Мраморная крошка

Вряд ли они вернутся на свои места, эти цари. Не до них сейчас. Впрочем, в Восточном Берлине, "Старый Фриц" - Фридрих II, вернулся вдруг на Унтер-ден-Линден, на то же самое место, где когда-то стоял. Я видел его. Говорят, сам Хоннекер велел. Велел же Сталин всех Кутузовых и Суворовых когда надо вспоминать. Только Скобелева почему-то обошел.

Неисповедимы пути тираньи...

Пришел ко мне как-то Толя, скульптор. Усталый, невеселый. Потребовал чаю, водки он не пьет, стал жаловаться на жизнь. Заказов нет, конкурс на памятник Воссоединения второй год уже тянется, в Худфонде отказали в инструментах, распределили среди боссов. Одним словом, хреновина сплошная.

- Нужен мне мрамор. Задумал одну штуку. Рыскаю по всему городу, с огнем не сыщешь. Клянчил на Байковом кладбище, заломили такую цену, что хлопнул дверью и ушел.

- Постой, постой, Толя, - перебил его я. - Кажется, я могу тебе помочь. Ты в универмаг на площади Победы не наведывался?

- В универмаг, на площади Победы? Нет, а что?

- А ты загляни.

- Зачем?

- Сходи во двор, посмотри по сторонам, потом доложишь мне.

- Не понял.

- Сходи, сходи, есть там, говорят, кое-что интересующее тебя.

- Мрамор?

- Вроде.

- В универмаге? Мрамор? Ты спятил.

- Да не в самом универмаге, а во дворе, говорят тебе, вот бестолковый. Могу с тобой сходить, если хочешь.

- Хочу.

И мы двинули.

Пришли. У ворот сторож. Куда? Есть дело. Какое? Сунули трояк, пустил.

Двор как двор. Доски, ящики, ворох картонных коробок, мусор, грязь, облезлые коты. Был обеденный перерыв. В углу, у стены, примостившись на длинном ящике, четверо работяг раздавливали свою поллитровку. Увидев нас, хмуро покосились, но занятия своего не прервали.

Мы подошли, "приятного аппетита", сказали.

- Вам что, хлопцы? - а сами усердно чистят колбасу, то ли украинскую, то ли краковскую.

- Где же это вы такую закусь достали? - спрашиваем.

- А что, давно не видели?

И только тут я увидел, на чем они свое лукуллово пиршество устроили. Сквозь наспех сбитые доски длинного ящика, на котором они примостились, на меня глядел никто иной, как сам отец и учитель. Я толкнул Толю в бок глянь-ка. Тот обомлел.

Работяги весело смеялись.

- Вот за него и пьем, сердешного. За упокой души, так сказать...

И выпили. Крякнули, принялись за колбасу. А мы, как завороженные, не могли оторвать глаз от белевших сквозь щели мраморных маршальских регалий погон, орденов, дубовых листьев на фуражке, от руки, опирающейся на какую-то тумбу.

- Может, и вы хотите помянуть старика?

Естественно, с нами была поллитровка, так, на всякий случаи. И мы подсели.

Разговор о покойнике, на гробу которого мы мирно расположились со своей трапезой - сука, мол, сука, народу перевел, не сосчитаешь, но порядок при нем всё же был, не то, что при нынешних пердунах - постепенно перешел на более животрепещущие темы - где что достать, как кого обмануть.

Расправившись с колбасой, оказавшейся венгерской и содержимым бутылок, работяги стали прощаться, как никак рабочий день, а мы начали соображать, как овладеть содержимым ящика.

- Придется тебе, Толечка, к директору универмага направиться. Его никак не миновать.

- Придется, - вздохнул Толя и посмотрел на часы, до закрытия было еще далеко.

- Жду тебя вечером с докладом.

- Жди, - уныло ответил Толя.

На этом мы расстались.

Прошло дня три, четыре. В тот вечер Толя не пришел, на следующий явился. Сияющий.

- Можешь поздравить!

- Да ну!

- Так точно. Сделка сделана. По всем правилам. С приложением печати.

Он бережно вынул из бокового кармана достаточно уже помятую, вчетверо сложенную бумажку.

Я прочитал и не поверил своим глазам. На бумажке было написано:

Справка

Дана сия товарищу такому-то, в том, что такой-то (имя, отчество, фамилия, профессия, адрес, телефон) приобрел за наличный насчет столько-то килограмм мраморной крошки, отпущенной ему универмагом "Прогресс" из расчета столько-то рублей за килограмм крошки, уплатив итого столько-то рублей ноль-ноль копеек.

Директор универмага "Прогресс"

Подпись - не то Коломейченко,

не то Бакалейщиков.

Киев, дата, круглая печать.

Я только переводил глаза с бумажки на Толю, с Толи на бумажку.

- Вот это действительно, сик транзит глориа мунди, - выдавил я, наконец, из себя. - Крошка! Не больше, не меньше, как крошка... Удавиться...

Толя весь трясся от хохота.

Представляешь, этот хмырь долго не мог решить, как написать - бой или крошка. Всё коле-бался. Бой, похоже на битву. Неловко как-то... Сталинградская битва, Курское сражение, бои в излучине Дона. И вдруг осенило - крошка, мраморная крошка... Гений, ничего не скажешь.

Всё обошлось в какую-то смехотворную сумму, не помню уже, какую - то ли тридцать, то ли триста рублей. По случаю удачной сделки тут же побежали в гастроном.

Через неделю ящик со всеми предосторожностями был внесен теми же работягами за приличное вознаграждение плюс поллитровка в толину мастерскую. В тот же вечер праздновали новоселье. Собралось человек десять художников и скульпторов, пьянствовали до утра. Сначала обсуждали, что дальше делать с "крошкой" пилить ли, отсекать, сохранить ли голову - потом переключились на политику, Хрущева, собственные дрязги, к утру вконец изнемогли и завалились спать.

На этом поставим точку.

И вот, столько лет спустя, проходя по Вандомской площади, я неизменно задаю себе вопрос - стоит ли быть завоевателем, императором, отцом и учителем, гением всех времен и народов?

Вряд ли. Уж больно хлопотно после смерти.