Ветер в лицо

Неужели он действительно в нее влюблен? Не может быть... Это снова всплыло на поверхность то, что он старался в себе утопить, — желание зажить спокойной жизнью, играть с ребенком, следить за его ростом... Ведь и он был человеком!

Иван Николаевич посмотрел на Лиду, — и вроде впервые заметил ее красоту. Словно где-то глубоко внутри выпрямились какие-то неизвестные пружины.

Он до боли сжал ее пальцы и почти кричал:

— Ласточка!.. Какое это счастье!.. Мы покинем это гадкий город. Мы забудем обо всем на свете. Мы купим дом у моря. Нас будет только трое — я, ты и он. Ведь это будет сын! Правда?.. И никто не будет иметь власти надо мной. Никто, кроме солнца и твоих глаз.

В глазах его вспыхивало что-то сумасшедшее, как у голодного волка.

Лида заметила этот нечеловеческий, почти животный восторг, и он ее очень напугал.

— Опомнись!.. — Воскликнула она.

Солод замолчал, расслабил пальцы, отпустил ее руки.

Она заметила, как он резко повернул к ней голову, как яростно блеснули зрачки и неприятно заскрипели зубы. Почувствовала, — в груди что-то оборвалось, застыло, будто туда упала льдина. Она прижалась спиной к стене, что тоже показалась ей ледяной.

Но вот острый излом на бровях постепенно выровнялся, а глаза едва заметно улыбнулись. Лицо его приняло привычное выражение.

— Вижу, ты испугалась, ласточка... Прости. Мне, видимо, следует лечить нервы. Не думал, чтобы радость так повлияла. Ведь мне за сорок, а я еще не был отцом.

Он успокаивающе гладил ладонью ее волосы.

— Но откуда это в тебе?.. — Озабоченно спросила Лида.

— Из детской сказки, — улыбнулся Иван. — Из грез. Значит, в загс в воскресенье?..

— В воскресенье лучше, — неуверенным голосом сказала она.

А Солод корил себя за то, что так неожиданно подвергся гипнозу давно умерших желаний. Нет, нет!.. Надо как-то выпутаться из этого дурацкого положения.

Он посадил ее, а сам, не выпуская Лидин рук, сел во второе кресло, стоящее напротив. Не глядя Лиде в карие глаза, напряженно о чем-то размышлял. Его лицо приняло унылый вид. Гладя широкой ладонью ее руку, он с печальными нотками в голосе произнес:

— А знаешь, Лида, сейчас это получится бестактно по отношению к Федору и Валентине. Пусть уедет Сотник, тогда. У них настроение не из веселых. А у нас вдруг свадьба. Как-то это не совсем хорошо. Правда?

Лида посмотрела на него пристальным взглядом. Глаза у него были спокойные, серьезные. В них не было и намека на какую-то затаенную, невысказанную мысль. Лида подумала о том, что в его словах есть много правды. Ведь они с Иваном ближайшие друзья семьи Голубенко. И какая, собственно, для Лиды разница, когда состоится свадьба? Разве это что-нибудь изменит в их отношениях?.. Только и того, что перейдут на одну квартиру.

— Правда, Иван. Я это даже не приняла во внимание.

Иван Николаевич подумал: «А почему бы не покончить с этим?.. Повезти ее к сестре, познакомить их. Сестра, пожалуй, обрадуется. Сколько раз она упрекала меня за то, что до сих пор живу не женатым... А Лида умеет нравиться».

Но как только он вспомнил о сестре, мысли о Лиде отодвинулись на задний план. Для него сестра была чем-то большим, более святым, чем мать, о которой он вспоминал редко.

Эту милую, несчастную девушку он разыскал после войны с большим трудом. Но как же печальна была встреча!.. И если уж показывать ей свою жену, то только настоящую, — раз и навсегда.

Когда шли на работу, Солод был с Лидой более нежный и внимательный, чем обычно. Проводив ее до проходной, он пошел в заводоуправление, находящееся за пределами завода в большом двухэтажном здании из розового туфа. Минуту постояв в нерешительности, Солод открыл дверь с табличкой «Партийный комитет».

— А-а, поздравляю вас, поздравляю, Иван Николаевич, — поднялся ему навстречу Доронин. — Давненько вас видел. Что нового? Вот недавно был в общежитии. Жалоб особых нет, но просили установить им приемник в Ленинском уголке. И обязательно с радиолой. И пластинок с новыми песнями приобрести. У нас, кажется, есть деньги на это?..

— Еще не все потрачены, — сказал Солод.

— А на пианино хватит? — Лукаво подмигнув, спросил Макар Сидорович.

— Не слишком ли щедро?.. Практика показывает, что в общежитиях такие вещи не долго служат.

— Ой, скупой же вы народ — армейские интенданты! — Удовлетворенно рассмеялся Доронин. — У вас под ложечкой сосет, когда нужно раскошелиться какой-то тысячей.

— А знаете, зачем я зашел к вам, Макар Сидорович?.. Я был недавно на строительных площадках. Там, где строятся новые жилые дома для рабочих. Строит их трест, который, конечно, нам не подчинен. Но он строит для наших работников, в пределах нашего поселка, и мы не можем проходить мимо тех безобразий, которые там творятся.

— Что именно? — Беспокойно спросил Доронин. — Опять халтура?

— Я сейчас не об этом, — глядя прямо в глаза Доронину, продолжал Солод. — Это уже не халтура. Это граничит с вредительством. Они завербовали много людей из западных областей. Все это бывшие крестьяне. И понятно, что они не такие смелые, как наши люди. Жаловаться не умеют. Молчат. А там издеваются над ними...

— Что вы говорите... Как это может быть? — Бросил на него недоверчивый взгляд Доронин. — Я недавно читал очерк нашего Сумного. Так там прямо рай земной...

— Я отвечаю за свои слова, Макар Сидорович. Квалификации они не имеют. Почти весь труд механизирован. Их бы надо учить, но об этом никто не заботится. Все они работают чернорабочими. Работы для них мало. По несколько раз переносят те же камни с места на место. Чтобы не сидели сложа руки. Ну, а учитывается им, конечно, только одна операция. И зарплата из-за этого мизерная. Они пошли к управляющему...

— К Криничному?..

— Да, к Криничному. Просят, чтобы их отпустили домой...

Доронин поднялся из-за стола бледный, мрачный.

— Это правда? Как же он мог?.. Ранен, награжден. Майор запаса.

— Перерождаются люди. Забывают, что именно за них они кровь проливали. За них, а не за то, чтобы их обворовывать. Получается, такие, как Криничный, — собственную кровь в грязь затаптывают. Я к вам как к члену горкома.

Доронин позвонил в гараж.

— Пожалуйста, машину. И немедленно.

Затем обратился к Солоду:

— Поедете со мной.

Когда они сели в машину, Доронин повернулся к Солоду, сидевшему на заднем сиденье.

— Заедем сначала к нему домой. Посмотрим, как он сам живет.

Минут через пятнадцать машина остановилась у дома Криничного. Это был большой особняк, выстроенный из белого силикатного кирпича почти на самом берегу Днепра. Дом с трех сторон окружала надежная кирпичная ограда, двумя концами подходящая к днепровскому берегу. Вокруг дома покачивались на тоненьких ножках зеленолистые саженцы вишен, слив, яблок. Видно, особняк строился не несколько лет, как это обычно бывает, а возведен в течение нескольких месяцев. Ведь сад насаживается сразу, как только получена усадьба, и пока поставят дом, он успевает вырасти и угостить хозяев своими первыми плодами.

Посреди двора красовался широкий бетонированный бассейн для купания, с фонтанами по краям и небольшим помостом для прыжков.

Когда Солод и Доронин зашли во двор, на открытую веранду вышла роскошная белолицая женщина с черными, как смоль, волосами. Дорогой халат на ней переливался всеми цветами радуги.

— А-а, Макар Сидорович! — Приветливо воскликнула она, глухо картавя. — Что это вы нас забыли? Как вам не стыдно?.. Мы с мужем так часто о вас вспоминали. Вы же с ним, кажется, однополчане. Он любит вспоминать фронтовую жизнь. Заходите. Вы же еще не видели наш дом?..

Утопая по щиколотку в дорогих коврах, она повела их по просторным, светлым комнатам, заставленным самой дорогой мебелью без определенного вкуса, без всякой симметрии. Стеклянная горка ломилась от большого количества серебряной посуды, фарфоровых статуэток, хрустальных ваз, украшенных золотом. Но на стенах не было ни одной картины. Нигде не видно было и шкафа или хотя бы этажерки с книгами. Наверное, ни книг, ни картин в этом доме не жаловали. В комнату с мокрой головой вбежал десятилетний мальчишка.