Страница 51 из 193
Чтобы не допустить новой вспышки восстания в освобожденных от повстанцев селениях, вслед за карательными отрядами шли чрезвычайные комиссии, которые выявляли скрывавшихся под видом «мирных граждан» бывших «вилочников». Их арестовывали и, как правило, наиболее активных, причастных к убийствам советских работников и красноармейцев, расстреливали по приговорам временных революционных трибуналов, остальных направляли в следственные изоляторы губчека{516}. В телеграмме в ВЧК председателя Уфимской губчека А.Г. Галдина от 3 апреля 1920 г. говорилось о «загромождении» губчека следственными делами арестованных повстанцев, которые ввиду их многочисленности расследовались «самым срочным образом». В частности, Галдин сообщал, что в Белебейскую ЧК было доставлено 410 арестованных крестьян, в Бирскую ЧК — 900, в Мензелинскую ЧК и Казанскую губчека — около 1000 человек{517}.
Выявление зачинщиков восстания и воссоздание структур государственной власти на местах командование карательными войсками осуществляло с помощью временных чрезвычайных органов — ревкомов. Они создавались в каждом селении, участвовавшем в восстании. При этом проводилась та же линия, что и в период «чапанной войны»: основная ставка делалась на бедноту{518}.
Следует особо обратить внимание на один аспект. На состоявшемся 13 марта 1920 г. заседании ответственных работников Уфимской губернии, посвященном анализу причин крестьянского восстания, в выступлениях председателя губкома РКП(б) Эльцина и других постоянно звучала мысль «о необходимости использовать подавление кулацкого восстания в области наших хозяйственных задач (заготовка и вывоз топлива и продовольствия)»{519}. Таким образом, крестьяне наказывались и экономическими методами. Они должны были выполнить те задания, против которых выступили в ходе восстания. Местной властью был разработан механизм экономической компенсации государству за убытки причиненные восстанием. По сути дела это было «наказание рублем», что в условиях весны 1920 г. несло крестьянским семьям серьезнейшие испытания.
Об исполнении решений этого заседания свидетельствует телеграмма председателя Уфимской губчека Галдина от 3 апреля 1919 г.: в ней указывалось, в частности, что важнейшим результатом подавления восстания стало «увеличение на 50% добровольной явки дезертиров», «ссыпка хлеба на пунктах», «успешное проведение гужевой повинности»{520}.
Так же, как и в ходе «чапанной войны», после сурового наказания руководителей и активистов, рядовых повстанцев постепенно освобождали из-под ареста и распускали по домам. Например, 30 апреля 1920 г. во всех уездных городах Уфимской губернии стали действовать специальные комиссии по разгрузке домов принудительных работ, переполненных крестьянами, «арестованными во время кулацкого восстания». При этом разгрузочными комиссиями была выяснена одна характерная деталь: многие из арестованных «участия в восстании не принимали»{521}! В этом не было ничего удивительного. В ходе ликвидации восстания из селений вывозили всех потенциальных его участников. Таким образом ликвидировалась социальная база повстанчества.
На наш взгляд, в событиях «вилочного восстания» в Поволжье впервые в полной мере проявилась ограниченность и неэффективность продовольственной разверстки как единственного средства решения продовольственной проблемы и других задач, связанных с ведением войны. В частности, всю глубину противоречий между властью и крестьянством показало «вилочное восстание». Оно поставило на повестку дня вопрос об изменении государственной политики по отношению к деревне. Об этом свидетельствует выступление на VI Уфимской губернской конференции РКП(б) (март 1920 г.) уполномоченного ВЦИК Артема (Сергеева). Анализируя причины «вилочного восстания», он заявил: «В Уфимской губернии мы получили полный политический провал. Здесь необходимо изменить методы социалистического строительства. Мы находимся на краю пропасти»{522}. Как известно, к подобному же выводу в начале 1920 г. пришел Л.Д. Троцкий, принимавший самое активное участие в борьбе с крестьянским движением в Поволжье, лучше, чем кто либо, знавший его причины и масштабы. Неслучайно именно он внес в ЦК РКП(б) предложение о замене продразверстки натуральным налогом, поскольку становилась ясной дальнейшая перспектива в случае ее сохранения{523}.
Трагические уроки «вилочного восстания» в Поволжье не были учтены большевистским руководством. Именно поэтому в регионе, так же как и по всей стране, в 1920–1921 гг. стихия крестьянских восстаний не только не затихала, но и приобрела форму крестьянской войны. Данное обстоятельство позволяет сделать вывод о том, что события крестьянского движения в Поволжье в 1920–1921 гг., так же как и в других районах Советской России, лежат целиком на совести высшего руководства РКП(б) и советского правительства. С этого времени решающим фактором крестьянского протеста становится субъективный фактор — продолжающаяся «военно-коммунистическая политика» и, прежде всего, продовольственная разверстка.
Между двумя крупнейшими крестьянскими восстаниями в регионе выделяется период лета-осени 1919 г. Его главное отличие состоит в том, что в это время окончательно формируется и заявляет о себе во весь голос такая форма крестьянского протеста как «зеленое движение» (см. об этом подробнее в главе 3 (раздел 2) книги). Состоящие, как правило, из дезертиров Красной армии «зеленые» инициируют в Поволжье летом-осенью 1919 г. ряд крупных крестьянских восстаний: восстание крестьян и дезертиров в Балашовском и Аткарском уездах Саратовской губернии (июнь-июль); дезертирские восстания в Нижне-Ломовском уезде Пензенской губернии и Пугачевском уезде Самарской губернии (июнь-август); восстание дезертиров в районе с. Перелюб Самарской губернии (вторая половина сентября — начало октября) и др.{524}
Особенностью второго этапа стало то, что в это время территория региона оказалась освобождена от антибольшевистских сил и их прямого или опосредованного влияния на настроения поволжского крестьянства. Был ликвидирован внешний фактор воздействия на ситуацию в деревне: действовавший на протяжении второй половины 1918–1919 гг. фронт вооруженной борьбы с армиями белых (на востоке — Колчака, на юго-западе — Деникина).
Таким образом, в рассматриваемый период эпицентры крестьянского движения в Поволжье волнами перемещались с запада на восток и юго-восток, по мере «освоения» советами всей его территории. В это время окончательно утверждается уже определившийся в предшествующий период вектор развития крестьянского движения: преобладание общедеревенских интересов над интересами отдельных групп крестьянства. Социальные противоречия между «сильными» и «слабыми» не исчезают, но они отходят на задний план перед общей задачей — защитить деревню от произвола и насилия со стороны государства, лишь на словах заботившегося о бедноте и середняках, а в действительности проводившего антикрестьянскую политику, ущемлявшую интересы всего крестьянства.
В целом можно заключить, что второй этап в развитии крестьянского движения отличался от предшествующего масштабностью протеста, новыми формами, большей организованностью и ожесточенностью. Его причины были прежние: продразверстка, трудовая повинность, принудительные мобилизации на фронт. Движение проходило под лозунгами сохранения советской власти без насилия коммунистов, вольной торговли, прекращения Гражданской войны.