Страница 13 из 58
Щека к щеке, мы глядели на медленное восхождение синего жука.
— Милый, — шепнула Беатрис, и произнесенное ею слово, трепеща, повисло в воздухе, словно взятая на скрипке нота.
— Что?
— Не знаю, — весело рассмеялась она. — Прилив… Может быть, прилив любви?
Я обнял ее.
— Ты не улетишь?
— Нет! Нет! — с милой поспешностью проговорила она. — Ни за что на свете! Правда, нет. Мне здесь нравится. Нравится здесь жить. Наверно, я могла бы жить здесь долго-долго. Никогда не была так счастлива, как в эти два месяца. Милый, ты само совершенство!
— Полно! Ты как будто прощаешься со мной.
— Ах, нет, нет! Ты не должен так шутить. — Ее маленькая ручка скользнула под белый пиджак и легла мне на плечо. — Ты был счастлив? Скажи, был?
— Счастлив? Я счастлив? Боже мой! Если бы ты только знала, что я чувствую! Чудо мое! Моя радость!
Я спрыгнул с перил и подхватил ее на руки, а потом, держа в объятиях и спрятав у нее на груди лицо, спросил чуть слышно:
— Ты моя?
В первый раз за все время, что мы были вместе, в первый раз за все месяцы, полные безнадежного ожидания, даже считая последний месяц райского блаженства, я совершенно поверил ей, когда она сказала:
— Твоя.
Скрип калитки и шаги почтальона разъединили нас. У меня вдруг закружилась голова, и я улыбнулся, чувствуя себя довольно нелепо. Беатрис направилась к плетеным креслам.
— Ты идешь? — спросила она. — Ты идешь за письмами?
Я… Право, я шел, но меня почему-то шатало, и, к счастью, Аннет оказалась проворнее.
— Pas de lettres[8], — крикнула она на бегу.
Наверное, отдавая мне газету, она удивилась моей веселой улыбке. Радость переполняла меня. Приблизившись к шезлонгу, в котором лежала моя любимая женщина, я подбросил газету в воздух и пропел:
— Писем нет, дорогая!
Помолчав, она медленно проговорила, снимая оберточную бумагу:
— Забыта жизнь, и жизнь меня забыла.
Бывают мгновения, которые можно пережить, только схватившись за сигарету, и тогда она становится даже не союзницей, а тайной подружкой, которая все знает и все понимает. Куришь и смотришь на нее… улыбаешься или хмуришь брови в зависимости от обстоятельств… глубоко затягиваешься и медленно выпускаешь дым… Для меня наступило как раз такое мгновение. Я подошел к магнолии, и, сколько хватило легких, вдохнул ее аромат. Потом я вернулся к Беатрис, чтобы вместе с ней просмотреть газету, но она отшвырнула ее от себя.
— Ничего нет, — сказала она. — Совсем ничего. Всего один процесс с отравлением. Муж то ли убил жену, то ли не убил, а двадцать тысяч человек прикованы к залу суда, и после каждого заседания два миллиона слов разлетаются по всей земле.
— Глупый мир! — воскликнул я, бросаясь в стоявший рядом шезлонг.
Мне не терпелось забыть о газете и возвратиться к тому мгновению, которое предшествовало появлению почтальона. Однако по ее голосу я понял, что ничего не получится. Что ж. Я готов был ждать, если понадобится, пятьсот лет, потому что теперь я знал…
— Не такой уж глупый, — возразила Беатрис. — Эти двадцать тысяч объединяет не только праздное любопытство.
— О чем ты, дорогая?
Господи, как же мне все было безразлично!
— О преступлении! — вскричала она. — Неужели ты не понимаешь? О преступлении! Они же как зачарованные. Больные люди, которые не могут оставить без внимания даже случайную фразу о своем недуге. Возможно, этот человек совсем не виноват, но зато они сплошь отравители. Ты никогда не задумывался, сколько людей гибнет от разных ядов? — Она даже побледнела от волнения. — Если супруги друг друга не травят… Супруги или любовники, все равно… Это исключение. О, ты не представляешь, — воскликнула она, — сколько яда люди поглощают с чаем, с вином, с кофе! А сколько яда проглотила я сама, не подозревая… да и подозревая тоже… Это был риск! Если кто-то выживает, то лишь по одной причине. — Она рассмеялась. — Из страха отравителя перед смертельной дозой. Для нее нужны крепкие нервы. Однако рано или поздно неизбежное свершается. Стоит только один раз подсыпать чуточку яда, и назад пути нет. Это как начало конца. Ты согласен? Ты меня понимаешь?
Ответа она не ждала. Лежа на спине, она отколола от пояса ландыши и теперь держала их перед глазами.
— Мои мужья… оба… давали мне яд, — сказала Беатрис. — Первый почти сразу переборщил с дозой, зато второй был настоящим мастером своего дела. Он подсыпал мне яд понемножку, изредка, по-умному… пока один раз утром, проснувшись, я не ощутила, что все мое бедное тело до самых кончиков пальцев отравлено. Как раз вовремя!
Мне было отвратительно спокойствие, особенно сегодня, с каким она говорила о своих мужьях, и я уже собрался остановить ее, как она печально воскликнула:
— Почему? Почему меня? Что я такого сделала? Почему меня убивали?.. Не иначе, это сговор!
Я попытался ее утешить, сказал, что она слишком хороша для нашего ужасного мира… Слишком прекрасна… Слишком совершенна… Даже пошутил, что своей безупречностью она пугает людей.
— Ведь я не пытался тебя отравить.
Беатрис коротко рассмеялась и прикусила стебелек ландыша.
— Ты?! — изумилась она. — Да ты и мухи не обидишь!
Почему-то мне стало обидно. Но тут прибежала Аннет с аперитивами, и Беатрис, привстав, подала мне бокал, блеснув жемчужиной на жемчужном пальчике, как я его называл. Разве я мог на нее сердиться?
— А ты, — спросил я, беря у нее из рук бокал, — ты ведь тоже никого не отравила?
Тут мне в голову пришла мысль, которой я поспешил поделиться с Беатрис.
— Ты поступаешь иначе. Правда, я не знаю, как назвать тех, кто не только не убивает людей, а, наоборот, своей красотой дарит жизнь всем… почтальону, лодочнику, кучеру, цветочнице, мне…
Она задумчиво улыбнулась и так же задумчиво поглядела на меня.
— О чем ты грезишь, прекраснейшая из прекраснейших возлюбленных?
— Ты пойдешь после ланча на почту? Прошу тебя, милый. Право, я ни от кого ничего не жду… Но ведь глупо, если письма есть, не забрать их. Зачем ждать до завтра? Ужасно глупо.
Склонив набок очаровательную головку, она крутила в пальцах стебелек ландыша, а я поднес бокал к губам и стал пить… нет, смаковать вино, не отрывая глаз от темной головки и размышляя о почтальонах, и о синих жуках, и о расставаниях, которые не настоящие расставания, и о…
Боже милостивый! Неужели у меня настолько разыгралось воображение? Нет, это не игра воображения! У вина, которое я пил, был необычный горьковатый привкус…
Пикник
перевод П. Охрименко
В конце концов, день выдался на славу. Лучшей погоды для пикника нельзя было бы получить и на заказ: тихо, тепло, в небе ни облачка, только синева, как это иногда бывает в начале лета, слегка подернута золотистой дымкой. Садовник принялся за работу еще до восхода солнца: он подстригал газоны и убирал их до тех пор, пока трава и темные плоские клумбы, усаженные маргаритками, не заблестели как навощенные. А розы, казалось, прямо-таки понимали, что они единственные цветы, которые всем нравятся на пикниках, так как уж их-то знает всякий. Сотни роз — буквально сотни — распустились за одну ночь; зеленые кусты были усеяны ими так щедро, словно ангелы рассыпали здесь свои дары.
Завтрак еще не был кончен, как уже пришли рабочие, чтобы разбить палатку.
— Мама, где поставить палатку?
— Дитя мое, пожалуйста, не спрашивай меня! В этом году я твердо решила предоставить все вам. Забудьте, что я ваша мать, и считайте меня просто почетной гостьей.
Но Мэг не могла выйти к рабочим. Она перед завтраком вымыла голову и теперь пила кофе, повязавшись зеленым шарфом как тюрбаном; к каждой щеке прилипло по черному мокрому локону. Джоз по прозванию Мотылек всегда спускалась к завтраку в нижней шелковой юбке и блузке кимоно.
— Придется, Лора, пойти тебе. Ты у нас — артистическая натура.
8
Писем нет (фр.).