Ветер в лицо

Держа ее руки в своих, Виктор тихо сказал:

— Когда там, на вокзале, я узнал о твоем замужестве...

Валентина резко подняла голову, пристально посмотрела на Виктора.

— На каком вокзале?.. От кого?

Голос ее дрожал, башмачок застыл в неподвижности, пальцы оторвались от крышки столика.

— На нашем. От Федора. Я ехал искать тебя. Разве он не рассказывал о нашей встрече?..

Валентина шагнула к Виктору. Лицо ее побледнело, только вокруг ямочек на щеках появились розовые пятна. Так вот когда и от кого Виктор узнал о ее замужестве. Значит, он ехал к ней. Искал ее!.. И Федор ей ничего не сказал. Или же сказал, но Виктор не захотел с нею даже встретиться? Почему же тогда для Виктора осталось тайной, что у него есть сын?..

— А о сыне он тебе сказал?..

Виктор на этот вопрос ответил не сразу. Он прошелся по маленькой комнатке — три шага вперед, три шага назад. Снял металлическую крышку с чернильного прибора, покрутил ее на столе — и она забегала по черному дерматину вращающимся волчком. Он накрыл ее ладонью. Это его немного успокоило.

— В том-то и дело, что сказал... Но как? Он сказал, что это его сын. Мне стало ясно: я — лишний... Что же делать? Сел на поезд, поехал на Магнитку. Несколько раз писал тебе. Но... Ты спрашивала, женат ли я. Нет, Валя. Возможно, никогда и не женюсь. Для этого надо любить. А я...

Виктор не договаривал мысли и потому, что волновался, и потому, что следил за глазами Валентины. Зрачки сделались широкими, синий ободок вокруг них стал тоненьким, едва заметным. Красные пятна на щеках исчезли. Дышала она тяжело, с длинными паузами. О чем она сейчас думает?..

А Валентина думала не о Викторе, — о Федоре. Так вот какой ценой он держал ее возле себя! Сколько раз она жаловалась, что другие могут хоть на могилу съездить, а она даже не знает, где похоронен Виктор... И Федор ей сочувствовал, говорил о друге хорошие слова, как и полагается говорить о мертвых. А она верила в это сочувствие, почитала в нем любовь и уважение к погибшему товарищу, преданность дружбе. И может, это была именно та цепочка, что держала ее возле Федора... Вдруг оказывается, что все это — жалкое, бездушное лицемерие.

Нет, она не способна сейчас ничего сказать Виктору. Она настолько потрясена, что даже не видит его. Знает — он стоит здесь, рядом с ней, чувствует его дыхание, прикосновение его рук, но не видит... Перед глазами — лицо Федора. Оно перекошено от стыда и отчаяния. Его не может украсить даже седина, которая всегда ей нравилась.

Сотник молчит. Многое непонятно ему. Но Виктор понимает, что она не способна сейчас отвечать на вопросы. И все же он не может не спросить ее о самом главном:

— Значит, вы не сговорились скрыть правду об Олеге? Почему же ты...

Валентина движением головы поправила волосы, приложила ладони себе ко лбу.

— Не надо, Виктор... Сейчас не надо.

К Круглову подошла Лиза. Подошла робко, будто в чем-то перед ним виновата. Одета в тот самый широкий комбинезон, в котором Коля встретил ее возле машины с капустой, на дороге. На коленях — густые ржавые пятна, штанины пропитаны солидолом. Волосы, как и всегда, открытые и вроде освещенные солнцем, хоть солнца в цехе не было. Лиза нерешительно протянула руку.

— Поздравляю. Рада за тебя. Очень рада, Николай!..

Коля смотрел то на ее руку, то в васильковые, несколько смущенные глаза. Нежданно для самого себя спросил:

— Как комсорг поздравляешь?..

— Ну, зачем такое разделение? — Обиженно сказала Лиза. Затем, что-то сообразив, скороговоркой ответила: — Да, да... Как комсорг, конечно. Не иначе...

Круто повернулась и почти выбежала из цеха. Коля долго смотрел ей вслед, — пока ее подвижная фигура не исчезла внизу, за перилами железных лестниц, ведущих на асфальтированный двор.

Домой Коля возвращался в невеселом настроении. Лучше бы она не подходила его поздравлять!..

Почти у самого общежития его схватили сильные руки Владимира, повернули, прижали к груди. Сокол поцеловал друга, радостно хлопнул по плечу, воскликнул:

— С победой, Колька! — Потом подвел к Густоньке, заломившей в улыбке тонкие черные брови. — Знакомься с женой. Густонька...

— Знаю, — просто сказал Коля. Лицо его прояснилось, глаза смотрели живо, весело. — Знаю... Есть немало причин посетить ресторанчик. Что вы на это скажете?..

Владимир и Густонька многозначительно переглянулись.

— Нет, я не пойду. Не хочу вам мешать, — сказала она.

— Почему же мешать? — Улыбнулся Коля. — Наоборот.

— Нет-нет... Мне надо к Олесе забежать. А вы себе идите. Я, возможно, подойду позже. А вы заходите к нам, — обратилась она к Коле. — В воскресенье. Хорошо?..

Через полчаса друзья в ресторане поднимали рюмку за выдающийся успех и за Владимирову женитьбу.

— Хороша! — После второй рюмки подмигнул Круглов. — Молодец, Володька! Я всегда был уверен, что у тебя жизнь сложится счастливо.

— А почему бы тебе не помириться?

— С кем? С Верой? — Нахмурился Коля.

— С Лизой.

— Не говори глупостей. — Он помолчал. — Лизу я потерял навсегда. Примирение с Лизой... Это теперь большее моральное преступление, чем брак с Верой. И Лиза это тоже понимает... Эх, нарубил я дров, Володька! Дурак, каких мало. А Великанов наигрывает под ее окнами. Что ж... Он парень хороший. Пусть... Нам все равно не быть вместе.

За соседний столик сел человек в сером костюме. Коля и Владимир узнали Сумного, но он, видимо, их не заметил. К нему подошел молодой симпатичный парень в потертом костюме, неся в обеих руках по бутылке. Сумной налил в стакан пива, начал с наслаждением хлебать, а парню-студенту было не до пива. Смущаясь, глядя на Сумного восторженными глазами, парень достал тоненькую тетрадку, начал читать стихи. Он их скорее пел, чем читал. Лицо у него было счастливое, глаза сияли, с надеждой и доверием смотрели на человека, который должен решить судьбу его первых поэтических попыток, судьбу его жизни... И Владимиру, и Коле понравились стихи молодого поэта. Они были искренними, непосредственными, полными мягкого, теплого лиризма, любви к родной природе.

Трудно было сказать, слушает Сумной или нет. Он пил пиво, молчал. Когда поэт сделал паузу, сказал:

— А как относительно бутылки шампанского? Не против?..

Парень понял эти слова как ободрение, — вот, видите, сам товарищ Сумной хочет выпить за его стихи бокал шампанского. Через минуту в бокал Сумного, пенясь, потекло золотистое шампанское. Парень читал, а Сумной наполнял бокал за бокалом. Взволнованно, радостно звучал тихий голосок начинающего поэта.

Он читал о вишенке, что расцвела в погожее утро, а Круглову и Соколу представилась девушка-школьница, розовощёкая, в белом переднике, ровесница этого парня — студента техникума. Девушка оканчивает десятилетку. Неизвестно, как сложатся их отношения дальше, сойдутся их пути или разойдутся навсегда, но ясно было, что парень любит нежно, свято, той юношеской любовью, когда еще страшатся самого слова «люблю», стесняются говорить о девушке, когда лучше нарисовать ее образ березкой, вишенкой, скрыть свою любовь не в словах, а между словами, — она ​​должна понять...

Тетрадь прочитана. Пиво и шампанское выпито. Поэт с надеждой смотрит на Сумного, — сейчас он должен сказать свое авторитетное слово. И Сумной начинает говорить:

— Понимаете, неплохая...

Молодой поэт расплывается в счастливой улыбке, смущается, краснеет, от радости часто моргает.

— Неплохая вчера тарань была тут за углом. Совсем недалеко. Я взял только две штуки, а сегодня уже нет. А ведь замечательная вещь к пиву. Незаменимая. Жаль, очень жаль. А вы любите тарань?

Владимиру хотелось крикнуть, что этот парень любит не тарань, а девушку, девушку-вишенку, которая стоит у забора на краю села, выглядывает его, а может, кого-то другого... Девушку, а не тарань, чтоб тебе онеметь!

А Сумной уже поднялся из-за стола, важно, как Наполеон, протянул свою серую руку начинающему поэту, серое лицо скривил в снисходительной улыбке, одернул серый пиджак, надел серую шляпу, кисло сказал: