Страница 27 из 58
Приближаясь к дому, Бернел всякий раз испытывал панический страх. Еще не въехав в ворота, он уже кричал первому, кто попадался ему на глаза: «Дома все в порядке?» Но все равно не мог успокоиться, пока не слышал голос Линды: «Стенли! Вернулся?» Черт знает, как долго приходится добираться до дому — в их жизни за городом это единственный серьезный недостаток. Но теперь уже близко. Они поднялись на последнюю горку; дальше до самого дома пойдет пологий спуск, не больше полумили длиной.
Пэт слегка тронул лошадь кнутом и ласково приказал: «А ну, давай. А ну, давай».
До захода солнца оставались считанные минуты. Все кругом замерло, омытое ярким металлическим светом. С полей, раскинувшихся по обе им сторонам дороги, доносился аромат сочной травы, пахнувшей парным молоком. Железные ворота были открыты. Двуколка промчалась через них, вверх по дороге, вокруг островка и остановилась перед верандой, как раз посредине.
— Ну как, подходящая лошадка, сэр? — спросил Пэт, слезая с сидения и добродушно улыбаясь хозяину.
— Вполне. Очень хорошо, Пэт, — отозвался Стенли.
Из стеклянной двери вышла Линда. «Стенли! Вернулся?» — зазвенело в сумеречной тишине.
При звуке ее голоса у него так сильно забилось сердце, что он с трудом подавил в себе желание тут же взбежать вверх по ступенькам и обнять ее.
— Да, вернулся. Все в порядке?
Пэт развернул двуколку по направлению к боковым воротам, выходившим на задний двор.
— Минуточку, — задержал его Бернел. — Подайте мне вон те два пакета. — И он таким тоном сказал Линде: «Я привез с собой банку устриц и ананас», — словно дарил ей все земные плоды.
Они вошли в холл. В одной руке Линда несла устрицы, в другой — ананас. Бернел закрыл стеклянную дверь, сбросил шляпу, обнял жену, прижал к себе и поцеловал в темя, потом в уши, в губы, в глаза.
— Ох, милый! — сказала она. — Подожди же минуточку! Дай мне хоть положить эти дурацкие пакеты. — И она поставила банку с устрицами и ананас на маленький резной стул. — Что у тебя в петлице — вишни? — Она вытащила их и повесила ему на ухо.
— Не надо, голубка. Это тебе.
Тогда она сняла их.
— Ты не обидишься, если я оставлю их на после? До обеда они испортят мне аппетит. Пойдем к детям. Они как раз пьют чай.
В детской на столе стояла зажженная лампа. Миссис Ферфилд резала хлеб и мазала куски маслом. Три девочки, повязанные салфетками, на которых были вышиты их имена, сидели за столом. Когда вошел отец, они вытерли губы в ожидании поцелуя. Окна были открыты; на камине стоял кувшин с полевыми цветами, и лампа отбрасывала на потолок большой мягкий круг света.
— Вы, кажется, очень уютно здесь устроились, мама, — сказал Бернел, щурясь от яркого света. Три девочки сидели по трем сторонам стола, четвертая была не занята.
«Вот тут будет сидеть мой сын», — подумал Стенли. Он крепко обнял Линду за плечи. Ей-богу, ну не глупо ли чувствовать себя таким счастливым!
— Да, Стенли. Нам очень уютно, — сказала миссис Ферфилд, нарезая хлеб для Кези узкими ломтиками.
— Вам здесь больше нравится, чем в городе, а, дети? — спросил Бернел.
— О, да, — сказали девочки, а Изабел, подумав, добавила: — Спасибо тебе большое, дорогой папочка.
— Пойдем наверх, — позвала Линда. — Я принесу тебе домашние туфли.
Лестница была слишком узкой, чтобы идти по ней под руку. В спальне было совсем темно. Стенли слышал, как кольцо Линды постукивало о мраморную полку камина: она ощупью искала спички.
— У меня есть спички, дорогая. Сейчас зажгу свечи. — Но он не зажег, а подошел к ней сзади, снова обнял и прижал к плечу ее голову.
— Я так необыкновенно счастлив, — сказал он.
— Правда? — Линда повернулась к нему и, положив ему на грудь руки, заглянула в глаза.
— Право, не знаю, что на меня нашло, — проговорил он, словно извиняясь.
На дворе теперь стало уже совсем темно, выпала обильная роса. Когда Линда закрывала окно, холодные капли омочили ей кончики пальцев. Где-то далеко лаяла собака.
— Знаешь, мне кажется, что сегодня будет луна, — сказала Линда.
Когда она сказала это, когда холодная влажная роса коснулась ее пальцев, ей вдруг показалось, что луна уже взошла, а она, застигнутая врасплох, стоит в потоках холодного лунного света. Линда вздрогнула, отошла от окна и села на диван рядом со Стенли.
У мерцающего огня камина в столовой на мягком пуфе сидела Берил и играла на гитаре. Она приняла ванну и переоделась. Теперь на ней было платье из белого муслина в черный горошек, и к волосам была приколота черная шелковая роза.
Она играла и пела для себя одной и, пока играла и пела, не переставала любоваться собой. Отблески пламени падали на башмаки, на красноватую деку гитары, на белые пальцы Берил…
«Если бы, стоя за окном, я увидела себя, я, несомненно, влюбилась бы», — подумала она. И она заиграла аккомпанемент еще мягче и уже не пела, а только слушала.
«Первый раз, когда я тебя увидел, моя крошка, — а ты и не подозревала, что кто-то смотрит на тебя, — ты сидела на мягком пуфе, подогнув маленькие ножки, и играла на гитаре. Боже, я никогда не забуду…» — Берил откинула голову и запела снова:
Но тут раздался громкий стук в дверь, и в комнату просунулось багрово-красное лицо служанки.
— Пожалуйста, мисс Берил, мне нужно накрыть на стол.
— Пожалуйста, Элис, — сказала Берил ледяным тоном. Она поставила гитару в угол. Элис внесла большой черный железный поднос.
— Ох, и пришлось же мне сегодня повозиться с духовкой! — сообщила она. — Не печет, да и только.
— Вот как! — сказала Берил.
Нет, эта дурацкая девчонка совершенно невыносима. Берил влетела в темную гостиную и зашагала из угла в угол. Она никак не могла успокоиться, никак… Над камином висело зеркало. Она обеими руками оперлась о каминную доску и взглянула на отразившуюся в нем бледную тень. Какая она красивая, и нет никого, кто бы посмотрел на нее, никого…
«Почему ты должна так страдать? — казалось, говорило лицо в зеркале. — Ты не создана для страданий… Улыбнись!»
Берил улыбнулась, и ее улыбка действительно была так прелестна, что она снова улыбнулась, но на этот раз уже просто потому, что не могла не улыбнуться.
8
— С добрым утром, миссис Джонс.
— С добрым утром, миссис Смит. Я так рада вас видеть. Вы и ваших деток привели с собой?
— Да. Я привела обоих своих близнецов. Знаете, с тех пор, как мы виделись с вами в последний раз, у меня прибавился еще один ребеночек, но малютка появилась так внезапно, что я еще ничего не успела ей сшить. Поэтому я оставила ее дома… Как здоровье вашего мужа?
— Благодарю вас, он здоров. Правда, у него был ужасный насморк, но королева Виктория — она, знаете ли, приходится мне бабушкой, — прислала ему ящик ананасов, и насморк от них сразу прошел. Это ваша новая служанка?
— Да, ее зовут Гвен. Она у меня всего два дня. Гвен, это моя подруга, миссис Смит.
— С добрым утром, миссис Смит. Обед будет готов минут через десять.
— Мне кажется, ты не должна знакомить меня со служанкой. Я первая должна с ней заговорить.
— Ну, она не служанка, она компаньонка, а компаньонок можно знакомить. Это я точно знаю, потому что у миссис Сэмюэль Джозефе есть компаньонка.
— Ах, право, не стоит придавать этому значения, — небрежно сказала служанка, усердно сбивая колышком от сломанной платяной вешалки гоголь-моголь с какао. На бетонной ступеньке отлично варился обед. Гвен расстелила скатерть на розовой садовой скамейке. Она поставила перед каждым прибор: два листка герани тарелки, сосновую иглу — вилку и прутик — нож. На листе лавра лежали три цветка маргаритки — крутые яйца, несколько лепестков фуксии — ломтики холодной говядины, и очаровательные маленькие тефтели, приготовленные из земли, воды и семян одуванчика; гоголь-моголь с какао Гвен решила подать к столу в ракушках, в которых сбивала его.