Маньяками не рождаются

Юра молча поднялся со своего места, схватил не ожидающего такого подвоха Павла за шиворот и, поддав под зад коленкой открыл дверь. В коридоре он врезал ему ещё и вышел на улицу. У него сердце разрывалось от боли за Василия. Но он пока ничего не мог думать о поступке Веры.

- Может это провокация?

Но ведь она признала свое заявление, подпись признала. Юра шел, курил, останавливался и не знал куда ему пока деваться. Он не мог рассказать всего Василию, слишком страшной была правда.

- Она может покончить с собой? - вдруг испугался он. - Нет, Василия нужно найти, что-то предпринять, пока этого не сделает пресса.

- Господи, - простонал верный друг. - Неужели женщины настолько коварны?

- Он шел долго. Присаживался на скамейках, вскакивал, бежал, останавливался. Можно было подумать, что этот человек вдребезги пьян.

Василия он нашёл в кабинете. Тот стоял у окна и курил. Юра увидел, что его друг взволнован не менее его самого.

- Мне позвонил Самохвалов из газеты "Время" и рассказал, что было на суде.

- Я там был.

- Значит правда, то что завтра появится в печати?

- Да. Со слов Крутых и её заявления.

- Она что же не опровергла, не объяснила ничего?

- Ей стало плохо, она не смогла говорить, вызвали скорую

- Увезли в больницу?

- Не знаю. Я этому поддал под зад. Башкой двери открыл. И ещё пару раз врезал в коридоре.

- При свидетелях?

- Прямо в зале заседания башкой, а остальная часть в коридоре, без зрителей.

- Девочку оставили ему?

- Конечно.

- Что ты думаешь по этому поводу?

- Не знаю.

- Веришь тому, что было сказано?

- Не знаю. Она же признала свою подпись и заявление в целом.

- Не понимаю, как такое могло случиться. Тут что-то не так.

- В тебе говорит любовь. Факты - против неё.

- Она может покончить с собой.

- Может.

- Этому надо помешать.

- Но как?

- Я пойду к ним домой.

- Думаешь примет твоё утешение?

- Это не важно, главное уберечь от необдуманного поступка.

Василий сел в автомобиль и остановился у подъезда Вериного дома. Он позвонил в дверь. Открыла Таисья Васильевна.

- Порадоваться пришёл?

Василий молча отстранил женщину в сторону и вошёл в комнату. Вера полулежала на диване. Слезы беспрерывно текли из глаз, она их даже не вытирала. Василий опустился на диван и взял ее руку.

- Маленькая моя, успокойся, я разберусь с этой чудовищной ложью.

Он гладил её по голове, плечам и она открыв глаза, хрипло спросила:

- Ты мне веришь?

- Конечно верю, только тебе. Там не было ни одного слова правды. Успокойся, пожалуйста.

Она прильнула к нему, как маленькая обиженная девочка и громко зарыдала. В комнату вбежала мать, за ней отец.

- Я подумала, - что...

Увидев картину представшую перед глазами родители предпочли исчезнуть, не мешать. И это остановило отчаявшуюся Веру.

- Ты спас меня сегодня.

- Поэтому и приехал.

- Ты правда разберёшься?

- Конечно. Ты сейчас отдохни, а завтра...

- Я не могу ждать завтра, иначе сойду с ума. Ты хочешь знать откуда взялось это заявление об отказе от ребёнка?

- Да.

- Я его написала, но для другой женщины, с моими данными, из детского дома она, не могла воспитывать малыша и попросила меня написать это проклятое заявление.

- А почему не сама?

- У неё была сломана рука. Я у главврача в кабинете написала вместе с ней эту бумагу. А он попросил и подпись поставить. У неё правая рука не действовала.

- Ты мне никогда этого не рассказывала.

- Когда было разговаривать, если сына украли. Я вообще не придала этому значения и забыла обо всём.

- Ты помнишь внешность этой женщины?

- Конечно. Как будто сегодня с ней рассталась.

- Ты хорошо рисуешь, не можешь набросать портрет?

- Смогу. Только сейчас руки трясутся.

- А главврач. Это тот самый старичок?

- Нет, он был средних лет, на киноактера похож.

- Ты больше не встречала эту женщину?

- Однажды видела из машины, она садилась в автобус.

- Какого маршрута?

- Не помню. Но он останавливается на площади Победы. В сторону реки.

- Фоторобот создать поможешь?

- Наверное. Хотя черты лица теперь уже нечёткие, размытые, столько лет прошло.

- Ты подумай, а мне пора.

- Ты приедешь? - с надеждой спросила его Вера.

- Обязательно, скоро.

Она осталась одна. Шквал страдания, ненависти, стыда, ужаса вновь зажали в тиски. Она вдруг поняла, что ненавидит жизнь, такую несправедливую. Машинально пошла на кухню и там обнаружила таблетки сильнодействующего успокаивающего средства. Сердце разрывалось от боли за дочь.

- А вдруг и она так же думает, - пришла ей в голову подленькая мысль.

Подошла к телефону, набрала номер. Услышала детский голос.

- Алло.

- Доченька, - заплакала Вера.

- Я тебе не доченька. Ты скверная, продала братика.

Вера уронила трубку. Не мигая, уставилась на свое отражение в зеркале. На нее смотрела бледная, испуганная, сломленная нравственно женщина.

- 0на истинная дочь своего отца, - подумала несчастная. - Прекрасно обойдётся без меня. Я всё потеряла и мне нет места в этом подлом обществе. Каждый будет показывать на меня пальцем. Смеяться.

Она даже головой замотала в отрицании представленной картины.

- Нет! Нет! Нет! - закричала она в ужасе и, подойдя к графину с водой, выпила из пузырька горсть горьковатых таблеток.

- А вдруг они не помогут? Надо предпринять что-то более серьёзное.

Вера подошла к бритвенному прибору, отец до сих пор брился, используя станок с лезвиями, вытащила из упаковки новое лезвие и открыла воду в ванной. Легла, положила руку на край, задрала рукав, зажмурилась и полоснула себя по сгибу руки. Потом ещё и ещё для уверенности. Боли она не чувствовала, но увидела как кровь расходится по воде. Вдруг ей стало тошно и мерзко. Какая-то ужасная слабость влилась внутрь, липкий холодный пот выступил на лице. Мгновения превратились в гулко стучащие удары собственного сердца. Наконец, свет померк и ей стало всё безразлично. Угодливое сознание отключилось.

Геннадий Алексеевич отсутствовал недолго. Он сидел в углу двора на скамеечке и не мог подняться. Тяжесть давила его, не тяжесть тела, а тяжесть дум, пережитого в суде. Он видел как уехал Василий. И надо бы пойти, не видеть любопытных глаз, которые скоро начнут окружать его. Он поймал себя на мысли:

- Да ведь я больше боюсь пересудов, чем думаю о состоянии дочери.

Посидев еще некоторое время, он медленно встал, и словно дряхлый старик, потащился по лестнице. У двери полез в карман за ключом, ключа не оказалось. Он вспомнил, что оставил его на столе дома. Позвонил в дверь. Подождал. Ответа не было. Противная мыслишка о дочери скользнула в его голове. Он настойчиво зазвонил, застучал, но ответа не было. Рванул к соседям, их балкон был общим и только отделялся низенькой перегородкой. Дверь открыла соседка. Увидев Геннадия Алексеевича, испугалась.

- Можно мне на балкон, я ключ забыл, - а сам уже шагал по комнате.

- Что случилось, Гена? - спрашивала она, едва поспевая следом. Он вошел через балкон и пробежался по комнатам. Веры не было. Заглянул в ванную и увидел мертвенно-бледное лицо в кроваво-красной воде, набравшейся до краев. Идущая следом соседка, медицинская сестра, немедленно отключила воду. Пережала место над раной попавшимся под руку матерчатым жгутом и крикнула оцепеневшему Геннадию Алексеевичу:

- Неотложку, срочно. Скажите срочно!

Она что-то там колдовала над распростертым телом Веры. Вода стекала с дивана на ковер. Рёв неотложки известил о прибытии. Почему-то вместе с ними приехала милиция, незнакомые люди. Врач объявил:

- Пока жива, срочная госпитализация.

Веру погрузили на носилки. Геннадий Алексеевич поехал с ней.

В операционной Вере зашили порезанные вены. В палате её окружили соседки и она словно из-под земли слышала их голоса, далекие и ей казалось, что слова опускаются на голову маленькими молотами и бьют её. Зловещий шёпот начинал звучать громче по мере вливания в неё содержимого капельницы.