Страница 3 из 9
Радек сумел настоять на перенесении вопроса в Политбюро ЦК РКП(б), заседание которого 27 июля 1923 года фактически оправдало его действия12 , предложив оппонентам в переписке выяснить существующие разногласия. Это решение вызвало панику в Кисловодске - Зиновьев почувствовал себя обойденным и даже поставил вопрос о своем выходе из Политбюро. Мастер политических интриг, он повсюду видел заговоры, направленные против своей персоны. Поддержка Сталиным Радека рассматривалась им как попытка потеснить зиновьевские позиции в Коминтерне, что грозило обернуться распадом «тройки».
Свое отношение к Радеку Зиновьев недвусмысленно выразил в письмах Каменеву, направленных после 27 июля из Кисловодска: «Теперь Карлушка Радек делает склоку… Он пишет нам нахальные письма, посылая копии Троцкому… Ссылка Карлушки на единогласное постановление Президиума ИККИ - жульничество»13 .
Следует отдать должное политическому чутью автора этих строк, прошедшему жестокую школу выживания в эмигрантских кругах. Эпизод, связанный с мнимым благоволением Сталина к Радеку, привел Зиновьева не только к эпистолярным протестам, но и к глобальным обобщениям: «Мы этого терпеть больше не будем. Если партии суждено пройти через полосу (вероятно, очень короткую) самодержавия Сталина - пусть будет так. Но прикрывать все эти свинства я, по крайней мере, не намерен. Во всех платформах говорят о "тройке", считая, что и я в ней имею не последнее значение. На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина»14 . Поставив верный диагноз болезни, Зиновьев ошибся в оценке ее значения для судеб партии и страны - речь шла отнюдь не о легком недомогании, а о разраставшейся опухоли единовластия.
Окрыленный своим июльским успехом, Радек начал расширять плацдарм для дальнейшего наступления. Он несколько раз обращался за поддержкой к Троцкому (который тоже находился в Кисловодске, но не общался с коллегами по Политбюро), но получал весьма уклончивые ответы. «На Вашу телеграмму о том, какой совет дать КПГ по поводу выступления 29 июля, ответить не могу, так как не располагаю информацией», - писал Троцкий 6 августа15 . Здесь же он выражал непонимание, как можно форсировать революционное развитие в Германии и в то же время сокращать Красную армию. Для руководителей РКП(б) не было секретом, что подталкивание германских коммунистов к захвату власти чревато военным столкновением со странами Антанты. Сохранявшаяся вера в пролетарскую солидарность подпитывала авантюристические расчеты на то, что при помощи новой войны удастся разжечь угасшую было мировую революцию.
Хотя надежды на близость «германского Октября» объединяли всех членов руководства российской партии, каждый совмещал их с собственными интересами. Троцкий вновь почувствовал шанс возглавить боевые порядки коммунистических армий. Его главный оппонент Зиновьев рассчитывал больше на аппарат Коминтерна, где лишь Радек был явным приверженцем Троцкого. Сформулированные Зиновьевым в середине августа тезисы о положении в Германии ориентировали РКП(б) и КПГ на подготовку решительных боев за власть в этой стране.
Сталин предпочитал держаться в тени, разделяя более осторожные взгляды Радека. Сталинские поправки к тезисам Зиновьева делали акцент на проблеме удержания власти и военно-политической помощи со стороны СССР. «Если мы хотим помочь немцам - а мы этого хотим и должны помочь, - нужно нам готовиться к войне, серьезно и всесторонне, ибо дело будет идти в конце концов о существовании Советской Федерации и о судьбах мировой революции на ближайший период»16 .
Логика фракционной борьбы в Политбюро ЦК РКП(б) вела к тому, что все участники обсуждения германского вопроса на его заседании 21 августа стремились перещеголять друг друга в левизне и остроте формулировок. Общим местом дискуссии стало признание неизбежности военных действий в поддержку германской революции и отказ от каких-либо форм политического сотрудничества коммунистов и социал-демократов в ходе ее развития. Споры развернулись лишь вокруг вопроса о назначении календарного срока вооруженного выступления. С этой идеей выступил Троцкий, но остался в одиночестве. Решением Политбюро была создана специальная комиссия для оперативного контроля за событиями в Германии и разработки масштабной программы помощи КПГ.
В прессе развернулась кампания солидарности с идущим на баррикады германским пролетариатом. В срочном порядке в частях Красной армии организовывались курсы по изучению немецкого языка, печатались топографические карты территорий, сопредельных с западной границей СССР. Современники событий вспоминали о приподнятом настроении, охватившем московскую молодежь - комсомольцы штурмовали райкомы с требованием записать их добровольцами в Германию. 13 сентября Политбюро постановило «в самом срочном порядке перебросить в Германию 10 миллионов пудов зернового хлеба»'17 в качестве стратегического резерва для будущего революционного правительства.
Значительно хуже обстояло дело с поставками оружия. Деньги, направлявшиеся на это, проедались невероятно разбухшим аппаратом КПГ18 . Прямые поставки были почти невозможны из-за отсутствия общей границы с Германией. В личном архиве Радека сохранилось письмо некоего Паукова с предложением организовать переброску винтовок при помощи советских подводных лодок19 . Автор письма был вызван в Главный морской штаб, проект после доработки отправили Троцкому, где он и утонул в бюрократической пучине.
Прошло всего несколько лет после захвата власти большевиками в России, но как изменились те, кто считал себя творцами октябрьского переворота. Дни и недели проходили в различных согласованиях. Вызванные в Москву руководители КПГ во главе с Г. Брандлером бездействовали, ожидая начала работы конференции пяти компартий, созванной решением Президиума ИККИ от 28 августа 1923 года для обсуждения вопроса, как делать революцию в Германии. Лишь 4 октября Зиновьев ознакомил участников конференции с постановлением Политбюро, расставившим все точки над i 20 .
Точка зрения Троцкого возобладала - постановление предписывало германским коммунистам завершить подготовку вооруженного восстания к 9 ноября, пятой годовщине свержения монархии Гогенцоллернов. Последним, кто сдался в этом вопросе, был Карл Радек. Накануне заседания Политбюро он писал Троцкому о своем согласии с «назначением терминов революции», хотя и предостерегал от слепого копирования в германских условиях опыта российских большевиков. Важен выбор момента, «когда совпадает стихийное движение пролетариата с организованным выступлением боевых сил партии»21 , а до этого в Германии было еще достаточно далеко.
Центральным моментом постановления от 4 октября стало решение о посылке в Германию «четверки товарищей» для оперативного руководства предстоявшими событиями. Очевидно, лидеры РКП(б) не доверяли столь ответственного дела ни своим германским коллегам, ни даже генеральному штабу мировой революции в лице Коминтерна. Принципиально важным был вопрос о том, кого отправлять в Германию. Немецкие коммунисты, продолжавшие считать Троцкого главным стратегом гражданской войны, настаивали на его кандидатуре. Известную роль здесь играло и то обстоятельство, что лидер КПГ Брандлер считался человеком Радека, а значит, и Троцкого. Все это не могло не усилить подозрений сталинско-зиновьевской группы.
Председатель Реввоенсовета фактически находился не у дел. Сокращение Красной армии и «мирная передышка» объективно отодвигали его ведомство на второй план. Германские события обещали «новый виток войн и революций», о которых шла речь в программных установках большевиков, а значит - давали шанс новой расстановки сил внутри Политбюро ЦК РКП(б). Троцкий не мог не рассчитывать на это. Его оппоненты также отдавали себе отчет в том, чем обернется для них облачение Троцкого в мундир главнокомандующего силами мировой революции. В случае победы он вряд ли бы вообще вернулся в далекую Москву, руководя из Берлина Соединенными Штатами Европы - согласно терминологии Коминтерна, государственным образованием международной диктатуры пролетариата. Ведь говорил же Ленин в одной из последних работ, что образование советских республик в передовых европейских странах вновь отодвинет Россию на периферию социального прогресса.