Страница 31 из 123
При том, что Ленин продолжал рассуждать о “диктатуре пролетариата”, он осознавал сложившееся положение и был им обеспокоен. На XI съезде в марте 1922 г. Ленин отмечал, что теперь на заводах трудятся не настоящие пролетарии, а “всяческий случайный элемент”, добавив при этом, что Маркс не писал о современной России. Лидер “Рабочей оппозиции” Александр Шляпников в ответ на это с места поздравил Ленина с тем, что тот стоит во главе несуществующего класса. Это было точной и краткой характеристикой положения. Не обладая прочной социальной базой, партия не могла направить НЭП по нужному ей пути. Экономика была подобна потерявшей управление машине, в которой сидит человек, уверенный, что руль, который он держит в руках, послушен ему, “…а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет ее кто-то, не то нелегальное, не то беззаконное, не то бог знает откуда взятое, не то спекулянты, не то частно-хозяйственные капиталисты, или и те и другие — но машина едет… очень часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит у руля этой машины”.
Многие из делегатов съезда разделяли ощущение, что события вышли из-под контроля. Ленин частично объяснил это культурным фактором, как выразился он сам. Поскольку теперь коммунисты должны были играть в экономике роль куда более значительную, чем это предполагалось, жизненно важным стало для них овладеть искусством управления. На деле же, как опасался Ленин, до этого было еще далеко. Капиталисты и частные торговцы обычно были искуснее. Чиновникам-коммунистам часто не хватало “культурности” — под этим словом Ленин подразумевал образование, тактичность, правдивость, дух патриотизма и работоспособность, — и поэтому они погрязли в худших старорежимных привычках. “Но если взять Москву — 4700 ответственных коммунистов — и взять эту хитроумную бюрократическую машину, — кто кого ведет? Я очень сомневаюсь, чтобы можно было сказать, что ведут коммунисты… Как она (культура бюрократии) ни жалка, как ни мизерна, но все же она больше, чем у нас”.
Несмотря на ясное осознание некоторых проблем, Ленин не мог предложить никаких вариантов их решения. В некоторых отношениях он был убежден, что самым важным делом был подбор на ответственные должности подходящих кадров — людей, чьи способности и честность были проверены делом. В своем “Завещании” Ленин дал характеристики нескольким своим возможным преемникам именно с этой точки зрения — показательно, что он нашел подходящими все кандидатуры. Ленин высказал особые опасения по поводу Сталина на том основании, что тот не сможет распорядиться своей “необъятной властью” Генерального секретаря партии “достаточно осторожно”. В дополнении он написал, что “Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общении между нами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого поста…”. Ленин предложил также административную реорганизацию: расширение Рабоче-Крестьянской Инспекции (унаследовавшей обязанности царского Генерал-Аудитора) и слияние ее с Контрольной Комиссией партии (своего рода партийная инспекция). Эти шаги следовало предпринять с тем, чтобы большее число способных и честных людей в верхах могло следить за положением дел в низах. На самом деле это была попытка решить проблемы путем сверхцентрализации контроля, особенно если учесть, что во главе Рабоче-Крестьянской инспекции стоял Сталин.
Ленин умер до того, как предлагавшиеся им перемены дали какие-либо результаты. Партийные лидеры скрыли от рядовых членов партии данные Лениным нелицеприятные характеристики. После смерти Ленина весьма существенно изменился сам дух политической и общественной жизни. Считалось, что его идеи были безоговорочно верны, но сам он действовал убеждением: вплоть до 1921 г. он никогда не пытался прекратить дискуссии внутри партии, да и после он часто проявлял терпимость. Само собой разумеется, что он никогда не требовал обожествления своих идей. Теперь, однако, многое стало меняться. Может быть, знаменательно, что два члена комиссии по организации похорон Ленина, Анатолий Луначарский и Леонид Красин, были в прошлом приверженцами “богостроительства”, дореволюционного интеллектуального течения, провозгласившего себя “социалистической религией человечества” и, конечно же, “самой религиозной из всех религий”. Основным догматом богостроительства была мысль о том, что пролетариат, создавая новое и более гуманное общество, должен создать и нового человека. Этот новый человек избавится от иллюзорных представлений о трансцендентном Боге и сам исполнит истинную земную религиозную миссию. Ленин едко высмеял это течение, но, насколько известно, Луначарский никогда клятвенно не отказывался от своих взглядов. Что касается Красина, то он симпатизировал Богданову, который, будучи идеологом пролеткульта, пытался возродить богостроительство после революции в новой форме.
В любом случае та форма, которая была избрана для церемонии похорон Ленина, была отмечена сугубо религиозными обертонами. Более всего это относится к решению бальзамировать тело Ленина и выставить его для всеобщего обозрения в мавзолее на Красной площади, в самом центре Москвы. Это вполне сравнимо с культом “мощей” святых в православии. Но есть и различие: православные никогда не сохраняли тело целиком. Это было религиозное действо совершенно нового рода. Сталин одобрил решение о бальзамировании тела Ленина — кстати, он мог быть и его инициатором. Он никогда не был богостроителем, но у него была тонкая мысль относительно ценности религиозной символики для государства — возможно, появление ее объясняется обучением в юные годы в тифлисской семинарии. Совершенно в соответствии с новым духом на Съезде советов в годовщину смерти Ленина он перечислил его “заповеди” и поклялся выполнить их, будто бы сознательно надевая мантию ученика и наследника.
В 1924–25 гг. он продолжил эту работу по созданию догмы. “Основы ленинизма”, опубликованные Сталиным, — это целиком выдержки из произведений покойного. Были организованы два специальных института — Институт Маркса — Энгельса и Институт Ленина, — чьей задачей было собирать и изучать наследие отцов-основателей новой идеологии. Для публикации результатов этих изысканий был основан журнал “Большевик”. Утвердив основы идеологических храмов, Сталин мог начать травлю оппонентов новой ортодоксии, рассматривая их идеи не как ошибочные, но как незаконные. В традиционных религиях было бы употреблено слово “ересь”; Сталин называл это “уклонами”.
Первой проблемой стал фундаментальный вопрос о природе революционного государства и народа, который оно представляет. В ходе завязавшейся по этому вопросу дискуссии Сталин попытался изолировать и дискредитировать своих противников. Прежде всего был нанесен удар надеждам на НЭП — он был определен как “отступление”, временная уступка капитализму, сделанная ради восстановления экономики до того момента, пока социалистическая революция не произойдет повсеместно и израненная войной Советская Россия не получит братскую внешнюю помощь. Однако к осени 1923 г., после провала второго коммунистического путча в Германии, становилось ясно, что в обозримом будущем Россия будет одинока на избранном ею пути. Означало ли это, что советское государство станет до бесконечности продлевать существование “переходной” экономической системы, или же России следовало оставить надежды на внешнюю помощь и смириться с невозможностью построить социализм?
Едва ли не сразу после Октябрьской революции некоторые большевики молчаливо разделяли убеждение, что, по крайней мере временно, пролетарский интернационализм должен означать советский (или даже русский?) патриотизм, поскольку единственной страной, где было создано пролетарское государство, была Россия. Мы наблюдали это в эпоху заключения Брест-Литовского мирного договора и советско-польской войны. В то же время эти взгляды были близки и некоторым некоммунистам. Большевики победили в борьбе за власть, поскольку при развале Российской империи именно они оказались той партией, которая более всех других была способна вновь собрать империю воедино. Это направление мысли оформилось в 1920 г. в виде сменовеховства (название свое оно получило по сборнику статей “Смена вех”, тогда опубликованному). Ведущий представитель этого движения, Николай Устрялов, находившийся в харбинской эмиграции, утверждал: поражение белых означает, что большевики в настоящее время являются единственной истинно русской национальной силой. Они преуспели в сохранении единства России вопреки всем попыткам внешних сил и нерусских национальностей растащить ее на куски. Его доводы были усилены тем, что оставшиеся нерусские народы были вновь поглощены Советским Союзом. Тому же содействовало и введение НЭПа. Все это, казалось бы, говорило о том, что, по крайней мере в социальной и экономической сфере, новое Российской государство становилось похожим на старое. Приобрело широкую известность употребленное Устряловым сравнение Советского Союза с редисом — “красный снаружи и белый внутри”.