Псевдо

Начнёт, к примеру, по осени листик с деревца падать, и мне вдруг пиздец как важно покажется, чтоб он никогда не упал, а что здесь может помочь, как не смерть моя? Ведь если взглянуть на мир широко, то ведь это не я вижу, как листик падает, а наоборот, это у меня в голове, в сознании у меня падает листик.

Соответственно, предотвратить его падение можно только отключив сознание, что я могу сделать на данный момент лишь одним способом. Вопрос здесь только в том, так ли уж важно, чтобы он не упал, чтобы ради этого жертвовать своей жизнью? Но тут уж только хуй знает, да одному Богу известно, что мне в башку втемяшится, когда листики действительно начнут падать. Ведь, в самом деле, кто знает, ч т о будет с нами со всеми, когда начнут падать листики! Это только сейчас весна, и все ебутся, как очумелые, а потом начнут листики падать…

Господи, как не хочется! Скажи, что мне сделать, чтобы листики больше не падали? Неужели всё-таки умереть?

Сегодня мне так хорошо, и бабы не нужны вовсе. А ведь приснится сегодня какая-нибудь любовь, и грузняк на целый день, а то и на месяц…

Ну так как, приснишься сегодня мне, Женщина-для-меня? А? Приснишься? Приснишься. И сегодня же будешь со мной. (Помните, «…и сегодня же будешь со мною в Раю»? Да? Так вот тут всё даже не наоборот, а иначе. Иначе говоря, не надо путать меня с Иисусом Христом. Здесь очень легко ошибиться. Христос, к сожалению, не Скворцов, но не наоборот… Спокойной ночи. Завтра день Международной солидарности трудящихся.) Завтра день Международной солидарности трудящихся.

Сегодня полдень без получаса. Второе мая. Ночью шёл снег. Кое-кому по-прежнему ни хуяшеньки не понятно. Яна Вишневская становится филологом и выносит суждения о поэзии, прозе и языке.

Метро «Преображенская площадь», «Красносельская». Мне хочется какать. Следующая — «Комсомольская», а я живу на «Тверской».

Я сочиняю музыку — значит, я композитор; я пишу прозу и иногда стихи — стало быть, я писатель; я мыслю, страдаю, живу — следовательно человек; у меня есть ноги, руки, туловище, голова и хуй — значит я особь мужского пола.

«Псевдо», «Псевдо», какой ты никчёмный! Зачем ты родился такой и уже всё равно умираешь? Зачем ты понадобился мне? Зачем появился на свет? Лучше бы уж тебя не было. (Вот оно пошлое и священное разочарование отцов!) Или лучше был бы ты девочкой. «Псевдуньей», к примеру. Дорогие мои мальчишки! Лёвушка, милый мой Лёвушка! Агнец божий! Дорогой мой Левушка! Улица младшего сына, ей-богу! Isn't it? А? Лео Таксиль, забавный мой! Дорогой мой Володя библейский! Дубинин, солнышко мое, кусает пальчик. Локоток, в глубокой такой катакомбе. И хочется пить…

Милая Ирочка! Я снова еду к тебе в гости! Я пишу тебе письмо! Я не знаю, что сказать! Мне не хочется говорить и, честно говоря, не хочется слушать ни тебя, ни кого бы то ни было.

Помнишь, раньше было такое кино «Добровольцы» про верность друзей и нерушимость дружбы пламенных комсомольцев? Был там такой персонаж, капитан подводной лодки, который был влюблён в жену своего друга, и вот, когда лодка наконец-то пошла ко дну, он написал письмо, в коем признался этой чужой жене в любви, зная, что она никогда ничего этого не прочтёт. И вот он писал ей, обливаясь кровавым потом, а лодка уже почти наполнилась океанской водой до краев, а он всё писал и писал: «Лёля! Лёля! Я люблю тебя! Лёля! Лёля! Лёля!» Экая же хуйня! Правда, Ира?

Вы! Кстати говоря… Вы, кстати говоря, помните ли мой сон?

Я уже почти прошёл путь и вижу, что всё в говне, что ничего не вышло и не выйдет теперь никогда, потому что мне уже двадцать два, а это почти пятьдесят. Но, положа руку на сердце, я могу совершенно честно и без обиняков сказать — то, чем я занимался всю жизнь и чем продолжаю заниматься в данный момент — самое важное, что только есть на свете! И я искренне хочу, чтобы все вы тоже положили руки на сердце и сказали то же самое!

То, чем занимаюсь я — самое важное, что только есть на свете!

Мне, как маленькому, по-прежнему хочется умереть, и чтобы на следующий день весь мир отчаянно воскликнул: «Господи, да это кто же такой охуительный умер вчера?! Господи, увы нам, кого вчера потеряли мы, толстокожие?! Увы нам!»

Я решил, что непременно закончу «Псевдо» сегодня, 2-го мая. Ещё до наступления полночи он умрет. Перестанет биться бумажное сердце. Скорей бы! Сука, ненужная на хуй, зачем я породил тебя, писал, растил, воспитывал, жалел и лелеял, тратил своё время? На хуя? Бездарный, неинтересный, никчёмный псевдороман. Ты Псевдо даже по отношению к самой идее Псевдо. Ты не имеешь отношения ни к чему, и жизнь свою, глупую, ненужную жизнь, ты прожил зря, ни для кого и просто так! Если бы ты знал, как я ненавижу тебя!

Но этого мало! Я имею над тобой ВЛАСТЬ! С самого твоего идиотского рождения и до самой смерти, благо она уже совсем скоро нагрянет, ты находишься в моей власти! И сегодня, в третий исторический день, 2-го мая 1995-го года, я проклинаю тебя, маленькое уродливое уёбище! Сегодня, 2-го мая, я предаю вечному проклятию роман Максима Скворцова «Псевдо»!

Никогда не говорите со мной о нем. Я всё равно не пойму, о чём идет речь. Не спрашивайте меня, не тот ли я Максим Скворцов, который написал «Псевдо». Я всё равно отвечу: «Что вы, любезный(ая), бог миловал..». И, положа руку на сердце, с присущей мне откровенностью, добавлю, честно глядя в глаза: «Я никогда не писал романа «Псевдо». Никогда…»

Полночь. Следующая станция «Шаболовская». Мне мешает человек, сидящий рядом со мной. Мне мешает человек, сидящий рядом со мной. Мне мешает этот человек. Он мне очень мешает.

Уже ПОЛНОЧЬ. Я не успеваю закончить. Время, слушай мою команду: Второе мая продлевается до тех пор, пока не будет закончен (возможно даже убит) «Псевдо», и далее навсегда!.. (Мне больше не мешает человек, сидящий рядом со мной.) «Слышите вы, вы все мудачьё!» «Ёбаные в рот суки!» — шепчу я.

Мы сегодня с Иринушкой баловались. Играли в так называемую «чепуху». (Вы ведь все знаете, что я имею в виду. Вам ли не знать?) Вот вам, пожалуйста, читайте, милые.

Вот девка напротив села, а у девки пизда между ног. Какая гадость! Какое же я говно!

Опять-таки, послушайте вы все, а вдруг выяснится, что я действительно хороший был всю жизнь? Точнее, что хороший всю жизнь был всё-таки именно я, а не…? А вдруг? Что тогда? А? Что тогда?

Переход на «Китай-город». Теперь поезда долго не будет. А ведь едет-то он от самого «Выхина», а в нём «Максюшка — четыре пушистых ушка» семнадцатилетний, в Милу влюблённый. А вот и он, поезд. Еду…И двери закрылись за мной.

Честно говоря, после таких вещёй как «Псевдо», как «Симфония N 1», «Postскрипtum» и т д., т. е. таких, какими я занимаюсь всё время, следует вскорости умирать. Так ведь нет же! Или да?.. Господи, как же страшно Скворцовке!..

Любимая моя Женщина-для-меня, ёбаная ты в рот прошмандовка, где ж ты все шляешься, ёб твою мать?! Любимая! (Хочется, как шестидесятник-мудак, под звёздным небом кричать и плакать.

Когда же всё-таки умирать? Скоро? Да? Нет? Или «всё узнается», как писала мне старая добрая Мила.

Боже мой, я честный, я искренний, хороший!!! Ну, честное пионерское, ну не знаю я, где ДА, а где НЕТ! Ну не знаю! Хочу знать, чего я хочу! А Сократ — мудак! (В данный момент мама готовит мне ужин. Вот такая я сука. О, нет!!!

Хочется, как шестидесятник-мудак, под звёздным небом кричать и плакать.))

Или вот сидели мы сегодня у Иры и пили чай. Тут мама её, Светлана Константиновна, и говорит: «Смотри, Максим, видишь, какой закат! К нам каждый вечер солнышко приходит попрощаться. («Спокойной ночи», очевидно, сказать.) А ещё к нам приходят звезды, да и солнце тоже звезда». (Какую-то такую хуйню говорила.)

А Ира, в свою очередь, тоже: «Звёзд вообще очень много. У нас когда есть нечего, мы звёзды едим. Их много…»

Поймал меня во дворе Дулов. Только что. Без пяти минут.