Страница 3 из 9
ЯНУС и ДИОНИС раскланиваются, удаляются. Несколько секунд КАНТ - в раздумье, потом отдает все бумаги ЛАМПЕ и возвращается на прежнее место.
КАНТ. Графиня, вы можете не торопиться. КАЙЗЕРЛИНГ. Однако... вам надо идти! КАНТ. Будь добр, Лампе, отнеси эту "почту" домой. /ЛАМПЕ не двигается с места./ Прошу вас, графиня! Вы же хотели закончить портрет. КАЙЗЕРЛИНГ. Да, но вас ждут! КАНТ. Я пошлю извинение... Позже... КАЙЗЕРЛИНГ. Иммануил! КАНТ. Графиня, я - в вашем распоряжении! КАЙЗЕРЛИНГ. Ну, если так... Господин Кант, вы можете постоять спокойно? КАНТ. Попробую! КАЙЗЕРЛИНГ. /Какое-то время работает молча, но не выдерживает.../ Иммануил, не молчите, пожалуйста! Я могу вам помочь? КАНТ. Нет. КАЙЗЕРЛИНГ. Я вижу, вы стеснены обстоятельствами... Ради бога! О чем вы думаете? КАНТ /задумчиво/. Я думаю, следует ли во всем винить обстоятельства? Мир так устроен, что никакая порядочность не гарантирует счастья. Впрочем, всегда ли мы - правы? Что "мы"? Разве у самого Провидения не бывает промашек? КАЙЗЕРЛИНГ /вскакивает/. Иммануил! Вы заходите чересчур далеко! Умоляю вас, остановитесь! Вы - у самого края! КАНТ /почти весело/. А почему бы... не заглянуть через край?
Свет меркнет, а когда зажигается снова, на сцене - сводчатый кабинет ректора Коллегии Фридриха придворного проповедника ШУЛЬЦА. Прямо - входная дверь. Слева за конторкой с бумагами - сам придворный проповедник невысокий подвижный прелат с непроницаемым выражением на лице. Из правой кулисы со стульями в руках появляются ЯНУС и ДИОНИС.
ЯНУС /ворчит/. Куда ты меня притащил? ДИОНИС. Хочу кое-что показать. ЯНУС. Все чего-то мудришь! Вы, с Кантом, случайно, не сговорились морочить мне голову? Ты такой же заумный как он... /Пауза./ Но за что я тебя уважаю: послушаешь твои речи, и чувствуешь себя человеком... рядом с любым инородцем! /Подозрительно/. Где мы? /Принюхивается./ Тянет тухлятиной! ДИОНИС. Это несет проповедниками. ЯНУС. Что мы здесь потеряли? ДИОНИС. Помнишь, я говорил про "магию обстоятельств"... ЯНУС. Ну? ДИОНИС. Ты должен это увидеть своими глазами! /Слышится стук в дверь./ Спектакль начинается! /Снова - стук в дверь./ ШУЛЬЦ. Войдите! ДИОНИС. Рассаживаемся. /В правой части сцены ЯНУС и ДИОНИС устраиваются на стульях, которые принесли с собой./ Внимание!
Открывается дверь. Входит КАНТ.
КАНТ. Господин придворный проповедник, вы велели зайти? ШУЛЬЦ /смиренно/. Просил... Я смею вас только просить... /Задумчиво ходит по кабинету./ Иммануил! Как давно я не звал вас по имени! Позволите мне вас по-прежнему так называть? КАНТ. Не вижу в этом нужды. ШУЛЬЦ. Да... Вы совсем не похожи на смиренного отрока, которого я однажды привел в стены вверенной мне Коллегии Фридриха... Все годы учебы вас отличало отменное прилежание. Вы были выше всяких похвал. И я хорошо это помню... КАНТ. Надеюсь, я приглашен не ради приятных воспоминаний. ШУЛЬЦ /задумчиво/. Отчасти и ради них... Иммануил... Простите, - "господин Кант". Ходят слухи, вы готовитесь к браку, и невеста, хвала Небесам, - из благочестивой семьи... ЯНУС. Фу ты - ну ты! ДИОНИС /укоризненно/. Янус! /Прижимает палец к губам./ Тс-с! КАНТ. Что касается брака, то вас, господин проповедник, ввели в заблуждение. ШУЛЬЦ. Вы, однако, - давно уж не мальчик, и естество, полагаю, взыскует свое. Сей шаг, на мой взгляд, был бы вполне разумным... КАНТ. Не будь он столь опрометчив. И вы это знаете. ШУЛЬЦ. Знаю, вы шли с предложением... Так ведь? И, вдруг, передумали... КАНТ. Вы тут при чем? ШУЛЬЦ. Пусть вас не смущает моя озабоченность... Я здесь вижу свой долг. ЯНУС /капризно/. Дионис, они скоро начнут целоваться! ДИОНИС. Янус, будь добр, не мешай развиваться событиям! ШУЛЬЦ. Помню ваших смиренных родителей, несших безропотно крест бренной жизни. Будь они живы, - наверняка разделили бы мое беспокойство. Ну куда же это годится: лучший питомец Коллегии Фридриха, гордость Университета, вынужден довольствоваться местом помощника библиотекаря тогда, как его менее прилежные сокурсники уже давно ходят в профессорах, считаются важными господами и почтенными отцами семейств! Как огорчилась бы ваша матушка, знай она, что вы до сих пор одиноки! КАНТ. Оставьте маму в покое! Слезливость - не в ее духе. ШУЛЬЦ. Действительно, тут вы - весь в мать. По какой же, однако, причине отринуто вами семейное счастье? Впрочем, если вам неприятно, можете не отвечать. ЯНУС /одобрительно/. Настырный старик! КАНТ. Я отвечу. В наше время слишком многое нужно поставить на карту ради "семейного счастья". ШУЛЬЦ. Темны ваши помыслы, господин Кант. Чего же вы вдруг убоялись: греха, плотской скверны, людского злоречья? КАНТ. Единственное, чего я боюсь, - изменить себе. ШУЛЬЦ /похихикивая/. Не смешите! Коль муж в миру изменяет, так не себе, прости, Господи! ЯНУС /одобрительно/. У-у! Греховодник! ДИОНИС. Не дергайся, Янус. "Обстоятельству", как всякому плоду, нужно созреть. ШУЛЬЦ. Иное дело: по силам ли обеспечить семью? Это можно понять... Известно ли вам, что на кафедре метафизики появилась вакансия? А министерство на этой неделе прислало бумагу... Им хотелось бы знать мое мнение о кандидатах на должность профессора... Ну так я, грешным делом, имел в виду... вас. ЯНУС. Это как понимать, Дионис? ШУЛЬЦ. Может быть, я напрасно пекусь? Отвечает ли, это вашим чаяниям, господин магистр? КАНТ /севшим голосом/. Отвечает... ЯНУС. Еще бы! ДИОНИС /cрывается с места и, возбужденно потирая руки, мечется по авансцене/. Терпение, Янус! "Поворот обстоятельств" требует нечеловеческой воли! Ты будешь свидетелем: стоит мне хлопнуть в ладоши, - и все повернется... Внимание! /Поднимает над головой готовые для хлопка руки./ ШУЛЬЦ. Так не будем же зря терять времени и составим рекомендацию... /Подходит к конторке./ ДИОНИС /делает хлопок над головой/. Ап! ШУЛЬЦ. Да... и вот еще что... Я обязан задать вам вопрос... Пустая формальность. Ответьте мне, господин Кант, положа руку на сердце: "Боитесь ли вы Бога"? КАНТ. Боюсь. Как же иначе? ШУЛЬЦ. Действительно, - "как же иначе"... Однако, пробуя вникнуть в суть той книжонки... которую вы собирались издать, я смог убедиться, набравшийся хитрых премудростей сын кенигсбергского шорника, - далеко уже не тот мальчик, которого я когда-то учил. КАНТ. Однако немалая доля этих "премудростей", господин проповедник, исходила от вас. ШУЛЬЦ. Моя область - "Мудрость Всевышнего"! "Божественную гармонию и целесообразность сотворенного мира человечеству предстоит постигать до второго пришествия", - вот чему я учил! КАНТ. Видно... плохо учили. ШУЛЬЦ. Что такое!? КАНТ. Ваши доводы не выдерживают элементарных исследований. ШУЛЬЦ. Диавольская самоуверенность! КАНТ. "Целесообразность" вытекает из закономерности... ШУЛЬЦ. К силам благим взываю! Господин Кант, я вижу, вам не дают покоя лавры Вольфа и Лейбница. КАНТ. С какой стати мы должны следовать авторитетам имен? ШУЛЬЦ. Чтобы не впасть в святотатство! КАНТ. Когда работали эти мужи! И сколько с тех пор нам открылось! ШУЛЬЦ. "Открылось"?! О, козни ада! С сомнений в достоинствах тех, кто, во славу Творца, были нашими учителями и начинается ересь! Порядок систем во Вселенной замыслен самим Проведением. Даже бессмертный Ньютон в конце жизни пришел к этой мысли! КАНТ. А мы начинаем с того, на чем он остановился: докажем, что Божий перст не годится для объяснения мира... Я глубоко уважаю ВЕРУ, но Религии незачем ставить границы науке... Простите меня, это вздор объяснять загадки природы, игрою воображения Господа! Он дал нам мозги не затем, чтобы дать им отсохнуть. ДИОНИС /ударяет в ладоши над головой/. И еще поворот! Ап! ШУЛЬЦ. Ну хорошо, господин магистр. Допустим, вы правы. Допустим... Неужто вы собираетесь открывать глаза миру из нашей глуши?! Коль провинция набирается смелости что-то сказать... всякий раз в этом слышится голос невежества, не сумевшего разобраться в тонкостях знаний, добытых в научных столицах. Периферии предписывается лишь внимать общепризнанным гениям, дабы не заслужить порицания сверху. ЯНУС /торжествующе злорадно/. Вот так вот! КАНТ. А я не считаю наш город провинциальным. На мой взгляд, тут есть все, что нужно для знаний... ШУЛЬЦ. Это на взгляд человека, который ни разу не покидал Кенигсберг и привык судить обо всем лишь по книгам. КАНТ. Но гениальный Коперник творил не в Парижской Сорбонне, не в Галле и даже не в Кембридже! ШУЛЬЦ. Вы осмеливаетесь себя ставить рядом с бессмертным аббатом, открывшим божественное строение неба!? Какая диавольская гордыня! Книги вас отвратили от Мудрости Божьей! Излишние знания отравляют наш дух, как излишняя пища - кишечник! ЯНУС. Все ясно, у старика - несварение... ДИОНИС. Янус, помалкивай! Мы тут - лишь зрители. ШУЛЬЦ. Я спросил вас: "Боитесь ли Бога?". И услышал: "Боюсь"... Еще крошкой вы посещали мои воскресные проповеди... Так неужто они не оставили в детской душе никакого следа?! КАНТ. Оставили... Я только не сразу постиг их истинный смысл. ШУЛЬЦ /с сомнением/. А теперь, наконец-то, постигли? КАНТ. Нелепо, когда ребенку, едва вступившему в мир, начинают внушать представление о мире ином! "Боитесь ли Бога"... О, я не забыл ваших проповедей! И осмелюсь сказать, "ваша область" - не мудрость Творца, как вам хочется это представить... Нет! Ваш "предмет", господин проповедник... - "Страх Божий"! Вам нужен мой страх, как и то, чтобы я был униженным провинциалом: внушая униженному, можно не утруждать себя логикой. Страх перед Богом - хуже, чем страх перед смертью! Если же у меня есть семья, то это еще и ужас при мысли, что ей предстоит нищета и позор от того, лишь, что в слове моем вдруг кому-то послышится ересь! ШУЛЬЦ. Вздор! Хвала Провидению, мы живем в просвещенное время! Костры инквизиции канули в Лету! КАНТ /постепенно возвышая голос/. Действительно, нас перестали поджаривать. Но остались другие возможности: высылки, штрафы, отставки, цензура! Можно травить, науськивая невежд и любителей позубоскалить, обливать грязью, унижать, доводить до безумия, до сердечного приступа! Человека можно упрятать по злому доносу, прикончить из-за угла, ибо страх надо чем-то питать... Поэтому я не в праве связать себя дополнительным страхом за судьбы близких людей. И когда вопрошают, боюсь ли я Бога, отвечаю: "Боюсь"! "Боюсь", и ладно, что - лишь за себя. Сознание этого придает хоть какую-то смелость! ШУЛЬЦ. Восхвалим Всевышнего, что у нас - просвещенный монарх. Вспомните, что сказал наш король: "Рассуждайте сколько угодно и как вам угодно, но... слушайтесь"! Только "слушайтесь"! - обращается он к возлюбленным подданным. КАНТ. Но монаршее "слушайтесь" означает лишь - "повинуйтесь". Это сказать себе может позволить всякий правитель, обладающий "кулаком усмирения". ШУЛЬЦ. Увы, я догадывался о ваших пагубных взглядах... Надеюсь, теперь вас не удивит, что "бумагу из министерства", по поводу должности, мне пришлось выдумать, дабы узнать, сохранилась ли в вашей душе хоть крупица привитой родителями богобоязни? КАНТ. Родители, господин проповедник, никогда мне не "прививали" "боязни" - только любовь... к Богу и Человеку! ЯНУС. Дионис! А ну, заверни! ДИОНИС /вновь ударяет над головою в ладоши/. Ап! ШУЛЬЦ /повторяет с иронией/. "К Богу и Человеку"!? Тогда откуда - эта гордыня, что звучит даже в ваших прошениях на высочайшее имя... Только не делайте большие глаза. Вы ведь не станете отрицать, господин магистр, что осмелились обращаться с прошениями через мою голову? Так ведь? Ну и чего вы достигли? Привыкнув быть первым во всем, что требует резвости слов, решили, что преуспеете и в злокозненной лести... но просчитались! Да и как же иначе? Послушайте, вот образец ваших суетных поползновений! /Взяв с конторки листок, читает./ "Надежда, которой я себя льщу быть назначенным на академическую должность, особенно же всемилостивейшее расположение Вашего Величества оказывать наукам высочайшее покровительство - каков слог! - побуждает всеподданнейше просить вас назначить меня ординарным пофессором кафедры логики и метафизики Кенигсбергского университета..." Вертопрах! Не понятно, чего тут больше: наивности или блудливости мысли? Почему бы вам, господин хороший, не просить сразу моего места - Ректора Коллегии Фридриха? /Перебирает листки./ Вот концовочка... Только послушайте! /Снова читает./ "Готов умереть в глубочайшей преданности, ваш наиверноподданнейший раб - Иммануил Кант"! Каково!? "Готов умереть!" Да после такого прошения, действительно, остается одно: привести в исполнение вашу "угрозу" и... умереть! "Раб Иммануил Кант"! ЯНУС /потирает руки/. Ату его! Поддай ему жару, старик! ШУЛЬЦ. Ни один здравомыслящий, господин Кант, не поверит таким "верноподданническим" унижениям! Сразу видно, это писала рука скандалиста, затеявшего поупражняться в угодливости. Я будто слышу кощунственный хохот ваших друзей, коим, я убежден, вы читали наброски прошений... Ваше счастье, что до самого короля такие писания никогда не доходят! С ними знакомятся искушенные в стилях чиновники, умеющие держаться в тени... Я мысленно слышу, как эти скромные люди тихо смеются в ладошку, передавая друг другу ваши послания. Что для них сочинитель подобных бумаг, коль за ним нет высокого покровителя? Разумеется, у меня среди этих людей есть друзья, которые и направляли письма сюда! Вижу, вы смущены... Вас мучает стыд? КАНТ /тихо/. Действительно, вы смутили меня... И мне - стыдно... ШУЛЬЦ. Слава Всевышнему! КАНТ. Господин проповедник! Однако... мне стыдно за вас! Ибо вы углядели здесь лесть исключительно потому... что она - не по вашему адресу! А чтобы излить раздражение, нарисовали картину любезного вашему сердцу мироустройства... где сквозь барьеры из ловких, умеющих скромно держаться в тени... лизунов, справедливости никогда не пробиться! ШУЛЬЦ. Я заклинаю вас, господин Кант! КАНТ. И в этом вы усмотрели "Гармонию"!? И здесь вам открылась "Божественная целесообразность"!? Да боитесь ли вы Бога, придворный проповедник Шульц? ЯНУС. Дионис!