Страница 6 из 9
Его, равно как и руководителей КПГ, не менее Зиновьева волновал вопрос «вины» за несостоявшееся выступление. Дезавуировать Брандлера означало подорвать собственные позиции, хотя ни для кого не было секретом, что «вся верхушка (КПГ. -А.В.), без исключения, не верит в победу вооруженного восстания»35 . Пытаясь найти наименее болезненный выход, Радек объявил, что осенью 1923 года фашизм победил Веймарскую республику. Эта новация была поддержана Пленумом ЦК КПГ 2-3 ноября. По сути дела фашистами объявлялся широкий спектр политических сил, противостоявших коммунистам, - от генералов рейхсвера до лидеров социал-демократии. КПГ в этих условиях должна была отказаться от поиска союзников в демократическом лагере и вместо переходных требований выдвинуть лозунг вооруженного восстания.
Найденный Радеком компромисс оказался достаточно хлипким. Уступая давлению из Москвы и со стороны левацких элементов в самой КПГ, он фактически обосновывал «левый поворот» Коминтерна, ставивший крест на политике единого фронта. Пусть даже условное, зачисление социал-демократии в лагерь фашизма открывало ворота сектантским установкам последующих лет, достигшим своего апогея в коминтерновской теории «социал-фашизма».
Как отмечали его соратники по другому поводу, Радек «перемудрил». В основе его концепции как раз и лежало стремление оградить от нападок свое детище - «единый рабочий фронт», а значит, и собственную политическую карьеру. 18 ноября он объяснял свою позицию членам Политбюро следующим образом: ликвидация этой тактики в Германии без указания на победу фашизма в этой стране будет означать «признание ошибочности политики Коминтерна и КПГ в течение последних трех лет. Это делают берлинские левые болтуны. Они могут в свою защиту сказать, что всегда были врагами этой тактики. Вы этого сказать не можете без самоликвидации, как вожди международного пролетариата»36 .
На деле ситуация была обратной - Зиновьев не мог простить Ра-деку, что тот, несмотря на его сопротивление и заручившись поддержкой Ленина и Троцкого, на III конгрессе Коминтерна добился утверждения политики единого фронта в качестве обязательной для европейских компартий. Провал «германского Октября» давал шанс свести счеты и одновременно нанести удар по сторонникам Троцкого. Первая реакция Председателя Коминтерна на тезис о приходе фашизма к власти была достаточно лапидарной - «литературные выкрутасы» Радека37 . Любому здравомыслящему человеку было очевидно, что демократические институты Веймарской республики выдержали кризис осени 1923 года.
Отсюда можно было сделать двоякий вывод - либо увиденной Зиновьевым еще во время пребывания в Кисловодске революционной ситуации в Германии просто не было, либо ее не использовали те, кто находился в гуще событий. Первый вариант действительно грозил «самоликвидацией вождей международного пролетариата», ибо ставил под сомнение основы существования Коминтерна. Второй вариант оказывался не только безопасным, но и мог быть превращен в действенное орудие борьбы Политбюро с Троцким и его сторонниками.
Еще в ноябре, когда «четверка» работала в Берлине, Сталин и Зиновьев начали готовить почву для смены руководства КПГ. Использовавшиеся для этого методы были взяты из практики фракционной борьбы. Не ставя вопрос о доверии Брандлеру в официальных коминтерновских структурах, в Москве стали заигрывать с левой оппозицией в КПГ. Уже 9 ноября Сталин в письме Пятакову решил прощупать почву: «…получается, что левые во многом правы. Я думаю даже, что стоило бы пустить в ход Маслова». Последний в результате интриг был устранен из ЦК КПГ и фактически находился в почетной ссылке в Москве.
Просьбы Сталина «привести левых в христианский вид» и привлечь их к руководству партией встретили резкий отпор Радека и Пятакова. «Пришпоривание ЦК через "левую" - это самая губительная вещь», неизбежно ведущая к расколу германской компартии. Поддержка московской «тройкой» берлинских левых не только означала, что на брандлеровский ЦК КПГ возлагалась вина за несостоявшуюся революцию, но и фактически дезавуировала действия Радека и Пятакова. Понимая, что их отъезд станет признанием германского поражения и приведет к кадровой чистке в КПГ, они не спешили возвращаться в Москву.
Обращения «четверки» в Политбюро с требованием «покончить с особым отношением к Берлину, которое создает двоецентрие», оставались без ответа. Навстречу шел поток телеграмм, требовавших немедленного приезда - «просим Вас приложить все старания, чтобы это было выполнено без конфликтов». Лишь после того, как Зиновьев и Сталин 30 ноября подтвердили, что «до новых решений ваши остаются в силе», члены «четверки» отправились в Москву. Там завершались приготовления к последнему акту политической драмы под названием «Несостоявшийся германский Октябрь».
Остававшийся в одиночестве Троцкий уже в ноябре дал свое толкование этих событий, отличавшееся от линии делегации РКП(б) в Исполкоме Коминтерна. С его точки зрения, главная причина поражения скрывалась не в неправильной оценке обстановки (что являлось индульгенцией и для Радека, и для Зиновьева), а в слабости субъективного фактора, т.е. германской компартии. После возвращения «четверки» Троцкий оставил поиски компромисса с большинством в Политбюро и готовил политические документы совместно с Пятаковым и Радеком.
Последний после возвращения из Берлина попытался нанести упреждающий удар, активно пропагандируя свое видение германских событий. Зиновьев потребовал от Радека письменных объяснений по поводу того, что «на собрании товарищей из красной профессуры (состоявшемся 12 декабря. -А.В.) Вы бросили публичное обвинение Исполкому Коминтерна и большинству Политбюро в том, что своей политикой мы разбили Цека германской Компартии и вообще нанесли существенный ущерб германскому движению, а также, что т. Барский от имени польской партии требует радикальных перемен в Коминтерне»38 . Очевидно, Радек не забыл о своем ультиматуме и провел необходимую работу среди своих старых польских товарищей.
Понимая, что на карту поставлен не только его личный авторитет, но и особое место РКП(б) в Коминтерне, Зиновьев обратился к Барскому со скрытой угрозой: «Если польская компартия захочет выносить решения, мне кажется элементарным, что ей следовало бы выслушать представителя Исполкома и Политбюро… Иначе Вы рискуете стать орудиями во фракционной борьбе в РКП - сами того не желая. Осторожность в таких вопросах, право, не помешает»39 . В устных беседах с лидерами польских коммунистов он был еще откровеннее, пообещав от имени Коминтерна: «Мы вам все кости переломаем». Тем не менее Пленум ЦК КПП 23 декабря выступил против попыток использовать германское поражение для дискредитации политики единого фронта и одновременно подчеркнул: «Мы не допускаем возможности того, чтобы тов. Троцкий оказался вне рядов вождей РКП и Коминтерна»40 .
Декабрьский конфликт сталинско-зиновьевской «тройки» и сторонников Троцкого разворачивался вокруг «правых ошибок» руководства КПГ, представители которого - Вильгельм Пик и Клара Цеткин - находились в Москве и даже были допущены на заседание Политбюро 18 декабря, где обсуждался проект тезисов Зиновьева «Уроки германской революции»41 . Им пришлось стать свидетелями острой дискуссии, уже мало напоминавшей обсуждение вопроса в кругу политических единомышленников. В отсутствие Троцкого первую скрипку пришлось играть Радеку. В ответ на его выступление Сталин вспомнил об октябрьском ультиматуме: «Вы угрожали, что поднимете компартии Запада против РКП. В день, когда вы это сделаете, вы полетите в два счета из нашей делегации в Коминтерне»42 .
Согласно уставу этой организации как «всемирной партии революционного пролетариата», образование в ее Исполкоме партийных делегаций не допускалось, что было подтверждено специальным решением IV конгресса Коминтерна в 1922 году. Тем не менее делегация партии большевиков в ИККИ не только существовала, но и фактически предрешала его политику вплоть до конца 20-х годов, когда это стало прерогативой лично Сталина43 .