поиски связаны с большим риском. Будешь рисковать?

- Буду, - ответил Борзов.

- Придется летать и днем и ночью.

- Буду.

- Готов ли ты искать полковника на вражеской территории?

- Готов, - сказал Борзов. - Жизнь за него отдать могу.

Иван Иванович Борзов вылетел на поиски Преображенского. Вглядывался в каждую точку, в каждый кустик, в каждую мало-мальскую приметину. Поистине утюжил снег и землю. И каждый раз возвращался ни с чем. Самолет сиротливо ревел над болотами, то взмывал в небо, то опускался к сугробам и так же сиротливо и одиноко возвращался.

Где искать еще? В дело включились партизаны, бойцы Ленинградского фронта и лучшие летчики: Сергей Иванович Кузнецов, Алексей Пятков, подполковник Тужилкин.

Но все поиски были безрезультатны.

Комиссар полка Оганезов был тяжело болен. Он лежал в госпитале, но по лицам навещавших его друзей заметил: в полку произошло что-то неладное. С трудом поднимая голову, он все время спрашивал:

- Где же полковник? Почему ко мне не приходит Преображенский?

Комиссару отвечали:

- Полковник выполняет специальное задание.

Но Оганезова обмануть не так-то легко. Чувствовалось, что тревожится он все сильнее. Вероятно, этому способствовали и воспоминания. Когда-то Оганезов тяжело болел, и полковник Преображенский, чтобы спасти комиссара, улетел из полка, срочно привез необходимые лекарства. По существу, он спас жизнь Оганезову.

- хорошо знаю, - говорил комиссар, - наши летчики не возвращаются домой, не выполнив задания. Преображенский до конца будет верен долгу. Только где он? Не вернулся еще? Скажите же, где Преображенский?

Но кто мог ему ответить?

Минуло десять минут полета. Стрелок-радист Логинов передал радиограмму: "Иду курсом двести пятьдесят, на запад". И сразу же самолет попал в воздушную болтанку. Одновременно Преображенский почувствовал, что левый мотор перегревается, большой нагрузки явно не выдержит. Что делать? Возвращаться? Сбросить бомбы в болото?

Нет. Преображенский решил прибавить нагрузку на правый мотор и тем самым создать для левого двигателя такой режим, который обеспечит выполнение задания. Летчик был уверен, что правый мотор не подведет.

Самолет шел на высоте три тысячи метров. Видимость два километра.

Связь неожиданно оборвалась. Стрелок-радист Логинов пытался восстановить, но все было тщетно. Виктор Алексеев находился на своем месте внизу, возле хвостового пулемета,

Погода на маршруте резко менялась: то свинцовая гряда туманов преграждала путь самолету, то опять ползли густые облака. Преображенский пробил облачность, забрался чуть повыше. Но чем выше поднимался самолет, тем гуще и плотнее прижимались к крыльям облака. Холодный пот заливал лицо и глаза Преображенского.

Самолет глухо вибрировал, вздрагивал. В густых облаках экипаж чувствовал себя словно в наглухо задраенной железной кабине.

Потом небо очистилось. Блеснули звезды. Стало светлее. Штурман внимательно вглядывался в карту.

Сорок минут Преображенский шел уже точно установленным курсом. По времени скоро должны выйти на цель. Внезапно в правом моторе что-то хрустнуло, давление масла катастрофически упало.

- Товарищ командир, - - сказал, волнуясь, Хохлов, - мы находимся в шести минутах от цели. Что делать?

- Пойдем на цель. Дотянем, хотя и левый недодает обороты. Другого выхода у нас нет.

Преображенский убрал обороты. Самолет шел со снижением. Цель рядом, она уже хорошо видна, ее надо во что бы то ни стало уничтожить!

- Выходим на боевой курс! - передал штурман.

Полковник зашел на цель. Сделал плавный разворот, и даже новичок Алексеев, прислушиваясь, заметил, что правый мотор останавливается, а левый звенит, посвистывает. Виктор понял, что и штурман Хохлов, и полковник Преображенский стремятся сейчас не просто освободиться от груза, а поточнее ударить в цель. Иначе стоило ли рисковать?

Бомбы стремительно пошли в темноту.

Огонь и взрывы взметнулись внизу и рассыпались веером. Потом штурман сбросил бомбы на железнодорожный вокзал, туда, где, по донесению нашей разведки, сосредоточились войска противника. Пламя вырвалось из крыши здания и ярко осветило небо. Железнодорожные строения рушились.

Все сделано.

Ил-4 отвернул в сторону. Густой дым повис над железнодорожным полотном.

Самолет вполз в туманную полосу и взял курс на свой аэродром. Дотянет ли?

- Сколько мы сможем держаться в воздухе? - спрашивает штурман.

- Не знаю, - отвечает полковник, - Едва ли до линии фронта дотянем.

А мотор сдает. Высота резко падает, давление масла снижается. Скорость теряется с каждой минутой. Самолет неумолимо тянет к земле. Застыли стрелки приборов винтомоторной группы.

За стеклами кабины ползет сплошной туман. Полковник ведет машину вслепую, он не видит даже клочка земли.

- Где мы находимся?

- Не знаю. Пытаюсь установить, - отвечает Хохлов.

- Где линия фронта? Могу держаться в воздухе всего пять минут.

- Линию фронта мы еще, как будто, не прошли, - неуверенно отвечает штурман.

Сейчас судьба всего экипажа в руках полковника. И Алексеев, и Хохлов, и Логинов должны жить! Но как спасти их? О себе в эту минуту Евгений Николаевич не думает.

"Предложить экипажу прыгать на парашютах - значит разбросать людей на большом пространстве. А если мы еще над территорией врага? Идти на посадку? Но разве можно поручиться за благополучное приземление в этой непроницаемой мгле? Посадка сейчас невозможна".

Трагические минуты короче обыкновенных.

И он наконец решает:

"Иду на посадку. Пусть так".

Высота 150 метров. Туман. Мотор медленно глохнет. Надо садиться.

Самолет опускается все ниже и ниже. Только бы дотянуть, только бы довести. Крылья чиркают по макушкам деревьев.

Летчик выбирает штурвал, выравнивая самолет. Машина уже рубит кустарник; Легкий рывок, подскок, толчок, треск. Самолет скользит брюхом по рыхлому и глубокому снегу. Стоп!

И сразу наступает тишина.

- Эй вы, друзья! - кричит полковник, вылезая из кабины. - Выходите! Приехали!

Алексеев лезет к выходу, но люк не открывается: он плотно прижат к снегу. Полковник приказывает стрелкам лезть через верхний турельный отсек. Как вылезти? Легко сказать! Надо разрезать круглый колпак. Кое-как его разрезают, стрелки выпрыгивают и сразу же проваливаются по пояс в снег.

Полковник бледен и озабочен. Алексеев увидел погнутые винты. Лопасти свернулись, словно листья большого тропического растения. Плоскости самолета помяты, мотогондолы погнуты.

- Ну, что ты молчишь? - спросил полковник Алексеева. - Или испугался?

Нет, это, конечно, не испуг. В глазах юноши - жалость, ему жаль самолет.

- Не горюй, - с грустью сказал полковник, - в авиации каких только чудес не бывает. На нашей машине летать еще можно. Самолет починим быстро. А спички у нас есть? - неожиданно справился он.

В боковом кармане Алексеев нащупал коробок, в котором оставалось несколько спичек. Виктор пересчитал - четырнадцать штук.

Полковник взял спички и, повернувшись к штурману, спросил:

- Хохлов, ты еще не определил место нашей вынужденной посадки? - Пока неясно.

- Ладно, потом определим.

И тут же командир приказал снять пулеметы, добавив:

- Подсчитайте патроны, папиросы. Осмотрите самолет: на нем должен быть неприкосновенный запас.

Продуктов не оказалось. Неприкосновенный запас летчики, как правило, отдавали ленинградцам. Вспомнили: последний "НЗ" отдали в Ленинграде матери Алексеева. Отдали ей и спички.

Патронов в самолете осталось 47. Пистолетов 3. Папирос 18 штук.

- Да, неважны наши дела, - без особого сожаления сказал полковник. Надо беречь спички и патроны. Патроны расходовать по моему приказанию! Если повстречаемся с немцами - стрелять только наверняка, драться насмерть.

Наступила короткая пауза. О чем еще можно было говорить? Тридцатипятиградусный мороз жег лица, коченели руки, даже в теплых унтах мерзли ноги. Оставаться возле самолета рискованно. Вдруг к месту посадки нагрянут немцы!