Сборник рассказов

Я теперь по вселенным гулять люблю: они для меня как закоулочки стали. Где померзее, где поблаженней - а суть одна. Для меня что ад, что рай - одна потеха. А ведь страдают существа, страдают, иной раз долго: ах, как долго! или это их тени? Грустно мне от этого, и не хочу я до конца все понимать...

А главного - насчет страданий во Вселенной - и спрашивать не надо: ни-ни, не тревожьте! Не так все просто, как во сне кажется.

Бывает, что я и хаос приму: ум мой первозданный так и забьется, как сердце от влюбленности первой, при мысли о хаосе, точно в ем, в родимом, сокрыто, но не проявлено то, о чем я. Вася Куролесов, всю жизнь мечтал!

Во Тьму, во Тьму ухожу, на поиски Непостижимого и несовершившегося еще!

А для отдыха: гуляй, Вася Куролесов, по всем мирам: туда плюнь, там нахами, там руку пожми, там начуди на все оставшееся до конца мира время!

Гуляй, Вася, гуляй!

Я и на Землю не прочь иной раз заглянуть.

Тут, к примеру, генералу одному, великобританчику, показал я существо некое во сне, можно сказать, приоткрыл просто завесу, так великобританчик этот, а ведь атомным флотом командовал, так трясся во сне, что, когда проснулся, незаметно для самого себя с ума сошел. В сумасшедший дом его посадили.

Я порой люблю смертных щипать. А существо то, которое генеральчику этому явилось, я потом сам пригрел: и вправду страшен, таких во Вселенной нашей не так уж и много... А затем, после посещения Земли, взмыл я вверх и демиургу одному план подсунул сотворения мирка: но изрядно жуткий и перевернутый. Я ведь похулиганить люблю. Даром, что ли, при жизни на бабе, как на лошади, скакал. А демиург тот - сбег, больно мирок этот, предложенный мной, показался ему не в меру, не вместил он, в общем, его.

Боже, боже, сколько чудес на свете!

Я тут, между прочим, Заморышеву узрел: после смерти земной невиданной такой и своеобычной монадой взвилась. Барыней, одним словом, стала. А ведь на Земле была так: побирушка убогая. Много у нас на Руси таких "убогоньких", не дай Бог... Но я ведь предупреждал: девка была не простая!

С ней у меня какая-то связь есть.

Бедного Витю Катюшкина я все-таки не удержался - попу жал: подсунул ему в полусне, в момент его пробуждения, видение, а был это образ самого Витеньки - каким он будет в очень отдаленном, даже по звездным масштабам, будущем. Не знаю, уразумел ли Витька, что самого себя встретил, но только после такой встречи он долго-долго плакал, малыш, а потом запил. Непонятливые все же эти смертные, тугодумы беспомощные, дальше своей планетки, и то ее маленького среза, ничего не видят, но, может быть, это даже к лучшему. А Витьке этот образ его самого, чудика с бесчисленными головами, я подкинул, чтоб подбодрить Витю А он, точно курица бессмысленная, закудахтал да и запил со страху. А чего самого себя бояться-то?

Ухожу, ухожу.

От всей Вселенной, от богов и демонов, от людей и лошадей и от всего прекрасного тоже.

А себя я все-таки до конца не пойму.

Из Вселенной я вроде вышел в Неописуемое, в Божественное, в Абсолютное - все на месте, как надо. Бог есть Бог - и все равно, даже после этого, я все бегу и бегу! Куда ж мне теперь-то бежать, после Божественного? И покой вечный в меня вошел, но я покой не люблю до конца и силою воли его отрек. Почему ж я покой-то высший не жалую, Вася, а?

Ну что ж, вся Вселенная - миг в моем сознании, а парадоксов много.

Да, вспомнил... Я ведь тело-то свое земное забыл в труп превратить, позабыл кинуть его насовсем. Я ведь иногда в него входил для смеха. А теперь пора, пора... И записки свои кончаю. Ухожу я. Господи, или к Тебе, вовнутрь, в себя, или в такую даль, что ее и никаким знаком не обозначишь, никакой Пустотой не выразишь.

Я бегу, бегу, бегу-у-у!..

...Тело Васи Куролесова захоронили при содействии его верного друга Вити Катюшкина. Провожающих было немного. Выл ветер. Витя Катюшкин все время шептал: "Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего Василия с миром..." Но самому в какие-то мгновения виделся чудик с бесчисленными головами.

Борец за счастье

В Москве, среди ровненько-тупых домов-коробочек, в трех-семейной квартирке жил-затерялся холостяк, молодой человек лет двадцати восьми, Сережа Иков. Работал он сонно и хмуро в каком-то административном учреждении бюрократом, то есть подписывал уже подписанные бумаги. Было это существо лохматое, с первого взгляда даже загадочное, вопросительное. Был он страшно деловит, но ничего не делал, очень самолюбив, но безответно.

Самое большее, к чему всю жизнь стремился Иков, что составляло единственный, лелеемый предмет его мечтаний, называлось счастьем. За счастье Сережа все был готов отдать. Его странная, не от мира сего, напористость в этом отношении даже отпугивала от него людей. Соседка-старушка, одна из немногих, с кем Сережа делился своими тайнами, в душе считала его слегка ненормальным.

"На кой хрен тебе счастье, - опасливо говорила она ему, кутаясь в платок. - Смотри, Сергунь, как бы беды не было".

"Счастье - это очень много, - говорил Иков. - Но это также то, что делает меня великим". Но оно как-то плохо ему давалось. Хотел жениться женился, но через год развелся; хотел стать ученым - но стал бюрократом; хотел совершить подвиг - совершил, но оказалось, что в этом не было счастья. Наконец, он на все махнул рукой и стал как бы проходить сквозь события.

"Вроде деловой, а ничего не делает, - пугалась соседка-старушка. Делает - а все себе на уме".

Но прежних своих стремлений к счастью Иков не оставлял. Однако из-за вечности неудач они приобрели некий потусторонний характер. Однажды он повесил в своей комнате огромную репродукцию Шишкина. "Светится она на меня, - подумал он. - Вроде я теперь и велик и счастлив".

Неизвестно, как бы дальше продолжалось его развитие, если бы, года три назад, не произошел в его жизни переворот. Случайно он открыл ключи к счастью. Произошло это в зимний, январский день. Иков сдавал экзамены в заочном педагогическом институте, на литературном отделении. Сережа готовился долго, истерически прикрывая голову подушками, завывая. Сдал он на "отлично". Отяжелевший от важности доцент пожал ему руку. Выбежал Иков на улицу упоенный, взвинченный, счастливый. Размахивал руками. И тут пришла ему в голову молниеносная, радостная мысль: а что, если всю жизнь так? Всю жизнь сдавать одни и те же экзамены и радоваться.